— Скажи, — не унимался комиссионер, — будешь моей дочкой? Я тебя возьму в свой дом. У меня огро-ом-ный особняк. Дочки у меня — твои одногодки. Будете через веревочку прыгать, в камешки играть, на качелях качаться…
— Не трать голоса понапрасну, эфенди, — сказал сидевший рядом с девочкой худой смуглый парень. — Деревня, известно… Городским хлебом не наедятся, и вода им не по вкусу, если тиной не заросла, не пахнет… Привыкли. Не знаешь разве?
— А сам-то ты откуда? — спросил сидевший на соседней скамейке крестьянин. — Наверно, лакей из города?
— Нет, я тоже крестьянин.
— Если крестьянин, чего же говоришь: «Привыкли»? А ты что, не привык?
— И я привык, ясно… Так, к слову пришлось…
— Мы тоже понимаем толк в хороших вещах, — зло продолжал крестьянин, — если бы только попали они к нам в руки… Коли есть хорошая вода, гнилую даже ишак пить не станет… Эх, сынок, сынок…
— Эта девочка — сестра тебе? — спросил комиссионер.
— Нет, — ответил парень, — не сестра — соседка…
— Куда едете?
— В город. Вон рядом со мной ее мать…
Кроме девочки с красными сережками, в машине не было ни одной женщины. Я обернулся. Рядом с парнем лежала только груда тряпья.
— Где же она? — удивился комиссионер. — Рядом с тобой никого нет.
Парень не ответил и поворошил тряпки. Из них высунулась голова с темными прядями волос, прилипшими к потным вискам. Голова лежала на скамейке, тело женщины соскользнуло вниз. Два черных тусклых кружка вместо глаз смотрели из провалившихся черных глазниц. Это желтое лицо с торчащими скулами, острым носом, сморщенной кожей вызывало тошноту.
— Что с ней? — тихо спросил комиссионер.
— Чахотка, — сказал парень. — Позавчера возил ее делать снимок. И сегодня вот в город везу, только напрасно, надежды у меня нету. Лекарство прописали, да разве его достанешь? В диспансере есть, сказали. Пошли мы туда, а им прошение, справки подавай… Болтуны.
Он прикрыл женщину тряпками.
— Муж ее в прошлом году приказал долго жить, как раз в это время… Кроме аллаха, никого у них нету. Если и я отступлюсь…
— Ей уже не поправиться, — сказал комиссионер. — Посмотри на нее…
Он нагнулся и что-то зашептал парню на ухо. Тот пожал плечами:
— Мне-то все равно, эфенди… Что она сама скажет, что мать ее… Если согласятся…
Комиссионер положил девочке руку на плечо:
— Послушай, как тебя зовут?
— Сельви…
— Скажи-ка, Сельви, хочешь стать моей дочкой? Видишь, мать сегодня здесь, а завтра ее не будет. Дай аллах ей здоровья, конечно. А я тебе красивые платья сошью, заколку в волосы куплю. Лучше ведь, чем остаться одной. Пропадешь!
Девочка слушала, улыбаясь маленьким ртом, и вдруг опять стала серьезной.
— Скажи ей, — обратился комиссионер к парню, — скажи ты ей, пусть возьмется за ум… Смотри, мать ее сегодня здесь, а завтра того… Пойдет девочка по рукам, на дурной путь повернет. У меня приятели — большие, уважаемые люди. Кто судья, кто доктор, кто инженер… Я ее пристрою на хорошее место, будет себе жить да поживать, станет госпожой…
— Ей-богу, эфенди, по мне, как она захочет… Мать ее помрет, конечно, не сегодня, так завтра. Пошла бы с тобой, стала деньги зарабатывать… Так, что ли, Сельви? Пойдешь вместе с эфенди?
Девочка не ответила, опустила голову на грудь, насупилась.
Комиссионер принялся за дело всерьез:
— Спроси ее мать, спроси!
— Эй, Шерифе, слыхала ты, что эфенди говорил? Говорит, если мне отдадите Сельви, сделаю доброе дело, на хорошее место устрою ее. Что скажешь? Тебе все равно помирать не сегодня-завтра.
В куче тряпья что-то дрогнуло, зашевелилось. Снова показалась голова. Погребенные в глазницах черные глаза долго смотрели на Сельви, и две крупные слезы скатились по лицу, похожему на сморщенную клеенку.
— Что скажешь? — снова повторил парень. — Будет твое согласие или нет?
Он наклонился к ней, потом выпрямился.
— Что она говорит? — спросил комиссионер.
— Что она может сказать, бедняга? Отдай, говорит…
Надрываясь из последних сил, грузовик проехал по улицам города и остановился у стоянки такси. Все мы были в пыли и страшно устали. Парень на руках спустил с грузовика худенькую, как ребенок, мать Сельви. Девочка стояла рядом с ним. Довольный комиссионер подошел к ней, взял ее за руку, потом протянул парню десять лир. Едва парень взял деньги, как Сельви вырвалась и подбежала к матери. Круглая физиономия комиссионера вытянулась. Он подошел к девочке, тогда она перебежала на другую сторону. Парень растерялся.
Он мял в руке десять лир и смотрел то на комиссионера, то на девочку. Наконец комиссионер снова поймал Сельви за руку и со злобой тряхнул ее:
— После того, как мать тебя отдала! Ишь ты!
Девочка снова вырвала руку.
— Не пойду! — крикнула она. — Не пойду, не пойду!
— Почему?
— Не пойду!
— Я тебе новое платье куплю, заколку в волосы… Будешь жить хорошо, станешь госпожой…
Девочка не отвечала.
Комиссионер обернулся к парню:
— Спроси-ка ее, почему она не хочет идти?
Парень сказал ей два-три слова. Девочка что-то ему ответила.
— Возьми, — сказал парень, — возьми-ка ты, ага, свои деньги. Не пойду, говорит. Зарабатывать сама буду, так решила.
— Почему? Ведь мать ее помрет не сегодня-завтра.
— Что верно, то верно, но так уж она решила.
— Почему она не хочет?
— Дело известное, эфенди, сердце не камень… Если я уйду, говорит, кто матери воду подаст, кто за ней убирать будет, черви на ней заведутся…
Комиссионер с ненавистью посмотрел на девочку. Потом забрал у парня десять лир, положил в карман:
— Ишь дрянь. Разве они могут оценить доброе дело!
Когда неуклюжий комиссионер, держа в руках толстый портфель, отошел прочь, один из крестьян сказал:
— Конечно, как не понять твое доброе дело!.. За десять лир оторви телку от матери, продай господам, чтобы они вволю попользовались! Молодец, дочка Сельви!
Красные камни в сережках Сельви, казалось, смеялись в лучах яркого солнца.
Рыба
Шестилетний Алтан влетел в дом:
— Мама! Отец пошел покупать рыбу! — Он захлопал в ладоши. — Э-э-эй! Будем кушать рыбу, будем кушать рыбу, ура!
Они жили в крохотном домике на окраине. Алтан мигом одолел четыре ступени крыльца. Его старшая сестра, лежа на матраце, по слогам читала газеты, которыми был оклеен потолок.
— Сестра, — крикнул Алтан, — отец пошел покупать рыбу!
— Правда? — спросила она, радостно глянув на Алтана.
— Ей-богу… Сказал, пойду куплю рыбу. Молодец папа! Я очень люблю рыбу! А ты?
— Я тоже…
— А я больше люблю рыбу, чем ты!
— Нет, я больше!
— Нет, я.
— Говорят тебе, я больше люблю, чем ты!
— А вот я больше!
— Не зли человека, девчонка!
Плача, он подошел к матери.
— Мам, а мам, скажи ты этой рыжей свинье!
— Что там у вас опять? В чем дело?
— Я говорю: я больше, чем ты, люблю рыбу, а она говорит: нет, я. Дразнит меня!
Мать не отвечает, продолжает заниматься своим делом. Алтан выбегает на улицу. Семилетняя соседская девочка, черноглазая, чернобровая Фикрие, сама с собой играет в классы.
— Сегодня мы будем кушать рыбу! — говорит Алтан.
— Может быть, мой папа и нам купит рыбу, — отвечает она.
— Ну да, — говорит Алтан. — Как же, купит! Жди! У тебя отец совсем без понятия!
— Это твой отец без понятия!
— Вот еще, без понятия! Мой отец даже шоколад покупает. Мой отец — в финансах чиновник. У него даже газета есть. А у твоего отца разве есть?
— Пусть твой отец — чиновник. А мой в торговой палате — почта! Мой отец каждую неделю меня в кино водит. А по праздникам на качелях и каруселях катает!
— Катает, подумаешь! Мой отец меня даже на Джейхан[92] водил…
— А мой отец даже на такси возил.
