Первые цепи немцев были наполовину скошены. За ними шли другие.

…Моя рота получила приказ пойти на поддержку первому батальону. Предстояло преодолеть полосу массированного минометно-артиллерийского огня, которую создал противник, стремясь не допустить к нашим подразделениям подкрепления и повозки с боеприпасами.

Решили двигаться порасчетно, из балки в балку, открытые места преодолевать бегом с минометами.

Первый расчет начал движение. Как только прогрохотали разрывы, бойцы побежали вперед, не дожидаясь, когда рассеется дым. Этот маневр удался.

Через несколько минут расчеты благополучно достигли намеченных позиций.

Вскоре рота вела уже огонь.

К ночи бой утих. Слышалась только редкая ружейная перестрелка.

Мы лежали в пологой балке, прямо под открытым небом, с заместителем командира роты лейтенантом Гайдуком. Было тепло, и, натянув поплотнее каску, я собирался уже заснуть. Но Гайдук не давал. Вздумалось ему, дьяволу, рассказать вчерашний свой сон — сон перед нынешним боем. Теперь я постараюсь припомнить его рассказ. Иначе никто уже никогда не узнает, что снилось нашему милому другу Гайдуку в ту ночь.

Видел же он во сне жену и даже, уверял он, слышал ее голос. Будто склонилась она над зыбкой и тихо так поет сыну:

Гайдук будто бы открыл глаза, поглядел на прикорнувших рядом своих бойцов, потом снова заснул, и снова возник мягкий голос жены:

Гайдук силился унять жену, но рот не раскрывался. Он закрыл уши. Но и это не помогало. Голос жены не угасал:

Гайдук проснулся, быстро вскочил на ноги, несколько раз моргнул. «Фу, черт, вот диковина!»

И тут только догадался: то был не голос жены, а надрывный, прерывающийся звук ночного бомбардировщика где-то в беззвездной вышине.

Я дослушал до конца, записал колыбельную и натянул каску так-то уж демонстративно, что Гайдук все понял и отошел от меня. А на другой день, 21 августа, он погиб.

Случилось это так.

Перед рассветом старшина привез нам обед с тем, чтобы мы еще затемно поели и затемно же он бы успел вернуться в расположение полковых тылов. На этот раз старшина привез по сто граммов водки. Не успели еще бойцы выпить, как в небе зарокотали моторы. Около ста едва видимых в чуть светлеющем небе «юнкерсов» темным облаком наплывали на наши позиции. Два десятка Ю-87 выстроились в кильватерную колонну и один за другим стали пикировать на огневые позиции минометчиков.

— По окопам! — крикнул я.

Лейтенант Гайдук, младшие сержанты Кучер и Давискиба упали в щель, которая была от них поблизости. «Юнкерс» устремился на них.

— Сережа! Гайдук!.. Берегись! — заорал я, но было уже поздно.

Одна бомба упала прямо в окоп.

Кто-то крикнул раздирающим душу голосом:

— Лейтенант Гайдук погиб!

Я выскочил из своего окопа.

Окровавленные, смешанные с землей кусочки тел наших товарищей лежали на месте взрыва. При виде этого кровавого месива сошел с ума красноармеец-казах Жамбуршин. Печальная картина. Он сидел в своем окопе и, сложив руки на груди, жалобно тянул: «Аллах, аллах…»

Минометчики собрали кусочки тел своих товарищей, еще теплые, зыбкие в руках, и сложили в воронку от бомбы. Насыпали небольшой курганчик. Сняли каски и так, молча, постояли немного над первой нашей могилой.

К несчастью, она была далеко не последней, та могилка.

Пока я еще жив и помню имена некоторых настоящих героев, немного расскажу о них. Ведь я не знаю, смогу ли это сделать завтра…

Он был все время со своими пехотинцами. Там, где было особенно худо, был и он, комиссар Барышев, высоченный, с черными сросшимися над переносьем бровями.

В один из особенно тяжких моментов, сложившихся для первой роты, он бежал туда. Вдруг короткий, резкий удар в голову. Верно, он не совсем еще понимал, что с ним стряслось. Добежал до первой роты, окровавленный, и перед удивленными бойцами крикнул в телефонную трубку:

— Рыков, я убит!

И упал. Из головы короткими толчками выплескивалась кровь. Теперь он только смотрел на пехотинцев залитыми кровью глазами, но сказать уже ничего не мог.

И тут только кто-то крикнул:

— Ребята, за комиссара — бей фрицев! Вперед!

В это время майор Чхиквадзе вызвал к себе начальника связи полка лейтенанта Дащенко.

— Почему нет связи с первым батальоном?

— Не знаю, товарищ майор. Очевидно, порывы…

— Немедленно устранить!

— Товарищ майор, люди все вышли из строя…

Майор долго смотрел в глаза лейтенанта:

— Дащенко, мне нужна связь. Понятно?

— Понятно, товарищ майор.

— Идите.

…Дащенко, длинный, сухой, как жердь, с толстыми вывороченными губами, полз и полз вперед. Пуля ударила его в плечо. Он только поморщился и продолжал ползти. Он взял два конца и дрожащими руками, превозмогая нестерпимую боль в плече, связал их. «Ну, вот… хорошо», — должно быть, подумал он. Но в это время две пули снова впились в него.

Но об этом еще не знал майор Чхиквадзе, вновь разговаривавший по телефону с комбатом первого батальона Рыковым.

Их было в моей роте трое: сержант Николай Фокин, смуглый, коренастый, очень заботливый и хозяйственный; Николай Сараев, румяный, как девушка, голубоглазый и очень молчаливый паренек; Николай Светличный, казалось, всегда на что-то обиженный, очень слабый физически.

Припоминается первый наш бой. Это было 4 августа. Около реки Аксай притулился небольшой хуторок Чиков. Минометная рота зарылась в прибрежных камышах и до поры до времени молчала. Ни с земли ее не заметишь, ни с воздуха. В 5 часов вечера румыны силою до двух батальонов предприняли атаку на хутор. Наши пехотинцы первыми вступили в бой. Минометная рота изготовилась тоже.

Командиры расчетов волновались: это будут их первые мины, выпущенные не по мишеням, а по живым людям. Когда высота стала черной от выступивших на ней неприятельских солдат, рота дала первый залп, затем второй, третий. Мины рвались прямо в гуще неприятеля.

Николай Светличный улыбался широкой, простодушной улыбкой. А Николай Фокин не вытерпел, крикнул:

— Наддай, ребятушки!

Николай же Сараев в это время что-то сердито ворчал себе под нос. Ему все казалось, что это не его мины ложатся в неприятельском стане, и в душе злился на Светличного: «Этот всегда опередит…», и он резко подавал все новую и новую команду:

— Левее — 0,5, прицел 8,40 — огонь! — звенел его голос.

Под станцией Абганерово Сараева приняли в комсомол.

29 августа немцам удалось замкнуть кольцо окружения вокруг нашей дивизии.

Решено было пробиваться к своим. Пробиваться с боем. В районе совхоза Зеты моя рота расчленилась на отдельные группы. Мы уже выходили из балки, когда увидели устремившуюся на нас лавину вражеских танков. Один из них, отделившись от остальных, начал настигать группу минометчиков, в которой находился и я. Помнится, я услышал за своей спиной прерывистое дыхание: