— Хорошее вино, — сказал он тоном знатока. — И спасибо за компанию.

— Не стоит благодарности, — ответила она безразлично.

Вернувшись в свой кабинет, он послал за парнями. Банальное дело. Все, вероятно, разъяснится за полчаса работы, и он немедленно позабудет об этом. Такие происшествия были ходячей монетой. Не стал бы он терять времени и заходить к ней, если бы не знал ее имени. Но теперь, когда он заинтересовался ею, его стали интересовать и эти три итальянских парня. Что же они такое сделали, в конце концов, чтобы отнимать день у инспектора полиции? Это ведь дело для простого агента. В любом другом месте на подобную историю по существу и внимания бы не обратили; ограничились бы хорошей нотацией и условным приговором. Даже здесь только голландская недоверчивость усложняла это. Двойное недоверие. К иностранцам внутри Голландии в целом — слишком нас самих много, чтобы нам было удобно на доступном нам маленьком пространстве — и автоматическое недоверие ко всему одаренному живым воображением, необычному, нешаблонному.

Он вздохнул; да, жизнь, конечно, занудливая штука. День был недостаточно напряженным, в этом вся беда. Меховые манто обнаружили засунутыми в грузовой самокат, принадлежащий булочнику. Очаровательно! Бедняга; минутное искушение, а теперь за него возьмутся всерьез. И все вина… — чья? Не водителя грузовика, не шофера фургона, да и не владельцев ведь тоже. Этот несчастный рассыльный булочника со своим ничтожным жалованьем — вот еще один, кому жизнь сегодня утром покажется нелегкой.

Трое юнцов сидели теперь перед ним в ряд; у них были приятные манеры, у этих итальянцев. Они отказались от его французских сигарет, — находят их слишком крепкими, — объяснили они вежливо. Охваченный сочувствием, он разыскал мятую пачку «Гоулден фикшен», чем сразу же расположил их к себе. Больше с ними не будет трудностей: они и так уже здорово притихли после ночи, проведенной в тюрьме.

Ну так кто же из них, — так, с первого взгляда, — парень Люсьены? Не маленький Троччио, которого они зовут Нино. Это он вытащил нож. Даже и сейчас, присмиревший, он был болтлив, просто отвратительно болтлив. Низенький коренастый мальчишка с вьющимися волосами. Официант. Лицо неинтеллигентное, но приятное, несколько одутловатое. Несомненно, занимается гимнастикой по утрам, чтобы развить мускулы, знает все модные песенки и никогда не перестает трепать языком.

Второй — это более вероятно. Тоже официант, но не настоящий: жил на этот заработок, чтобы иметь возможность чему-то там учиться. Атлетически сложенный, красивый юноша; сонные движения, но живое, нервное лицо. Высокий; гладкие иссиня-черные волосы, нуждающиеся в стрижке; благородная бледность; очень привлекателен — должно быть, он. Ван дер Валк решил начать с него и развернул паспорта, лежавшие на письменном столе.

— Вальмонтоне, Дарио, родился третьего апреля тридцать девятого года в Милане.

— Правильно. — Спокойный голос; его французское призношение, мягкое, как у южан, было приятнее на слух, чем резкий лильский выговор ван дер Валка.

— Ваш отец, насколько я понимаю, электромеханик. А вы приехали сюда учиться чему-нибудь?

— Диплом переводчика. Я знаю французский и немецкий, но диплома переводчика с английского еще нет.

Превосходно, это он и есть. Но он ошибся. Сразу же, когда он осторожно упомянул имя Люсьены, вмешался третий юноша, светловолосый.

— Нет, ее друг — это я.

Неуверенная французская речь; спокойный голос. Ниже ростом и шире в плечах, чем городской юноша, но на крестьянина не похож; больше смахивает осанкой на жителя гор. Размеренные манеры воспитанного человека. Светлые волосы подстрижены очень коротко. Родился в Триесте, проходит ученичество в фирме, изготовляющей вермут, вблизи от Болзано; здесь находится временно, работает на винокуренном заводе.

— А! Вы здесь пытаетесь научиться еще каким-нибудь трюкам, как это у вас называется? Всяким фокусам с вином?

Юноша ответил утвердительно; у него была приятная улыбка, открывавшая два золотых зуба.

— Различные способы добавлять — как это сказать — травы и цветы в вино или водку. Разные сорта, чтобы приготовить аперитив, например, хинное дерево или для аппетита, анис. Это сложно и тонко.

Забавный мальчик, с приятной, поучающей манерой говорить, как будто он считает, что всем все должно быть интересно.

Нино все время перебивает. И, конечно, воинственный: из тех, что носят с собой нож без всякой на то причины и фатально склонны бахвалиться, вытаскивая его по любому поводу. Нужно будет дать ему хороший шлепок, слишком он самоуверенный. В суде его отрезвят.

Двое других были явно безвредными, тихими ребятами, которые не причинят беспокойства. И явно его не причинили. Просто старались вести себя, как полагается джентльменам, пока были с Люсьеной. Когда вы с дамой и вы смелы, то не пристало бежать от кучки неотесанных болванов, которые выкрикивают непристойности в ваш адрес. Ну, он уж постарается обеспечить холодный душ упомянутым болванам.

— Скажите мне, как вы познакомились с мисс Энглеберт?

— Я очень интересуюсь музыкой, — чопорно ответил воспитанный мальчик. — Часто посещаю концертный зал и был абонирован на концерты этой весной. Синьор Энглеберт был очень любезен — он заговорил со мной по-итальянски, а его дочь была с ним, и он представил меня. Когда он так печально погиб, я пишу ей письмо с соболезнованиями, и она отвечает.

— Понимаю.

Он составил протокол, объяснив, что это касается только скандала с ножом. Соответственно, Троччо будет задержан, остальные же могут идти. Им придется предстать перед судьей «полицейского суда», где им, вероятно, устроят небольшую головомойку. На это последовала широкая ухмылка Дарио, городского парня из Милана (не в первый раз он видит уличную драку, — подумал ван дер Валк), серьезное порицающее выражение лица у прилежного Франко, уныние поникшего маленького Нино.

Его занимал вопрос — отпразднуют ли они сразу же свое освобождение вместе с Люсьеной? Наверняка отпразднуют.

Несколько дней спустя у него снова оказался свободный час. И разве не всегда одно и то же? То ты собственную душу не можешь назвать своей, так ты занят, а через минуту уже возишься со всякой канцелярщиной. Ван дер Валк ненавидел канцелярщину; он нашел предлог, чтобы пройтись до Рокэн. Из праздного и грубого любопытства он намеревался совершить нечто аморальное, что случалось делать всем полицейским. Он собирался использовать официальное положение, чтобы удовлетворить личное желание — получить информацию. Если бы кто-нибудь спросил, почему же его так интересует Люсьена Энглеберт, почему он всерьез испытывает любопытство, ему было бы трудно найти ответ. Но узнать, какой банк вел дела Энглеберта, должно быть, совсем несложно.

— Это официальный запрос? — спросил директор с неодобрением, лишь слегка замаскированным учтивостью.

«Деловому человеку, — подумал ван дер Валк, — приходится признавать существование полицейских, но после их ухода всегда кажется, что в вашем милом и чистом кабинете остался слабый запах разложения».

— Ни в коей мере, — ответил он Небрежно. — Совершенно неофициальный, отеческий интерес.

— И каким же образом моя клиентка оказалась связанной с вами, господа? — любезным тоном. Отеческий интерес не вполне удовлетворил директора.

— Да никаким. Она оказалась косвенно связана с одним происшествием. Официально нас интересует только одно — выяснить, какой она ведет образ жизни и обеспечена ли материально, учитывая недавнюю смерть ее отца.

Это объяснение, видимо, оказалось вполне приемлемым.

— В подобных случаях я не обязан ничего сообщать. Однако, учитывая то, что вы мне сейчас сказали, что ж, она в настоящее время обеспечена нормально. Что же касается личных ее обстоятельств, то вам лучше будет спросить о них у нотариуса. Если ваш интерес простирается так далеко, — добавил он довольно сухо.

— Именно. А кто он?

Директор колебался, — не то, чтобы это что-то значило, — просто людям не хочется давать полиции какие бы то ни было сведения.