— Коснусь еще одной темы, — Вилкин рассказал о провокационных действиях Домье.

— Негодяй! — процедил Заторин. — А я на Надежду грешил. Так и чешутся кулаки набить ему морду.

— Есть другие способы, — холодно проговорил Коноводов.

— Оставьте это мне.

— Правильно, — поддакнул Вилкин. — У вас, кроме арестованного Ангела, достаточно нужных людей.

Не обращая внимания на вытянувшееся лицо Коноводова, сыщик поднялся, пожимая на прощание руки мужчин. Сев в машину, Вилкин и Улагина проехали к морскому вокзалу.

— Берем билет на «Аустерлиц»? — обернулся сыщик к Надежде.

— Да, — согласилась Надежда, грустно напомнив:

— По условиям контракта вы отвечаете за меня, пока не отправите во Францию.

Приобретя билет, отправились гулять по набережной: лакомились мороженным, пили сок, фотографировались в старинных одеяниях, рассматривали выставленные на продажу картины художников, одну из которых Надежда купила. Потом поехали в «Чайную горку», упаковали и погрузили в машину вещи, попрощались с хозяином. Перекусив в «Челентано», отправились к теплоходу.

— Спасибо за все! — взяв Вилкина за руки, тихо сказала Надежда. — Если б не вы… Возможно, мы еще встретимся?

— Не знаю, — всматриваясь в лицо Надежды и словно стараясь его запомнить, произнес Вилкин. — Но за свою короткую жизнь я понял одно: при расставаниях с близкими людьми прощаться надо навсегда.

Опустив голову, Надежда взяла сумки и пошла к пароходному трапу. Таможенный досмотр, палуба, проем двери, — и она исчезла. «Будь счастлива, царевна Лебедь!»

— молча пожелал Вилкин, поворачивая туда, где ждал его «Фольксваген» — и долгая дорога в Симферополь.

Было темно, когда теплоход отдал швартовы. Стоя на верхней палубе, Надежда смотрела, как удаляются огни Ялты, думала о Вил кине, мчавшемся сейчас сквозь ночь по серпантину дороги, о ставшем таким близким и понятным деде, отплывавшем когда — то от этого причала, и повторяла, повторяла слова, которыми генерал Врангель закончил свои «Воспоминания»: «Тускнели и умирали одиночные огни родного берега. Вот потух последний… Прощай, Родина!».

Поезд прибыл в Арион на рассвете. В привокзальном кафе меня угостили чашкой крепкого кофе и объяснили, где находится стоянка такси.

Через полчаса я входил в холл гостиницы «Найтингель». Хозяйка гостиницы, госпожа Мюре — красивая, с пышным телом и слегка удлиненным овалом лица, женщина 30–35 лет, записав в журнал постояльцев данные удостоверения, проводила меня в номер, находившийся на третьем этаже и, сообщив, что завтрак сейчас принесут, удалилась. Распаковав чемодан, я принял душ, дождался завтрака и, закрыв комнату на ключ, вышел на улицу.

Сразу возле гостиницы расположился громадный старинный парк, а немного дальше — обветшавший замок, сохранившийся, как объяснял краеведческий справочник, еще с тех времен, когда провинция принадлежала участнику крестовых походов графу Роберу де Эмервиль. После того, как в 16 веке граф Гоше де Эмервиль и двое его сыновей за чернокнижие были казнены, род де Эмервилей начал угасать, а когда в 19 веке последние представители рода в поисках счастья переселились в другие края, замок опустел, начал разрушаться и, взятый на баланс муниципалитета, превратился в городскую достопримечательность, с удовольствием исследуемую туристами.

Зайдя в парк, я побродил по пустынным аллеям и, вспомнив наставления Синха, уселся на вкопанную возле векового дуба скамейку.

Вокруг пели птицы; всходило солнце. Осень уже готовилась красить листву в желтую краску. Я задумался, перебирая обстоятельства своего приезда.

— Извините, но вы заняли скамейку, на которой по утрам я привык отдыхать — прервал мои размышления резкий голос. Я повернул голову и увидел широкоплечего, плотного телосложения мужчину сорока лет, сердито смотревшего на меня.

— Я не знал — усмехнувшись, пояснил я, и, решив не ссориться, встал. — Уступаю вам место.

Мужчина, не ожидавший такой легкой победы, недоуменно застыл, затем что — то обдумав, предложил: «Присядьте! Вы мне не помешаете. Интересно побеседовать с приезжим, начинающим осмотр города с посещения парка».

— Как вы узнали, что я приезжий? — удивился я.

— Местных жителей сюда не заманишь — особенно утром. Здесь слишком много тишины и нет привычной им городской толкучки.

Мужчина замолчал, внимательно меня разглядывая, и с внезапной подозрительностью спросил: «Что у вас с левой рукой?»

Раздраженно поморщившись, я сухо ответил: «Паралич кисти — уже несколько лет, — в связи с чем и ношу черную перчатку. А почему это вас взволновало?»

— Так — заметно успокоившись, проговорил наблюдавший за мной мужчина. — Мало ли что померещится… Присядем, а то торчим, как столбы на проезжей дороге.

Мы расположились на скамейке. В начале разговор носил случайный характер: мы обменялись мнениями о погоде, о пейзажах парка и достопримечательностях города, о газетных новостях, потом заговорили о себе. Мужчина сказал, что его зовут Эмри Фосс, он — владелец расположенного на ближайшей улице двухэтажного особнячка, который купил по приезде в город около двух лет назад. Живет один, не считая немой экономки; занимается изучением философских трактатов и раздумьями над бытием. В Арионе поддерживает знакомство с немногими его жителями: слишком они меркантильны и не умеют мыслить дальше проблем насущного дня.

Откровенность Фосса меня удивила: мне даже показалось, что она нарочита и с ее помощью он, словно удочкой, пытается выудить нечто со дна моей души. Наверное, поэтому я представился более сухо: Франк Дюрен, рантье, имею медицинское образование и иногда практикую, увлекаюсь музыкой, археологией; в Арион приехал недели на две с целью отдыха, остановился в гостинице.

— В какой гостинице: «Найтингель»? — поинтересовался Фосс.

— Да, — ответил я. — А что?

— Ничего, — задумчиво посмотрев на меня, сказал Фосс.

— Миссис Мюре овдовела в позапрошлом году при очень загадочных обстоятельствах. А остальное… Нужно ли всему верить?

— Нет, вероятно, — согласился я и, встав, попрощался с Фоссом, добавив, что люблю утренние прогулки и завтра в это же время обязательно буду здесь.

Вернувшись в гостиницу, я поднялся наверх и недоуменно замер: комната носила следы тщательного и не очень аккуратного обыска. Странно: неужели Синх ошибся и я иду по ложному пути, не подозревая, что ветер опасности дует с другой, неизвестной мне стороны? И этому неизвестному я уже хорошо известен… Блестящие перспективы, ничего не скажешь!

Убедившись, что ничего из вещей не пропало, я поколебался, решая, нужно ли ставить в известность госпожу Мюре, и пришел к выводу, что в моей ситуации лишний шум вреден. Разобрав постель, я, стирая накопленную в поезде усталость, улегся отдыхать.

Через несколько часов, проснувшись и пообедав, отправился знакомиться с городом. Ничего особенного, отличного от других провинциальных городов, в нем не было: широкая, в многоэтажных домах и рекламных вывесках, центральная часть, тишина усадьб и зелень садов окраины, — только замок придавал городу оригинальность и я потратил два часа на изучение крепостных стен и длинных замковых переходов. Людей, пришедших в замок с этой же целью, было немало, и тем не менее именно там я обнаружил, что за мной следят. Молодой парень лет двадцати пяти, с черными, курчавыми волосами, одетый в светлую рубашку и синие джинсы, шел, держась поодаль, однако так, чтобы видеть меня и мои действия. Походив по замку и убедившись в верности своего вывода, я вернулся в гостиницу, с беспокойством думая, какую цель пытается реализовать новая неожиданность и в какой мере связана она с моими замыслами, о которых знал только Синх, — но он скорее бы умер, чем повредил мне неосторожным словом. Ясно одно: меня вталкивали под пресс навязываемых извне обстоятельств и я мог только гадать, как освободиться от их власти.

Через холл гостиницы я прошел в ресторан и, сев за угловой столик, заказал отбивную и стакан мартини. Меня интересовали действия Курчавого (как персонифицировал я «хвост»), но он не вошел даже в гостиницу, что объясняло многое, хотя и не все.