Разве что блокнотик могу применить, который я честно заполучил в числе последних блогеров, оставив Горького Лука без сувенира. И презентация судебной реформы на 15 листах порадовала. На 15 листах!

Сидя вчера вечером в задумчивости и разминая презентацию лист за листом, я подводил итоги встречи.

Налоговая реформа — конечно, мы понимаем, она нужна, радикальная, но с поправками, надо гармонизировать, все в процессе, приходите завтра, будут новости.

ЦИК — конечно, надо менять, давно, все в процессе, скоро, приходите завтра, будут новости.

Замена старых судей — да, конечно, все понимают, но где взять новых 8000 судей, два-три года, подождите, будут новости.

Пенсионный фонд — да, конечно, надо делать реестр, публичный, проблема мертвых душ понятна, скоро, подождите, будут новости.

Антикоррупционное бюро — совсем скоро, два месяца, лучше три, и все заработает, подождите, будут новости.

Приходите. Как-нибудь завтра. Или позже. Вам сообщат.

Я помню, я уже видел эти пустые прилавки реформ, и эти же привлекательные ценники фондов, в 2014-м году, они мне и тогда так же нравились, почти как сейчас, в конце 2015 года.

Вот только ларек, если он появится рядом с таким пустым магазином, он вряд ли станет торговать новыми реформами, скорее патронами и ножами для гуманной гильотины. И закончится для страны такая ларечная торговля большим и полным пиздецом.

Самое забавное, что в администрации президента это отлично понимают.

Потому просят не нервничать.

И немного подождать.

Полицейские вышли из арки и двинулись на нас уступом. Улыбался только первый, молодой и нахальный, сверкал в глазах отсветом уличного фонаря у нас за спиной.

Киевский двор в центре недалеко от площади Льва Толстого, три часа ночи, две пустые бутылки водки у скамейки, и нас пятеро вокруг них. И полицейские из арки, человек семь, хмурые.

— Не добрый вечер, — поздоровался первый полицейский.

— А в чому, шановни, справа? — спросил Михельсон и получил сходу дубинкой по ноге, за оскорбление представителей власти при исполнении.

Я и Горький Лук были уложены мордами в асфальт, аккуратно и рядом друг с другом.

— А вас не беспокоит, — спросил в асфальт Лук, — что общество постепенно привыкает к вам и скоро начнёт называть ментами и мусорами?

— Да мы же ничего не сделали, — сказал Матюшин, был усажен в патрульную машину, где ему объяснили, что это вот ничего по ночному тарифу стоит по 500 грн с каждого рыла.

Скатерной, оказался единственным, кто остался стоять на ногах, и то потому, что у него была с собой визитка госпожи Хатии Деканоидзе, главы нацполиции, недавнюю встречу с которой мы как раз обсуждали на лавочке во дворе.

— И чо? — спросил полицейский, покрутив визитку в руках.

— И всё, — согласился Скатерной и полез на заднее сиденье патрульной машины.

Вот сколько я успел представить, когда из арки во дворе вышли полицейские и двинулись к нам пятерым, стоящим у лавочки в киевском дворе недалеко от площади Льва Толстого.

— Шумим? Жильцы вас вызвали? — спросили мы.

— Да, — кивнули полицейские.

— Странно, — заметил Лук. — Не вышел никто из жильцов, не ругался, не скандалил, не обещал натянуть глаз на жопу. Просто позвонили в полицию и всё. Это же прекрасно!

Полицейские согласились.

— Извините, — сказали мы и выкинули пустые бутылки в урну. — Больше не будем, уходим.

Так мы дружно и вышли из арки на улицу.

— А вас не беспокоит, — спросил Лук у полицейского, — что общество постепенно привыкает к вам и скоро начнёт называть ментами и мусорами.

— Уже называют. Это ничего. Это не пугает. Это тоже пройдёт, — улыбнулся полицейский. — Будьте здоровы.

Почти все мои пацаны-одноклассники стали военными. Это мало удивительно, если учесть, что все мы выросли в семьях офицеров Советской Армии, детство провели по военным городкам и к шести годам с пистолетом управлялись лучше, чем с вилкой.

Последний раз все вместе мы виделись на праздновании 15-летия выпуска из школы. На 20-летие так и не собрались. Не до праздников.

Вова. После службы в армии он ушел в МВД… Той зимой вместе с остальными он стоял в оцеплении на Институтской, ударами дубинки гнал по заснеженной улице киевских митингующих, потом отступал под градом булыжников, стрелял, стрелял, да.

— Тогда надо было давить, — говорит Вова. — Тогда. Не дали, не разрешили. Суки.

На Институтской Вова стоял до самого конца и уходил оттуда в числе последних. Пуля, крупная дробь на кабана, пробила нагрудной карман его куртки, проткнула лежащие в кармане перчатки и застряла в нагрудном значке «За безпеку народу». Показывая награду с застрявшей пулей, Вова злится и просит не говорить с ним о майдане, только не про этих сук, только не про них.

Сейчас Вова воюет в зоне АТО, где-то под Луганском, за Украину, как приказало командование, против очередных сук и тварей.

Дима учился с нами до 9-го класса, потом уехал в Россию к тетке, там и поступил в военное училище.

— Военным надо быть там, где воюют, — говорил Дима, когда приезжал в Украину навестить родителей. — Офицер должен воевать. А у вас военные, как подводная лодка в степях Украины. Никакого толку.

Офицер разведки ГРУ Дима уже не выездной из России, страна доверяет ему какие-то тайны, с какими нельзя ездить за границу.

— На задание в горы уходим, еды можем с собой не взять, а мешок хлорки непременно несем, — рассказывал Дима, когда мы с ним виделись последний раз. И добавлял на мой непонимающий взгляд, — Трупы закопать и хлоркой присыпать. Чтобы не учуяли и не нашли.

Сейчас Дима, говорят, в Крыму, и гордится этим. Потому что настоящий военный всегда должен быть там, где война.

Рома уволился из армии капитаном и устроился региональным менеджером в компанию Nord, продавал холодильники, строил дилерскую сеть.

Когда виделись последний раз, Рома праздновал свой день рождения.

С утра поехал на похороны, простился со своим однокурсником и бывшим сослуживцем Юрой. Юра был артиллерист, его батарею накрыло минометным обстрелом в пригороде Луганска. Потом приехал к себе в офис, где ему сообщили, что завод Nord остановил выпуск продукции и как дальше будет с работой, никто точно не знает.

Вот такой получился день рождения.

В военном поселке, откуда мы все родом, Рому называют сепаратистом, потому что летом Рома ездил с семьей отдыхать в Крым. Рома много рассказывает про свой отдых, как они с женой и ребенком легко прошел таможню, как просторно было на пляже, как недорого сняли комнату недалеко от моря. Слушают Рому хмуро.

— Они наших пацанов мочат, а ты…

Живет Рома у жены, на всякий случай, чтобы повестка из военкомата его не нашла.

Еще один Вова — подполковник академии вооруженных сил Украины, доцент и заместитель начальника кафедры. В начале двухтысячных, когда ему, молодому лейтенанту, вместе с женой государство выделило убогую комнатушку в офицерском общежитии с тараканьими тропами по выцветшим обоям, Вова качал головой и говорил:

— Этой стране нужна война, чтобы офицеры почувствовали себя людьми.

А недавно на кафедре провели собрание.

— Приказать я вам пока не могу, — сказал начальник, оглядев сидящих перед ним сорок офицеров. — Но спросить обязан. Кто хочет пойти добровольцем участвовать в АТО? Прошу поднять руки.

Подняли руки трое. Остальные сидели, пряча глаза, деловито хмурясь.

Вечером Вова кипятился перед женой.

— Вот бы в ЖЭКе так. Собрали бы сантехников. Мол, в доме кран потек, кто пойдет чинить? Прошу поднять руки. А все сантехники сидят такие, и рук не поднимают. Ну не суки?

Рапорт на участие в АТО Вовы начальство завернуло давно. Сказали, что здесь, на кафедре, такой офицер нужнее, и Вова особо не сопротивлялся, даже вздохнул с облегчением. Все-таки, трое детей, то да се.