Ван дер Валк усмехнулся.
— Угадали. Разузнайте насчет дома; кому он принадлежит, есть ли съемщик; это нам поможет. На машину должны быть документы, проверьте их. Позвоните мне, когда найдете что-нибудь, с чего можно начать.
Минхера Самсона не волновал ни мертвый мужчина, ни его имя.
— Что вы предпринимаете?
— Поместим снимок и объявление о том, что требуется информация. Думаю, никакой газетной шумихи не надо. Мой человек займется установлением права собственности на дом, а я постараюсь разыскать уборщицу, — она наверное сама появится, как только придет в тот дом, или если прочтет газету.
— Угу. Ладно, мой мальчик, займитесь этим.
— Не хотите ли подъехать туда, посмотреть, сзд? — Чистый такт. Формальность.
— Помилуй господи, конечно, нет! А вы-то на что! Только если это окажется политическим делом, дайте мне знать. — Он вложил в рот сигару и перевернул страничку из пачки лежащих перед ним напечатанных на машинке бумаг.
— …Только что звонили с Бетховенстраат. Уборщица у них, и они посылают ее к нам.
Мефроу Бийстер была даже слишком полна готовности помочь им. Ему с трудом удавалось вставить слово. Однако, толку от нее было мало.
— Я присматривала за домом, понимаете, минхер, только три дня в неделю, но, между нами говоря, знаете, работы было немного, можно было не усердствовать, понимаете, минхер, но это как раз то, что мне и было нужно, теперь, когда мой старик в ночной смене, у меня есть время, но мне же по-прежнему надо делать покупки и готовить ему обед, так что, когда агентство дало мне это…
— Как его звали?
— Минхер Стам — вот все, что мне доводилось когда-нибудь слышать, минхер, но он был не из разговорчивых, хотя всегда очень вежлив, очень любезен и даже давал деньги вперед, и если мне требовалась политура для пола или новая щетка, мне надо было только сказать ему, и он никогда никаких сомнений не выражал, хотя, зная меня, конечно, он мог быть уверен, я зря денег не потрачу, а куплю то же, что для себя, и вы лучше не достанете, даже если заплатите вдвое…
— Письма ему приходили?
— Ну, может быть, несколько, вообще-то говоря, почти не было, пожалуй, как мне помнится, три письма я видела за все время, что была там, но ведь бывали дни, когда меня там не было, так что я не могу наверняка сказать…
— Давно он там поселился?
— Не намного раньше, чем я стала приходить к нему, а это немногим больше двух месяцев, я знаю, потому что мой сын Бим был в армии…
— Дайте мне разобраться, он жил там, может быть, три месяца?
— Да, не больше, потому что он купил все новое…
— Все это время он жил там? Всегда был там?
— Нет, нет, постоянно уезжал и приезжал…
— Он приезжал в какие-нибудь определенные дни?
— Нельзя сказать, чтоб в определенные, часто приезжал в четверг, но в пятницу уже уезжал, или мог приехать в субботу и остаться на два дня.
— Никогда не оставался дольше, чем на два дня?
— Нет, никогда, а иногда не приезжал по целым неделям.
— Гости у него бывали? Друзья? Деловые посетители? Заходил кто-нибудь выпить?
— Души живой не видела за все время, что там работала.
— Никогда никакой женщины? Никого, кто бы остался на ночь?
— Никогда ничего такого не замечала, я, правда, не стану совать нос не в свои дела, но он не был похож на такого…
—Даже и выпить никто не заходил? Подумайте хорошенько.
— Ну, я не скажу, что никто не мог зайти, ведь я же не каждый день приходила, но им бы пришлось самим за собой убирать, а чтобы я не заметила, так им бы пришлось очень уж постараться, не говоря уж о том, что я бы приметила, если б кто-нибудь трогал мои пыльные тряпки и прочее, но я никого не видела, и это истинная правда…
— Хорошо, мефроу, можете идти, спасибо вам большое.
— А что я должна делать? Мне пойти и убрать там, как обычно?
— Вам бы лучше подыскать себе другое место, милая. Мы не можем выплачивать вам вашу зарплату. Эта работа для вас кончилась.
Это как-то не приходило ей в голову, и она ушла, несколько обескураженная.
«Н-да, — подумал ван дер Валк, — почему же двуспальную кровать держали застеленной? Но она бы знала, будьте уверены, — эти острые глаза не пропустили бы смененную простыню. В таких вопросах на женщину ее типа можно положиться. Если бы кто-нибудь спал в этой постели, она бы это знала. Н-да, теория любовного гнездышка выглядела бледновато. Но если он приезжал туда только раз или два в неделю и никогда не привозил никого с собой, зачем ему вообще нужен был этот дом? Решительно все в этом человеке было эксцентричным».
Затрещал телефон. Рустенбург. Его спокойный голос звучал виновато:
— Все достаточно просто, инспектор, но не очень обнадеживающе. Дом принадлежит какому-то старому барону, примерно с тремя именами; они у меня все записаны. Ему за семьдесят; жил он в этом доме до прошлого года, когда переехал во Францию из-за плохого здоровья; что-то с бронхами. Он в Ментоне и решил там остаться. Я узнал это от нотариуса, который приглядывает за имением, платит налоги и всякое такое. Дом пустовал; месяца четыре назад появился этот тип с личным письмом от барона и изъявил желание снять дом. Нотариус составил простое ежегодное соглашение. Ничего об этом человеке не знает. Зовут его Мейнард Стам. Никогда не поднимал шума, вел себя как джентльмен, оплатил все за год вперед. Нотариус видел его только один раз.
— Откуда же он явился, хотя бы? Разве нотариус не спросил у него никаких рекомендаций?
— Приехал из-за границы; встретился с бароном в Ментоне. Явился с личным письмом от него, так что нотариус не счел нужным требовать еще каких-нибудь рекомендаций. Есть счет в банке. Я был и там. Директор тоже ничего не знает. Заявился месяца три назад, открыл большой счет. Никаких капиталовложений или акций. Наличные; целые кучи. Потом выписал несколько чеков в уплату лавкам, а после этого регулярные взносы, всегда наличными. Как конский барышник, — сказали в банке. Они там считали, что он занимается скаковыми лошадьми; кажется у тех есть какая-то традиция всегда платить наличными. Никогда не обращался к ним за ссудой или с чем-нибудь в этом роде. Все просто, все регулярно, банк никогда не делал о нем запросов; да и зачем бы им при таком положении вещей?
— Сколько сейчас на его текущем счету?
— Около трехсот тысяч.
Неплохо бы столько!
— Попробуем в Ментоне, — без особой уверенности. — А вы с таким же успехом можете возвращаться сюда.
Кто-нибудь где-нибудь его узнает. Надо будет дать объявление, но не через прессу. У ван дер Валка не было никакого желания триста раз на день биться над ложными следами.
Теперь у него есть фотоснимки. В фас, в пол-оборота и в профиль. Хорошо сделано. Лицо ни о чем не говорило. Мужчина лет, примерно, сорока пяти, не худой и не толстый. Крепкий, здоровый. Спокойное, невыразительное лицо, научившееся хранить секреты. Интеллигентное, да и решительное. Выглядит славным парнем. Примечательно непримечательное лицо, ничего характерного.
Вопреки самому себе, он получал какое-то удовольствие от этого. Ему нравился этот человек. Мейнард Стам: бледное, бесцветное имя. В безжизненных глазах с ловко наведенным искусственным блеском, казалось, таилась усмешка.
И все-таки, этот осмотрительный, респектабельный человек был зарезан. Убит. Ван дер Валк обратился к последней странице медицинского заключения: «Дальнейший осмотр и анализы показали, что покойный был вполне здоровым человеком. Руки несколько загрубели; это, а также степень загара указывают на то, что большую часть времени он проводил на открытом воздухе. Характер раны делает самоубийство очень сомнительным. Я бы его исключил». Роос был очень осторожным врачом, с двадцатилетним опытом работы в полиции. Он мог позволить себе категорический тон, ибо говорил только то, в чем был совершенно уверен.
Какую жизнь на открытом воздухе ведет богатый человек? Яхтсмен, может быть. Надо будет поместить это фото и объявление о том, что нужны сведения, во всех бюллетенях голландских отделений полиции.
