Рядом с детьми, разодетыми, как говорится, в пух и прах, в новеньких костюмчиках, в начищенных до блеска ботинках, с пробковыми пистолетами в руках, мы часто видим настоящих оборванцев, лишенных всего этого и порою даже не подозревающих, насколько они жалки.

В тот праздничный день на синем, безоблачном небе сверкало солнце. Какое это было прекрасное утро! Дети, сменившие повседневную одежду на праздничную, катались на пролетках, украшенных флажками и гирляндами цветов. Улицы были заполнены празднично разодетыми, оживленными людьми. Но всю эту яркую картину омрачал мальчишка, с нескрываемой завистью смотревший на своих нарядных сверстников…

Слышался треск пробковых пистолетов. Я вышел на улицу, прошелся по нашему кварталу. Мрачные, отчужденные лица взрослых, невеселые лица детей.

Я остановился у лавки бакалейщика купить пачку сигарет. Лавка была закрыта. Перед ней на самодельном лотке были разложены конфеты в пестрых обертках. Лоток был украшен флажками, ветками, цветной бумагой. Вокруг толпились дети, причесанные, в новеньких костюмчиках, с пробковыми пистолетами в руках — и босоногие, отмеченные печатью бедности. Один из них привлек мое внимание. Он смотрел на своего сверстника, который стрелял из пистолета. В глазах его было неподдельное восхищение. Он смотрел не отрываясь, смеялся и хлопал в ладоши после каждого выстрела. Ноги были босы, но чисты. Наверно, мать вымыла по случаю праздника. Волосы причесаны, но одежда старая, поношенная. Он подбежал к мальчику, стрелявшему из пистолета:

— Алтан, ну дай, пожалуйста, я стрельну разок!

Мальчик с пистолетом будто и не слышал. В это время из-за угла показалась группа ребят с пистолетами, и он побежал к ним. Они встретились, словно герои американских детских книг Пекос Билл, Буффало Билл, Деви Крокет, Черный Змей, Желтый Змей.

— Хелло, Билл Бони!

— Тенкью?

— Тенкью!

Я повторяю эти слова, как слышал. Откуда мне знать английский так, как знают его мальчишки? Куда важнее был для меня сам паренек, попросивший разрешения пальнуть из пистолета. Просьба его осталась без ответа. И он, смирившись, отступил.

Заложив руки за спину, он прислонился спиной к стене дома и не отрываясь смотрел на счастливчиков, которые возбужденно палили из пистолетов. Они решили играть в ковбоев. Разбились на две группы, окружив каждая своего предводителя.

Я не отводил взгляда от босоногого паренька. Глаза у него горели: ему так хотелось присоединиться к ним! Поборов наконец нерешительность, он подбежал:

— Алтан, возьмите и меня!

Но ни Алтан, ни другие даже не взглянули на него и, разбившись на две группы, разбежались в разные стороны. Через пять минут между ними разгорится сражение. Во главе с Буффало Биллом или Деви Крокетом они бросятся друг на друга, как настоящие американские ковбои, хотя никогда не были в Америке и знали ее только по книгам.

Босоногий паренек, опустив голову, вернулся на прежнее место. Заложив руки за спину, прислонился к стене. Вид у него был грустный. Кто знает, о чем он думал в эту минуту: о новом костюмчике или о пробковом пистолете?

Я подошел к нему. Мальчишка посмотрел на меня блестящими черными глазами.

Я спросил:

— Почему они не приняли тебя играть?

Он пожал плечами:

— У меня нет пистолета.

— Как же так?

— Денег нет, чтобы купить.

— А почему нет денег?

— Отец не дал. Он безработный.

— А что до того, как остался без работы?

— Работал на ткацкой фабрике.

— А ты хотел бы быть хорошо одетым, как они, иметь пистолет?

Паренек вздохнул и отвернулся. По улице ехали автобусы, маршрутные такси, переполненные детворой пролетки. Я купил у торговца сладостями новенький пистолет и коробку патронов. Мальчишка не смотрел на меня, но, мне казалось, он сгорает от нетерпения поскорее заполучить пистолет.

Я протянул ему покупки:

— Возьми. Я купил это тебе!

Мальчишка резко повернулся и, бросив на меня взгляд, полный достоинства, зашагал прочь! Я остался на тротуаре один с пистолетом и патронами в руках.

Они сели за столик в глубине кафе с зеркальными стенами, расположенного на одной из улочек позади Бейоглу. Здесь обычно собирались поиграть в нарды, домино или в карты киномеханики, киностатисты и всякого рода искатели приключений из провинции.

Их было трое. Каждого из них я немного знал.

Они говорили о карманном театре. Карманный театр, вроде тех, что так часто можно встретить в Париже и которые время от времени появляются и у нас, дело перспективное. В нем можно ставить произведения современных западных писателей, уже считающихся классиками, а также наиболее достойные пьесы наших авторов. Карманные театры не только привьют публике любовь к театру высшего класса, но и, возможно, совершат революцию в искусстве. Человек в очках, с широким лбом и крупными ушами говорил без умолку. Я не был близок с этим человеком, но мы уже не раз беседовали. Я знал, что он младший сын довольно состоятельных родителей. Долгие годы он провел в пансионах на Бейоглу. Отец и старший брат давно забыли о его существовании, так же как он забыл о них. И только мать тайком от старшего сына и мужа каждый месяц посылает ему деньги. Немного, несколько сот лир. Почти половину их он отдает квартирной хозяйке. А остальные? Думаете, они уходят на еду? Ну нет! На остальные деньги он покупает книги, литературу о театре. Скажем, серию в синем переплете — к серии в зеленом переплете, уже стоящей у него на полке.

Молча выслушав театрала-очкарика, сухопарый белолицый актер спросил:

— Чтобы основать такой театр, нужны деньги, а где мы их возьмем?

Театрал ничуть не смутился:

— Будто все дело в деньгах…

Актер удивился:

— А в чем же?

— Самое главное — договориться в принципе.

— В принципе? Вообрази, что мы договорились!

— Оставь эти восточные штучки. Принципиальное согласие важнее денег.

Актер вспылил:

— Хорошо, друг, допустим, мы в принципе договорились!

— А если договорились, подпиши вот этот договор!

Он вынул из кармана сложенный вчетверо лист белой бумаги и расправил его на столе.

Пробежав глазами текст, актер сказал:

— Хоть я по-прежнему против условных декораций, давай ручку!

Взяв ручку у театрала, он подписал договор.

— Ну а теперь поговорим о деньгах.

Театрал начал:

— Нас здесь трое. Если каждый из нас выложит по пятьсот лир — уже полторы тысячи. Найдем еще семь человек, вот тебе пять тысяч.

— Пяти тысяч мало, — серьезно возразил актер.

— Хорошо, найдем семнадцать человек! Десять тысяч хватит? Чего смеешься?

— Где мы найдем еще семнадцать глупцов?

— Не валяй дурака, дорогой. Ты все остришь. А ведь можешь погубить серьезное дело.

— Найди десять тысяч лир, и я сразу стану серьезным!

— И найду. Можешь не сомневаться, брат. Предоставь это мне!

— Хорошо, согласен. Как мы распорядимся деньгами?

— А вот как: половину потратим на рекламу. Остальное на бухгалтерию. Ибо самое главное в идеальном театре — бухгалтерия. Это — его основа. Театр без бухгалтерии подобен человеку без желудка, без сердца…

Актер попытался прервать красноречие товарища:

— Короче!

— …если у театра… Не сбивай меня!

— А мы тебе не избиратели!

— Ну ладно…

— Продолжай!

— Так на чем я остановился?.. Самое главное — бухгалтерия! Да провалиться мне на месте, если это не так. Театр без бухгалтерии…

Актер встал.

— …подобен человеку без желудка, без сердца. Ну, я пошел!

Театрал тоже поднялся.

— Куда же ты?

— В театр… У меня репетиция!

— А чай?

— Какой чай?

— Мы выпили три чая. Кто же заплатит?

— Ты!

— С какой стати?

— Что значит — с какой стати? Меня сюда пригласил ты?

— Я…

— Значит, и за чай платить тебе. Заплатишь из денег тех семнадцати глупцов, которых ты собираешься найти. До свидания.