— Солома нынче на вес золота. Слушай, Марта, а давай всё-таки как-нибудь на выходных ещё раз наведаемся сюда? Просто прогуляемся, проследим за ходом сельскохозяйственных работ. Для истрода пригодится, рефераты напишем, а? Марта? Ты меня вообще слышишь, Марта?

Марта его слышала. Но смотрела она сейчас на поле — и дальше, туда, где пшеница обрывалась, туда, где, отделённый от неё небольшой канавой, начинался лес. Лес был старый, деревья с чёрными и коричневыми стволами, узловатыми, толстенными, в нём пахло зверинцем и гнилой водой. Он клином вдавался в узкую полоску между полями и городом — а дальше, севернее, разбухал, раздвигался вширь, и никакие лесорубы, никакие краны и бензопилы не способны были повернуть его вспять, разве что — удерживать в пределах обозначенных границ. Речушка Недлинка, через которую и был переброшен мост, здесь, рядом с городом, выглядела смирной и неопасной, но несла она свои воды в лес, — и где-то там, в чаще, сливалась с громадной, могущественной Чертанной. А по ту сторону Чертанной уже начиналась чужая земля. Враждебная земля.

Марта привыкла к лесу, как привыкают к некрасивому памятнику за окном или к ссорам соседей. Он просто был, был всегда, стоял на горизонте и к её жизни не имел ни малейшего отношения.

До самого недавнего времени. До, точнее говоря, воскресенья.

Или — до того дня, когда отец уехал на заработки?..

Она смотрела на лес и пыталась представить, что находится там, за ним, — и в этот момент увидела силуэт на самой его границе. Белое туловище, четыре мощных ноги, узкие челюсти. Рог, похожий на клюв.

Марта моргнула от удивления — и фигура пропала. Если, конечно, вообще там была.

Вдруг пошёл дождь — хлынул, словно где-то наверху дёрнули за сливную цепочку. Чистюля взвизгнул, Стефан-Николай неожиданно засмеялся. Марта промолчала, пытаясь за трепещущей стеной воды различить — есть ли всё-таки там, у леса, что-то… кто-то.

Никого, разумеется, там не было.

Стефан-Николай снял с себя куртку, протянул Марте.

— Пошли, — сказал, — сама говорила: тебе ещё уроки делать.

— Даже не подлизывайся. Не поеду я сюда больше, забудь.

— Ну, как знаешь… А вдруг их действительно какая-то… ладно, не собака — кошка дикая уволокла?

— Значит, комбайнёры найдут и торжественно вручат егерям… Эй, маршрутка же — давайте, давайте!..

Они рванули, разбрызгивая первые лужи и маша руками. И только сидя у окна, пытаясь согреться, Марта вдруг почувствовала, что вот она, осень, — по-настоящему началась. И значит, где-то впереди выпускные, а потом всё остальное, что за ними неизбежно последует.

Отец сидел на кухне и резал яблоки. Когда Марта вошла, поднял на неё взгляд, но резать не переставал; нож клацал тихо и размеренно, словно падали из крана капли.

— Привет. Есть хочешь? — спросила Марта. Она уже переоделась в сухое, а волосы обмотала полотенцем; самой есть хотелось жутко, живот сводило. Она цапнула из вазочки печенье, поставила чайник.

— Можно, — сказал отец. — Хотя я перекусил.

Марта чуть не подавилась. Впервые после возвращения у него был такой голос — обыденный, почти привычный.

— О, здорово! Вкусные? — она кивнула на яблоки. — Где взял?

Отец ухватил двумя пальцами дольку, приподнял и разглядывал на просвет, словно это была экзотическая бабочка.

— Да вот, — сказал. — Господин Будара принёс. Для здоровья полезно: витамины. Элиза обещает нам пирог.

— Какой пирог? — растерялась Марта. — Зачем?

Не спрашивать же ей было: с какой стати Элизе припекло делать пирог? Чувствует себя виноватой, решила прикинуться добренькой? — да ладно, кто бы другой, но только не Элиза!..

— Яблочный пирог, — терпеливо пояснил отец. Кожа на лице его как будто слегка порозовела, хотя всё равно выглядела не ахти. Ну, он вообще выглядел не ахти после этих проклятущих заработков, отойти никак не мог. — Господин Будара очень советовал. Особый сорт, эсперидовка наливная. — Он снова взялся за нож, резал и рассеянно улыбался. — Как твои успехи в школе?

— Так год же только начинается, па, какие успехи… Слушай, а откуда ты знаешь этого Будару? — Она вытащила из холодильника суп, поставила на огонь, бросила на сковородку котлеты. Небрежный тон ей, кажется, вполне удался. По крайней мере, отец ничего не заметил.

— Он вчера заходил, познакомились. Участковый егерь Людвиг Будара. Будет за мной присматривать…

— В каком смысле? Ты ж не маленький ребёнок и не преступник какой-нибудь! Им что, нечем больше заняться?! Пусть бы разобрались, кто в подъездах гадит, кто лампочки выкручивает… Придумали!.. Идиоты!

Это её по-настоящему разозлило, просто взбесило, Марта дёрнулась выключить чайник, едва не обварилась кипятком, зашипела, сунула руку под холодную воду.

Отец продолжал нарезать яблоки.

— У них, — сказал он негромко, — свои соображения, можно понять. И это ненадолго, на первое время. Потом не сумеют, даже если бы хотели. Потом будет слишком много других. — Последние слова он произнёс почти шёпотом — и Марте показалось, что обращался он не к ней. Просто разговаривал сам с собой, как уже бывало прежде; только раньше с кувшином, а теперь и кувшин не понадобился.

Отец закончил с яблоками, ссыпал их в миску. Осталось одно, бордовое, восковое, — он повертел его между ладонями, глядя в никуда.

Спросить, решила Марта, сейчас самое время.

— Слушай, я насчёт Элизы…

— Элизы? — Отец с хрустом надкусил яблоко и начал жевать, раздувая ноздри. — Элизы и господина Будары, наверное?

Марта молча кивнула.

— Несложно догадаться, да? — Отец сделал неопределённый жест свободной рукой. — Весь дом пропах им. Узнаваемый запах. Я посоветовал ему сменить одеколон, слишком резкий.

Марта сообразила, что котлеты подгорают, и отвернулась к сковородке. Вот, думала, какая дура, вселенская просто, невероятная. Куда ты вообще полезла, зачем.

Она откашлялась.

— И… что ты собираешься делать? — Марта посмотрела на него — отец жевал, вдумчиво, неторопливо. Прямо с семечками откусил, заметила она.

— В смысле, — зачем-то поправилась Марта, — вообще, дальше.

Он доел яблоко, покрутил хвостик в пальцах.

— Жить, — глухо сказал отец. — Я собираюсь жить…

Уточнять Марта не стала: не хватило духу.

Пирог Элиза действительно испекла, хотя раньше за ней тяги к готовке Марта не замечала. Хуже того — получился он вкусным: из вежливости Марта за ужином попробовала кусочек и едва удержалась, чтобы не взять ещё один.

От греха подальше ушла в гараж, до полуночи сидела над учебниками, проснулась лицом в родречи, прокляла всё на свете и поволоклась наверх, досыпать. В школу явилась угрюмая, очень хотелось кого-нибудь пришибить. Пару кусочков, которые Элиза положила ей в судок, Марта скормила богатырям — точней, они сами набросились, стоило только заявить, что Марта к пирогу даже не притронется. Слопали за милую душу, беспардонный Чистюля ещё и попросил в следующий раз брать побольше. «С Элизой заодно помиришься, типа. За наш счёт». И ухмылялся, балбес.

Насчёт костей условились так: поскольку остальная челюсть пропала — и пропала безвозвратно, что бы там себе ни думал Стефан-Николай! — ждать нечего. После уроков ноги в руки и на свалку. Слово есть слово: дали — выполняем.

Весь день Марта пыталась не заснуть на уроках, хотя было ясно: дома придётся вникать заново, голова пустая, как будто вытащили из неё мозги и напихали по самое темечко сухого, скрипучего мха.

После родречи она слегка задержалась: Нике важно было поделиться новейшими переживаниями по поводу футбольных успехов Йохана. Отчего-то Нику они задели до глубины души, словно совершались в пику ей, с явным намерением оскорбить.

К счастью, нетерпеливый Чистюля догадался позвонить на мобильный. Марта извинилась и недвусмысленно обняла-поцеловала Нику, затем приняла звонок: