Вот и приходилось хранить тайну тщательно, словно среди враждебного окружения.

А профессора поначалу огорчили.

Отдав им находки, Яков позволил себе отдохнуть, привести себя в порядок. Снова явился спустя два дня. Тут его и огорошили, тут он и услышал невеселую историю.

Оказывается, задолго до него бумагами этими интересовались пронырливые английские империалисты. Захватить Тибет у них не получилось, но уж разных древностей они оттуда вывезли невероятное количество. Приглянулись им и старинные рукописи, которые они просто отнимали, у кого ни попадя. Отнимали, увозили к себе в Англию, чтобы там хвастать перед такими же империалистами, глухими к бедам простых людей.

Однако со временем рукописей становилось все меньше. Ну, в самом деле, не рассчитывали же монахи, что записи их станут увозить за тридевять земель!

Тогда и появились ловкачи из местных же тибетцев, которые стали отыскивать древности и продавать англичанам и вообще всем желающим.

Ну, а там, где надо найти что-то старинное, его найдут обязательно. Вот и появились мастера, которые стали изготавливать подделки.

Поначалу дело шло успешно, но потом и англичане стали умнее, и рукописи начали всячески проверять. Тогда и придумала чья-то умная голова отвозить подделки в монастыри, прятать там, а потом привозить англичан, чтобы те сами свитки и отыскали. Ну, а уж если сам отыскал, то какие сомнения могут быть?

Однако не всегда удавалось привезти нужного человека, и постепенно некоторые древности оседали в монастырях. И теперь, как рассказывали профессора, часто попадались те самые подделки, которые были предназначены для жадных английских империалистов. Вот такое огорчение!

Что касается свитков, привезенных уважаемым Геворком Мкртычевичем (так представился Блюмкин), то их надо хорошенько обследовать. Ну, как это «зачем»? Естественно, чтобы не было досадной ошибки. Понимаете?

Как проводилась эта самая проверка, Блюмкин не знал, да это его и не интересовало. Для него важен был результат, и Яша его дождался. Правда, не того, о котором мечтал и которым хотел обрадовать Льва Давидовича.

Из привезенных свитков не вызывали сомнений только два. Но и эти два еще нуждались в изучении и переводе. Сделать все вызвались Варченко и его коллега. Был заключен устный договор, и Блюмкин заплатил за работу такие деньги, что профессора работали денно и нощно в надежде на новые гонорары.

Текст, однако, разочаровал. Это были какие-то, с точки зрения Блюмкина, достаточно общие и примитивные рассуждения о том, что нельзя творить зло, и надо всегда следовать природе. «Какой в них толк?» — недоумевал Яков.

Он долго раздумывал: стоит ли показываться на глаза Троцкому, и решил — необходимо! В конце концов, нет его, Блюмкина, вины в том, что монахи или кто там еще, писали всякую околесицу, которую сегодня едва ли под силу разобрать и профессорам!

Троцкий отнесся к новостям почти философски. Честно говоря, он не очень-то и рассчитывал на Блюмкина и тибетские результаты. Скорее, как говорится, хватался за соломинку, поэтому встретил рассказ Якова с долей юмора. Заметил, улыбаясь:

— Вот видите, Яша, пока не победила всемирная революция, еврею трудно понять жителя Тибета.

Не отругал Блюмкина великий Троцкий, даже не упрекнул, а на душе было гадко: подвел ты, Яша, великого Вождя, ай как подвел! И кто же ты после этого сам, если подводишь больших людей? Во всяком случае, хорошим точно не прославишься и в историю не войдешь ни с какого боку!

Спасительная идея пришла почти сама собой. Во время очередного визита в Ленинград он, слушая объяснения Варченко, рассказывавшего об отличиях поддельных свитков от настоящих, спросил:

— Скажите, профессор, а как делаются эти подделки?

— Точный механизм мне, разумеется, неведом, но, в принципе, он очевиден. С помощью каких-то ухищрений, основанных на знании того, как изготавливают настоящие, создавали новые, современные. Потом какие-то ловкие люди (может быть, те же самые монахи) копировали на эти заготовки текст подлинных свитков. Это наиболее вероятный путь. Неспециалисту ведь нужна не подлинность, а внешнее сходство.

— Значит, все различие заключается в том, что свиток не был изготовлен, например, несколько веков назад, и только?

— Что значит «и только»? — встрепенулся Варченко. — Ценность свитка как памятника культуры как раз в том, что он отражает состояние цивилизации именно в тот момент, когда его создавали. Это ведь, голубчик, не сегодняшняя типография, где управлять станком может любой! Создание свитка было доступно только людям, поднявшимся на высший уровень культурного развития своего времени, понимаете?

— Это-то я понимаю, — признал внутренне ликовавший Блюмкин. — Но ведь текст-то перерисовывали с подлинных свитков, так?

— Скорее всего, — немного растерянно признал Варченко.

Он постепенно начинал понимать суть вопросов, которые ему задавал этот странный человек, предложивший очень выгодную работу. Его он продолжал бояться сейчас точно так же, как в момент самой первой их встречи.

— Собственно, я даже не представляю себе, откуда бы еще мошенники могли бы копировать древние тексты.

Помолчал, потом решительно пристукнул ладонью по подлокотнику кресла:

— Да, именно так, как вы и говорите. Копировали со свитков, имеющихся в распоряжении.

— Значит, если речь идет только о тексте, о его переводе и понимании, то свитки можно считать подходящими?

— «Подходящими»? — Варченко задумался.

Могло показаться, что он размышляет о применимости такого термина, но на самом деле голова его была занята другим. Из общего числа свитков, привезенных Геворком Мкртычевичем в первый раз, два были подлинными, а семь — подделками. За обработку двух свитков он заплатил щедро, и теперь даже дух захватывало от одной только мысли о том, сколько же будет заплачено за перевод еще семи!

Да ведь и об обмане нельзя говорить. Безусловно, этот пугающий человек прав: перерисовывать текст можно было только с подлинников, и ниоткуда более. Значит, он, профессор Варченко, не станет лжецом! Просто теперь он отвечает не на вопрос о подлинности свитков. Сейчас его спрашивают о содержании представленных текстов.

И он принял решение. Это решение даже не было мучительным.

— Да если говорить о понимании содержания, то достойны изучения все свитки, привезенные вами.

Блюмкин облегченно вздохнул.

— Ну, так в чем дело, профессор? Наука должна служить делу освобождения угнетенных, не так ли?

Он радостно улыбнулся и подмигнул Варченко:

— За работу, профессор. Вот вам аванс.

Так и пошло с тех пор. Много дел еще было у борцов за всемирное счастье, и самому Блюмкину часто бывать в Тибете не получалось. Но экспедиции уходили туда постоянно и доставляли товарищу Блюмкину свитки, неизвестным образом добытые в стране с таинственным названием Шамбала.

Их было так много, что приходилось время от времени какую-то часть работы поручать другим людям, может быть, менее знающим. Им, конечно, и платили соответственно.

Правда, прочтение текстов оказалось не последней проблемой на пути к тайнам Шамбалы. И времени на это ушло немало.

Только поздней осенью двадцать восьмого года Блюмкин впервые взял из рук Варченко листы бумаги с машинописным текстом. Держа их, он даже не сразу смог взглянуть на них, ожидая чуда, откровения, шага в неведомое. Вот сейчас что-то случится, спадет пелена — и он окажется в чудесном мире, без бед и страданий, где царит любовь и все счастливы!

Но вместо этого, он увидел слова, нанесенные на бумагу ударами по клавишам пишущей машинки Ремингтона…

Он заставил себя остановиться только на третьей или четвертой строке. Поглощая текст, Яков Блюмкин ожидал, как из знаков, несущих вековую мудрость Шамбалы, само собой сложится руководство к действию, но этого не происходило и слова оставались словами.

Он зажмурил глаза, подождал, в надежде на запоздалое озарение. Нет! Тщетно.

— Что же я тут могу прочесть? — даже голос его сел, сдавленный так же, как стиснута была усилием воли вся бунтарская душа Якова Блюмкина.