Я начал расспрашивать Михайловского о православных иерархах, изолированных на Анзере.

— Жили они, в общем, ничего. Бороды и волосы свои опять отрастили. И ведь вот — представьте себе: там же на Анзере жила группа «имяславцеве», тоже изолированных. Мужики серые. Их не тронули, не остригли. А они, «имяславцы», все были с длинными волосами и бородами… Но иерархов остригли, несмотря на то, что жили они совершенно изолированно… Для издевательства. Потеху себе из стрижки устроили.

Помолчав, Михайловский продолжал:

— Вот как об этом мне рассказывал монах Инокентий, инструктор-рыболов на Анзере. Пришел, видите-ли, почти полностью весь отряд Анзерской охраны. Ротные, взводные из надзора. Иерархи, конечно, ничего не ожидали. Жили себе в тишине. А тут вдруг этакое столпотворение. Ругань, конечно, висит в воздухе. Разумеегся ругаются и в Бога, и в Богородицу, и в крест, и во все святое с особыми вывертами. Никто из иерархов не пожелал подходить к стрижке «по очереди». Тогда их просто начали грубо хватать и стричь. С митрополита Петра, собственно, начали. Напрасно Петр со слезами пытался увещевать насйльников — ему отвечали смехом и отвратительными остротами. Схватили его. Ожидали, конечно, сопротивления. А в помешении стоит мертвая тишина. Только ругатели измываются. Конечно, Петр в бессилии сел. Еще раз обратился к своим мучителям, пытался их усовестить. Да разве чекисты люди? В душеможет быть иные из этих хулиганов трусили, но фасон чекистский держать надо. Хохочут, ругаются, насвистывают. Так и стригли всех.

— Где-то теперь они? — спросил я. — Ведь их хотели отправить на остров Хе в устьях Оби?

Да, туда за Пустозерск еще. На край света. Плохо им там будет. Здесь на Соловках с открытием навигации они получали посылки, да и на деньги можно было купить что угодно. Теперь уже не то. В розмаге и в ларьках хоть шаром покати. Голод скручивает всех. НаСоловках иерархи, какими-то невыясненными чекистами путями, сносились с паствой помимо чекистской цензуры. А там, на севере, уже все обрывается. Такой полной изоляции, как на острове Хе, никакая советская тюрьма не даст.

Настали суровые времена. Темные силы стремились уничтожить и вырвать с корнем православие. На каторге духовенство слилось с серой массой, вместе с ней несло тяжкий крест страданий до безвестной братской могилы или инвалидной смерти в рассрочку. Помощи ждать неоткуда: все связи порваны, а возможности избавления уничтожены.

На долю первоиерарха митрополита Петра, может быть, не выпало испытать всю тяжесть трудового физического угнетения, но духовное угнетение, но надругательства он испытал более, чем кто-либо. Еще в Соловках он, тоскуя о разрушении веры в народе, с горечью говорил союзникам:

— Был русский народ богоносцем, а теперь его сделали богопоносцем.

Решимость митрополита Петра не вступать ни в какие компромиссы с властью темных сил была общеизвестна в кругах концлагерного духовенства. И вот все же, истощив все средства использовать первоиерарха в своих замыслах против Церкви, темные силы его убили.

Вечная память стойкому борцу и мученику. Церковь еще не оскудела твердыми людьми и, омытая кровью бесчисленных мучеников, воспрянет вновь свято неизменною. В эти дни отчаяния и скорби свет, мучениками Церкви зажженый, ярко светил во тьме для всех, сердцем обращающихся к его живоносному источнику.

Тундра и холодное море окружают Соловки и откуда бы не веял ветер — он всегда холодный. Шапка небосвода кажется совсем нахлобученной на, словно болезненные, соловецкие леса. Зимнее солнце только в редкие дни покажется над горизонтом на полчаса и опять, после его захода все тот же полусвет.

Весна наступает сразу. Цепь зимних дней кажется бесконечной в своем мутном однообразии и когда она неожиданно кончается долгими полярными солнечными днями — все оживает и действительно пробуждается от зимнего сна. В лесах из-под снега начинают топорщиться, заросшие брусничником и мхом кочки, на льду залива появляется вода. Недолго держится и лед. Поднимет его высоким приливом, затрещит он, начнет ломаться, если случится ветер — лед уносит в открытое море.

В этом году весна началась с раннего дождя. Снег рухнул, вместо кочек появились целые зеленые поляны. В Кремль вернулись чайки и выгнали зимовавших там черных воронов обратно в леса. К нам на острова прилетели большие серые утки — гаги, они кладут яйца, величиною более куриных, в гнезда, выстилаемые ими своим теплым и нежным пухом, так ценимым на рынке.

У нас, на островах, весенняя лихорадка: надо запасти корма для питомника на время ледохода, запасти пресной воды. Высокая костлявая фигура Михайловского показывалась всюду по островам. Он стряхнул с себя боязнь ожидания ареста и теперь с головой ушел в работу. Зверовод — весельчак Заська Шельмин — большой любитель гармошки, уже не пиликал на ней, как обычно, по вечерам. Был объявлен весенний «ударник» и шла сумасшедшая работа.

Накануне первого мая нас всех мобилизовали на культработу. Приехале из Кремля воспитатель с Матушкиным и мы целую ночь сидели за составлением стенной газеты. Принимал в этой работе деятельное участие и сам Туомайнен, назвавший газету «Лисенок и строитель».

— Как мы не старались убедить его в неблагозвучии названия — ничего не вышло. Туомайнен на все доводы и возражения отвечал:

— По-фински это выходит хорошо.

Так и вышла газета под названием «Лисенок и строитель».

На первых столбцах стенной газеты, как полагается, передовица о дне первого мая. В ней повествуется о том, какое счастье испытывают народы СССР при неограниченной свободе и какой стон стоит в остальном «буржуазном мире» от угнетения рабочих масс буржуазией. Петя Веденяпин, счетовод из колчаковских офицеров, нарисовал земной шар, обвитый цепями, оставив обрывки цепей у границ СССР. Далее в газете шел материал, подбадривающий рабочих к более интенсивной работе. Местные поэты опустили в ящики стентазеты заранее разрешенные стихи. Из них были выбраны вирши, восхваляющие путь исправления на Соловках некой заблудшей уголовной овцы. Материалы склочного характера и доносы, конечно, вошли в газету в большом количестве. Кончалась она, как и всякая стенная газета, юмористическим отделом.

И так мы, перед чьими головами так недавно маячил наган чекиста, в стенной газете прославили чекистский режим.

К утру газета висела на своем месте «в красном уголке» и мы, измученные ночной работой, стали расходиться из прокуренного кабинета Туомайнена. На дворе творилось что-то невообразимое: хлестал дождь, выл ветер, с моря шел какой-то неопределенный шум.

Из мрака вынырнула фигура рыбака Петьки.

— Что там, Петя? Лед еще стоит?

— Какое там. Разломало. Приливище такой — того и гляди пристань поплывет. Завтра будет чисто. Корюшка пойдет.

Действительно: утром вокруг острова плескалось очистившееся ото льда море. Кое где на берегу остались островки снега. Ветер продолжал еще бушевать.

Я пошел к пристани и застал там одного Матушкина. Он оперся о перила и задумчиво смотрел в светлые волны, освободившиеся из под зимнего ледяного покрова.

— Скучаешь, Петрик?

Матушкин чуть заметно улыбнулся, пожал протянутую руку и остался опять неподвижен.

— Слышно что-нибудь? — сказал он, продолжая смотреть в воду.

— Да. Кое что. Ты знаешь, заговор провалился случайно.

Матушкин встрепенулся с немым вопросом в глазах. Я продолжал.

— Сюда ездят к Туомайнену чекисты. Пьянствуют напролет целые ночи. Иногда дня по два здесь живут. Удобное тут им для пьянства место — не на глазах. Так вот, пьяные чекисты болтают между собою обо всем. Полька Нелли, работающая в лаборатории, помогает хозяйке, жене Туоимайнена, прислуживать пьяным чекистам в эти сумбурные ночи. Через нее мы узнали много чекистских секретов и имеем представление как и чем этот соловецкий чекистский мир живет.