Рис. 4.1. Триада опыта
Рассмотрим простой пример: голодный ребенок сосет материнскую грудь, которая дает ему чувство удовлетворения и удовольствия.
Образ объекта («другой» — объект или объектное представление) может быть образом груди (или только самого соска), поскольку неразвитая психика малыша еще не может воспринимать грудь как часть чего–то большего, а именно матери. Образ себя (Я-объект или «я» — представление) — это рот (или, быть может, только губы); и вновь ребенок, вследствие своей когнитивной незрелости, может быть еще неспособным воспринять как составную часть целого (себя самого) отдельную часть своего тела. Он ощущает единственное чувство — удовольствие.
Кернберг предположил, что в этой первой фазе интроекции младенец не обладает перцептивными и когнитивными способностями для распознавания ролевых аспектов отношений.
Очевидно, что «другой» (в нашем случае мать) также имеет свой собственный мир, но, в отличие от малыша, этот мир гораздо более сложный и изощренный (и будем надеяться, достойный взрослого человека). Если только мать не находится в состоянии глубокого психического расстройства, она будет воспринимать своего младенца как единое самостоятельное существо, да и о себе будет думать как о сложной, но целостной личности со множеством составляющих ее ролей (мать, жена, друг, работник и, конечно же, ребенок для своих родителей).
Это отношение, заложенное в мозгу, схематично показано на рис.4.2. Я решил связать Я-объект с «другой» — объектом с помощью зигзага, чтобы показать сложность отношений между объектами, включающими как таковые и ролевые аспекты, и аффекты или чувства.
Другой (мать) и «я»
Как я уже говорил, Балинт и другие психоаналитики считают, что младенец после рождения не отделяется психологически от матери, и эта точка зрения является центральной во многих работах по психоанализу. К примеру, Кернберг предположил, что у новорожденных ситуация вовсе не такая, как это представлено на рис.4.2, поскольку:
«...В самых ранних интроекциях объект и «я» — образ еще не дифференцированы друг от друга, и предложенное определение интроекции на самом деле соответствует более позднему состо–янию, в котором последующие дифференциации, отказы от них и новые дифференциации образов себя и объект–образов наконец выкристаллизованы в ясно ограниченные компоненты».
(Kernberg, 1976:29)
Рис. 4.2
Этот взгляд не находит поддержки в недавних работах по психологии развития (Stem, 1985). И все же каковы бы ни были истинные детали раннего детского переживания себя и других, оно вскоре начинает собирать множество различных и не связанных между собой объектных отношений, каждое из которых соединено со своим настроением или аффектом.
Схематически внутренний мир младенца начинает выглядеть подобно тому, что изображено на рис.4.3, — «свободно блуждающая» масса неорганизованных объектных отношений. Кернберг, без сомнения, великолепный ученый, описывает эти объектные отношения как «обладающие положительной или отрицательной валентностью». («Валентность» ионов или молекул зависит от того, имеют ли они положительный или отрицательный электрический заряд.)
Рис. 4.3
Примечание: Для большей ясности термины Я-объект и «другой» — объект сокращены до Я и другой.
Из хаоса начинает произрастать порядок
Влечения, каждое по–своему, способствуют выживанию индивидов и рода. Согласно Кернбергу, они также служат организационными силами психики. Их способность придавать аффективную окраску объектным отношениям является решающей; это раннее назначение Эго ребенка, которое сортирует поначалу случайные следы в памяти — следствия раннего детского опыта.
Влечения представляют два полюса или крайности (удовольствие и боль) возможных аффективных состояний, связанных со следами памяти в детской психике. По Кернбергу, изначальная организация осуществляется валентностью — отрицательной и положительной. Порядок возникает из хаоса путем соединения в психике различных объектных отношений с той же эмоциональной валентностью. Положительные (или «хорошие») следы памяти связываются с одним полюсом (либидо), а следы, связанные с отрицательными («плохими») чувствами — с другим. Так начинается процесс интеграции в психике, и он вполне развивается к тому моменту, когда ребенку исполняется три месяца (Kernberg, 1976).
Штерн не признает, что в детской психике существует подобное четкое разграничение на «хорошее» и «плохое». Однако он пишет:
«Несмотря на эту критику [взглядов Кернберга], я действительно полагаю, что младенцы будут группировать межличностный опыт на приносящий и не приносящий удовольствие, то есть по гедонистическим кластерам. Формирование гедонистических кластеров переживаний, тем не менее, отличается от дихотомизации или разделения всего интерперсонального опыта вдоль гедонистических линий».
(Stern, 1985:253)
Мелани Кляйн также различала в психике ребенка «хорошие» и «плохие» области, но она рассматривала это разделение или «расщепление» как психологически активное защитное действие, сохраняющее «хорошее» и «плохое» порознь. Я вернусь к этому позже.
Итак, во внутреннем мире начинает появляться некоторая степень слияния или интеграции Я-объектов и «другой» — объектов или представлений. И тогда психику схематически можно представить так, как она изображена на рис. 4.4.
Рис. 4.4
5. ОТНОШЕНИЯ И РОЛИ
РОЛИ?
Кем ты могла бы мне быть —
Матерью или ребенком?
Может, кем–то еще?
Ты, кажется, не знаешь,
И я не могу сказать.
Нынче утром я незаметно наблюдала
И боролась со страхом, видя
Эту жесткую, железную спину
Эти поджатые губы (ни слова),
Напряженные движения мученицы
С горящими гневом глазами.
И на мгновенье проступила — я видела —
Другая мать за своей ненавистной работой.
(Неужели руки, размокшие от вечного мытья,
Могут только вечно карать?)
Мое маленькое, одинокое дитя,
Как много видно той нелюбви
В твоей негнущейся, жесткой спине,
В твоем воинственном молчании,
В походке, полной оскорбленного достоинства,
И взгляде, говорящем: «Прочь!».
А через пару часов ты подходишь,
Такая потерянная и несчастная,
Глаза на мокром месте, и это — глаза ребенка,
Они умоляют меня стать тебе мамой,
Обнять, пожалеть, приласкать,
Утешить и полюбить
Живущее в тебе дитя,
Нуждающееся в прощении.
И вновь я вижу ту, другую:
Девочку–жену, у вечной мойки или плиты,
Печальней и нежней, чем она будет потом,
Слишком молодую для всех этих дел,
С полосками высохших слез на щеках,
С дрожащей нижней губой…
Как отчаянно она нуждается
В материнском совете, поддержке, прощении…
Ее собственная грудь слишком юная,
И молоко не придет.
Кем я могла бы быть для тебя —
Ребенком матери?
Матерью ребенка?
Или там есть кто–то еще?
Кто–то, пытающийся найти выход
Из этих запертых во времени ролей,
Освободиться и стать просто собой?
[10]