— Вот когда понадобился бы нам эхолот! — с горечью сказал я. — Хоть отказывайся от удара по противнику, который сам идет в руки.

— Эхолот исправлен, — вдруг сказал Щекин.

Я непонимающе смотрел на него.

— Я не доложил вам… Он нам не был нужен. Мы ведь плаваем на больших глубинах по картам с подробнейшим промером…

— Так ведь это чудесно! — воскликнул я. — Сейчас мы поворачиваем к берегу и полным ходом идем в наш район. За час до входа в него включим эхолот и будем делать промер глубины до тех пор, пока не выйдем на 150-метровую изобату. Уйдем под воду и будем ждать, когда противник сам подойдет к нам. Атака, по всей вероятности, будет ночью, из надводного положения… Не помешала бы только погода.

— Вы уверены, что противник сам выйдет на нас? — спросили меня.

— Непременно! Вы обратили внимание, что конвои противника, как правило, идут вдоль берега на расстоянии 3–5 миль? А это расстояние совпадает с удалением от береговой черты 150-метровой изобаты.

— Блестящий план, — весело сказал Щекин.

Легли на новый курс.

«Ай да Зубков! — думал я. — Если мы сегодня добьемся успеха, то только благодаря ему!»

— Ложись на курс! Каждые пятнадцать минут брать глубину, пока не выйдем на нужную линию, — приказываю я штурману.

Берег теперь не страшен, а мины нас никогда особенно не пугали, привыкли уже. Идем навстречу конвою!

Наступила ночь. Ветер немного стих, но волны все еще с большой силой ударяли в надстройку.

Если к моменту встречи с противником море совсем утихнет, можно будет стрелять торпедами с наибольшей вероятностью поражения.

Подводная лодка полным ходом шла к берегу противника. Густая темнота окружала корабль. Ничего нельзя было разглядеть дальше ста метров. Видна была только морская пена у носа лодки да белые барашки неподалеку от борта.

Шли по волне. На мостике стало спокойнее. Не нужно было заботиться о том, чтобы вместе с набежавшей волной не вылететь за борт, а то ведь стоит вахтенному зазеваться, не успеешь и ахнуть — унесет волна. До войны чуть было не произошел со мной такой случаи. Правда, я тогда не растерялся: сразу лег на открытый люк. Только таким путем и спасся.

Время идет медленно, а движемся мы, кажется, еще медленнее. Волны как будто становятся меньше, но зыбь еще сильно раскачивает корабль. Я радуюсь, что погода разгуливается.

На мостике появляется Щекин.

— Кажется, с погодой разделались, — говорит он, осматривая горизонт. — Попробую взять несколько высот какой-нибудь звезды.

Он еле двигает замерзшими пальцами.

Где же мы находимся? Только успел подумать об этом, как послышался громкий голос штурмана:

— Эхолот показал нужную глубину!

Мы, оказывается, значительно ближе к берегу, чем предполагали. Но увидеть ничего не удается даже в бинокль. Никаких признаков берега, несмотря на то, что эхолот показывает его близость.

— Будем погружаться, всем вниз! — скомандовал я.

Иногда, зная, что подходит время сообщения Советского Информбюро, мы всплывали и, приняв первое трехминутное сообщение, снова уходили под воду.

— Очень хорошая сегодня сводка! — сообщил секретарь партийной организации Курочкин. — Наши войска одновременно в нескольких местах прорвали фронт противника.

Курочкин читает медленно. Его юношеское лицо устало, большие карие глаза воспалены, веки красные. Густые темно-каштановые волосы долго были под сырой шапкой и походят сейчас на ком свалявшейся шерсти.

— Товарищ командир, слышу шум винтов кораблей! — доложил Лебедев.

Я вошел в гидроакустическую рубку и взял наушники. Вначале ничего не уловил, но Лебедев, вращая маховик компенсатора аппарата, навел мой слух на объект. Теперь я различал два шума: высокий, издаваемый винтами быстроходных кораблей охранения, и более низкий, чуть уловимый, знакомый неторопливый гул винтов транспорта.

Это был конвой. Без сомнения.

Я поспешил в центральный пост. «Все в наших руках. Сейчас все зависит от нас!» — с волнением думал я, отдавая приказания торпедистам готовить торпедные аппараты, рулевому — ложиться на курс, а боцману и вахтенному трюмному — всплывать.

Поднимаясь в рубку, я взглянул на судовые часы: до рассвета оставалось еще добрых три часа. Противник появился быстрее, чем ожидали, но мы успели и это главное.

«Мы оказались на курсе противника. Расстояние до него не менее четырех-пяти миль. Очень важно привыкнуть к темноте раньше, чем столкнемся с кораблями», — размышлял я, ожидая, когда придет время для продувания средней цистерны. Казалось, что стрелка глубиномера движется слишком медленно. Но вот она совсем остановилась. Боцман, управляющий горизонтальными рулями, сделал свое. Теперь твой черед, Тюренков. За бортом раздался гидравлический удар. Это продували цистерну. Я поднялся по вертикальному трапу к крышке люка, готовясь открыть ее.

По мере того как корабль освобождался от водяного балласта и приближался к поверхности моря, стала ощущаться качка. Она становилась все сильнее и сильнее. Мы всплывали по волне, и подводная лодка легла на борт.

«Атака будет трудная. Очень серьезная помеха крупная зыбь… Только бы удержать лодку на боевом курсе в момент торпедного залпа, а остальное как-нибудь преодолеем», — думал я, открывая люк.

Еще секунда — и я уже на мостике. Вслед за мной выскочил наверх сигнальщик старшина 2-й статьи Федосов. И тут же ледяной водой окатило нас с головы до ног. Я позавидовал Федосову: он был одет основательно, а я выскочил в одном кителе. Вода просачивалась через ткань кителя, меня пронизывал холод. Это я расплачивался за то, что не надел походной куртки. Но у меня на это не было времени.

«Ничего, скоро все кончится», — старался я ободрить себя. Мгла окружила нас. Это меня очень беспокоило. Было известно, что мы на курсе противника, но какой состав сил его охранения, как далеко находятся корабли, точно мы не знали.

Я нагнулся и крикнул в центральный пост, чтобы оттуда непрерывно сообщали о направлении всех шумов кораблей противника. В эту минуту на мостик накатился огромный водяной вал. Лодку резко накренило. Я едва успел ухватиться за стойку.

«Дьявольская погода, — отплевываясь от горько-соленой воды, подумал с досадой. — Неужели из-за нее сорвется атака? Нет, этого допустить нельзя!»

— Федосов, получите десятисуточную путевку в дом отдыха, если первый обнаружите корабли!

— Есть!

А акустик докладывает и докладывает. По его данным, конвой где-то совсем близко. Направлений на противника дается так много, что их не успеваешь удерживать в памяти. Стараюсь представить себе положение лодки относительно шумов кораблей. Ничего не получается. А пеленги бегут и бегут… Сосредоточиваюсь на транспортах. Они где-то на западе. Увеличиваем ход. Рассвирепевшие волны обрушиваются на едва поднявшуюся над водой рубку, и мы с Федосовым стоим по пояс в воде. Но об этом не думаем. В сознании лишь одна мысль — не упустить противника! Конечно, можно значительно облегчить свое положение: продув часть водяных цистерн главного балласта, больше всплыть. Мостик подводной лодки, поднявшись над водой, не будет подвергаться таким жестоким атакам волн. Но в данной обстановке это очень рискованно: лодку могут заметить или просто протаранить. А в нашем положении мы мало заметны и имеем возможность быстро уйти от тарана на безопасную глубину.

Меня почти непрерывно поливает ледяным душем, тело коченеет, и я с сожалением опять думаю о том, что не оделся. Только бы не затянулась атака. Уже не обращая внимания на шумы сторожевиков и эсминцев, приказал Федосову следить только за левым бортом, а сам все внимание сосредоточил на транспортах. Судя по пеленгам, с транспортами мы сближались довольно быстро. Но чтобы встретиться с ними, нужно было прорвать кольцо охранения. Снизу дали новое положение кораблей. Где-то впереди нас — сторожевики, слева эсминец, между ними — транспорты.

Лодка опять увеличила ход: мы опасались, что шум винтов кораблей охранения может забить низкие тона шума транспортов. Акустики взволнованно доложили, что слева быстро приближается какой-то корабль. А через минуту сигнальщик Федосов дернулся с места и крикнул: