Ох, и даже в полицию с этим не пойдёшь — егеря своего не выдадут, а если всё правда, значит, без Будары не обошлось.

Она набрала мобильный отца — долгие гудки. Вышел куда-нибудь. Или спит.

Хоть бы, думала она, до вечера ничего не случилось, а вечером уж я этот твой пирог!.. В ведро и на мусорку! Или нет — припрятать кусок и потом найти способ, чтоб — на экспертизу. Собственно, пусть-ка Стеф проверит состав, в кислотах каких-нибудь порастворяет. И посмотрим!..

Согласна: вряд ли он что-нибудь найдёт, это я всё придумала, у страха глаза велики. Но — не помешает. Просто для очистки совести.

И вот ещё: не забыть посоветоваться со Штоцем — осторожно, чтобы не догадался, о чём речь. Я придумаю, как именно; придумаю!.. Штоц — умный, даже мудрый. Он поможет. Посмеётся скорее всего и докажет, что я брежу. А я и не против. Пусть посмеётся. Пусть докажет.

Уже от ворот рынка она увидела, как отъезжает маршрутка; следующую ждать было минут двадцать, и Марта пошла пешком — просто не могла стоять на месте! Чтобы отвлечься, прикидывала: сегодня сделать уроки, завтра тогда свободный день, будет время заняться исследованием для господина Вегнера.

Впереди тротуар перегородили грязно-жёлтыми щитами, солнце блестело в лужах, прохожие морщились от запаха и давали крюк, только чтобы — не мимо этих луж.

Марта перебежала улицу, всё равно ей было на ту сторону, просто там она обычно старалась не ходить. Потому что раньше, до смены владельца, на месте нынешней кафешки «Райский уголок» была шоколадница «Три желания», в которой они любили сидеть с отцом и мамой. Марта глянула сквозь витрину: крохотные столики под мрамор, прыщавая официанточка с сонными глазами, пластиковые лианы над прилавком. Посетителей нет — так, одна пара в дальнем углу.

Он — кургузый, плешивый, с аккуратно подстриженными и расчёсанными ровненькими усами. Она — величественная, грудастая, широкоплечая. С платком, обмотанным вокруг шеи, — словно гипсовую шину наложили.

Сразу было ясно: никакая это не романтическая встреча — самая что ни на есть деловая. Она говорила, чуть подавшись вперёд, уцепившись правой рукой в левую, чтобы не сорваться на крик. Он слушал, кивал, плавно взмахивал ладонью. Как будто уговаривал: потерпи, пережди, скоро всё закончится.

В конце концов его собеседница не выдержала и потянулась к платку. Наверное, ослабить, а даже если и развязать — что с того?

Но Марту как будто шибануло током. Она вдруг отшатнулась и побежала, уворачиваясь от пешеходов, не слыша их удивлённых возгласов. Свернула в ближайший двор, промчалась через детскую площадку, — и дальше, дворами, проулками, не разбирая дороги… Остановилась только в парке Безымянного Миннезингера. Оглянулась, понимая, что никто за ней не гонится. Её скорее всего-то и не заметили. Элиза была слишком увлечена своим платком, а господин Будара не мог оторвать от неё глаз.

Вот это и было страшнее всего: выражение лица у жабьего сына Будары. Он знал, точно знал, что увидит, если Элиза снимет платок.

Знал и почему-то до чёртиков этого боялся.

— …стало быть, откладываем выход номера. Или ставим другой материал, это уж как хотите, вам решать, вы — редакция. — Штоц обернулся к двери, скупо кивнул: — Марта, наконец-то.

— Здрасьте, — сказала Марта. — Извините, что опоздала.

Он посмотрел на неё внимательнее, нахмурился. Спросил:

— Что-то случилось?

— Не успела догнать маршрутку.

Он покивал, хотя явно же не поверил.

— У нас тут форс-мажор, так что ты вовремя. Видела материалы для текущего номера?

Естественно, Марта видела: в четверг вреды его как раз заканчивали. Штоц и сам это знал — да он и не ждал ответа. Вопрос был риторический, вполне в его духе.

Штоц постучал пальцами по распечатке, лежавшей перед ним. Замер, наклонившись вперёд, упершись руками в столешницу; не хватало только древнего судейского парика с кучеряшками и молотка. Хотя он, когда хотел, умел и без молотка — словом.

Вреды стояли, поглядывая то на Штоца, то на Марту. Уже без страха, с любопытством. Ну да, теперь-то под огонь угодила она.

— Вот, изволь. — Штоц подвинул к ней распечатку. — Собственно, что делать в данном случае — не мне решать. Формально ты у нас шеф-редактор, а я всего лишь, скажем так, инвестор.

Это была новость: ни о чём подобном Марта от него не слышала. Но что ж, тоже вполне в духе Штоца: придумывать правила на ходу, по мере необходимости.

— Однако, — продолжал Штоц, — как инвестор, я хочу видеть газету. И условия мы обозначили на первом занятии, так?

На этот раз вопрос не был риторическим, и Жук, догадавшись, вздохнул:

— Мы рассказываем о фактах. Стараемся быть честными.

— И объективными, — добавила Белка.

— Но ведь и правда, — протянул, кривясь Дрон, — и правда же все в городе о них говорят. — Он потёр ухо и повернулся к Марте: — Скажи, ты слышала про горшочки-самоварки?

Марта кивнула.

— Видите! — насупился Дрон. Руки он сложил на груди, смотрел исподлобья. И сдаваться явно не собирался, хотя в собственную победу вряд ли верил. Остальные ребята, переглянувшись, придвинулись к нему поближе, стали плечом к плечу.

— Видите! — повторил Дрон. — Факт!

Штоц двумя пальцами ухватил распечатку за краешек, поднял, как дохлого леща.

— «Говорят, что такие горшочки будут выдавать каждому». — Цитировал он по памяти, на бумагу даже не смотрел: — «Это очень удобно: не надо готовить кашу или суп. Сказал ему: „Вари суп“ — и он варит суп. Или заказал кашу — и кушаешь кашу. Говорят, первый такой горшочек-самоварку изобрели ещё во времена Драконьих Сирот. Но тогда о них мало кто знал, а пользовались ими только сами Сироты и приближённые к ним люди. Но теперь всё будет по-другому».

— Ну а что, — осторожно сказал Хобот. — Даже и журналистское расследование есть: про Сирот, в смысле.

— «И, — невозмутимо продолжал Штоц, — очень хорошо, что мы получим эти горшочки. Тогда можно не боятся никаких осложнений. И голод нам не страшен, и деньги сэкономим».

Он протянул листок Марте.

— Извини, Баумгертнер. Не знаю, почему ты такое пропустила. Ни о какой статье тут и речи нет. Набор сплетен и домыслов, сплошное «говорят, что». Да ещё впридачу бабушкины сказки про каких-то «Драконьих Сирот». И кстати, «бояться» в данном случае пишется с мягким знаком.

Марта листок взяла, но что с ним делать, не понимала. Вообще не понимала, что происходит. Дети они дети и есть, даже если играют в журналистов; никто серьёзных статей от них не ждёт. Раньше в «Клубке и когтях» без проблем печатали то наивные Белкины эссе, то пафосные стишки Утюга. А Дрон вообще оправдывал своё прозвище и, мягко говоря, не блистал. Это, наверное, его первый связный текст такого размера: почти целая страница. И что вдруг Штоцу попало под хвост?

В другой раз Марта бы, может, и подыграла ему, а сейчас была не в настроении. Поэтому прямо спросила:

— Я — шеф-редактор?

Штоц подтвердил.

— Тогда — под мою ответственность. То есть, — уточнила Марта, — мягкий знак мы добавим. Ну и… причешем там ещё немножко.

— Извини, — развёл руками Штоц. — Не годится. У нас «Клубок и когти», а не какие-нибудь «Вилами по воде». Другой формат. Инвестор против.

Марта решила, что ослышалась.

Вот это — ну совсем не в манере Штоца. Он мог быть жёстким, но никогда — жестоким. А унижать бесталанного, старательного Дрона, да ещё при всех…

Ребята притихли, переглядывались и отводили глаза.

— Ничего вы не инвестор, — глухо сказал Дрон. — Цензор вы, вот что! Обычный свинский цензор!

Теперь тишина сделалась по-настоящему мёртвой, прямо космической. Стало слышно, как мягко шуршит под потолком крохотный заблудившийся бражник. В воздухе между людьми повисли золотинки пыли и побелки, кружились, не хотели опускаться.

— Поправка принимается, — спокойно ответил Штоц. — Не инвестор. Цензор. Но если хотите, чтобы у нас всё было по-настоящему, — извольте. Вот проблема, и проблема не надуманная. Решайте, время есть. — Он вскинул руку, глянул на часы. — Думаю, вам пора провести редакционное совещание. Я на пару минут отлучусь, буду на балконе. Дерзайте.