— Извини, — сказал Штоц. — Мне следовало убрать тот рисунок, не сообразил. Господин Вакенродер сегодня рвал и метал, я случайно заглянул к нему — и вовремя, надо признаться. Мальчику пришлось бы несладко, невзирая ни на что. Отчислили бы — и дело с концом.

— Но как… как он может всё это знать? Кто он такой?

Штоц с деланной небрежностью махнул рукой:

— Просто очень талантливый ребёнок, никакой мистики, если ты об этом. Талантливый и наблюдательный. У него мать умерла с год назад. Тогда, похоже, он и начал рисовать. Я сейчас созванивался с его отцом, тот просил, чтобы я хоть как-нибудь… поддержал, понимаешь? Мальчику это необходимо. Вдобавок ко всем прочим невзгодам он вчера лишился любимой собаки.

— Его отец… это видел? — уточнила Марта. Она потянулась к карману, развернула листок.

Наверное, подумала, отец у мальчика недурно зарабатывает, если водит его стричься к Элизе в парикмахерскую. Ну да, откуда бы ещё Пауль мог её знать. И там же, наверное, он видел этого хряка Людвига. Видел или слышал, как они…

Она поглядела на рисунок — очень живописный и убедительный, в стиле каких-нибудь древних распутных мозаик. Двуспинное чудовище с узнаваемыми лицами.

Вот бы этот рисуночек попал к сослуживцам Элизы. Или Людвига. Или просто в интернет.

Но тут она снова подумала об отце, о позоре, который тогда придётся ему пережить…

Ей нужно поговорить с Паулем. Обязательно поговорить и всё узнать!

— Надеюсь, — тихо сказал Штоц, — его отец не видел, но утверждать не возьмусь. Думаю, самое правильное — просто уничтожить рисунок.

Учитель протянул руку, и Марта, лишь на миг запнувшись, — да, отдала ему листок.

Штоц зачем-то ещё пару раз сложил его и спрятал в боковой карман пиджака.

— Договоримся вот как: ты отправишься к ребятам и поможешь им с газетой, а я схожу во двор и сожгу эту ерунду. И забудем о ней. Уверен: у вас в семье всё наладится, раз уж отец вернулся. А насчёт Пауля: он ведь не виноват, понимаешь?

— Никто не заставлял его это рисовать! — Марта покачала головой, пряча взгляд. — Простите, господин Штоц, я не уверена, что смогу… просто не знаю, как себя вести с ним.

Учитель похлопал её по плечу — жест поддержки, который в исполнении кого-нибудь другого оскорбил бы Марту.

— Обычный ребёнок, самый обычный, поверь мне. Именно так и нужно с ним себя вести. Он одинок, ему больно. Он напуган.

— Обычные дети не рисуют… такое!

— Одарённые дети не перестают быть детьми, Марта. Давай, иди к ним, а то они решат, что ты испугалась. И… Марта, — бросил Штоц, когда та уже развернулась и шла к коридору. — Не забывай, пожалуйста: он — это он, а его отец — это его отец.

— А при чём тут его отец?..

— Вот именно, — кивнул учитель. — Господин Будара даже не знал, что ты работаешь у меня помощницей в кружке. А я… ну, решил не утомлять его по телефону лишними подробностями. Понимаешь?

Он улыбнулся ей чуть смущённой улыбкой и начал спускаться по лестнице, а Марта смотрела в никуда и пыталась сообразить, что может быть общего между этим пухлощёким Паулем и хряком Людвигом?.. — ну, кроме фамилии, само собой, — ведь ничего, совершенно же, совершенно ничего!..

— Голос у тебя какой-то странный, — сказал Стефан-Николай. — Проблемы?

— Не дождётесь, — отозвалась Марта, может, слегка резковато.

Интересно, подумала, — то, что я собираюсь уволиться нафиг из Инкубатора, это проблемы? Или их решение?

Штоцу она ничего не сказала, с вредами своё отработала и даже с Паулем, кажется, вела себя нормально. Но для себя всё решила. Виноват он там или нет, а присматривать за егеревым отродьем — это уж увольте! Надо в буквальном смысле — пожалуйста, валяйте в буквальном.

Самое обидное, что ведь Штоц не поймёт. Сл о ва не скажет, но огорчится, это уж наверняка. Слишком хорошо думает о других. По себе судит. А Марта — не Штоц! И не надо ждать от неё смирения или там, блин, прощения! Не надо!

Проблема — да, проблема! — заключалась, однако, в том, что с деньгами тогда наступит полный крандец. Если б хоть Губатый не спалился… или они не пообещали господину Клеменсу избавиться от костей…

Но Губатый спалился, и они пообещали. Всё, точка. Думать не о чем.

— Ты сейчас где? — аккуратно спросил Стефан-Николай.

— На кладбище, — ответила Марта. — Как и договаривались, иду к Кирпичам. А вы что?.. вы вообще на месте хоть?

— Тут такое дело, — сказал Стефан-Николай. — Облом-с. Непруха.

— Только не говори, что рыбки снова передохли и Жаба послала вас за следующей порцией!

— Передохли — да, но за порцией нас никто не посылал. Так что я даже успел вытащить свёрток из подсобки и перепрятать.

Марту так и подмывало заявить, что идея с подсобкой ей сразу не понравилась. Но ведь неправда: во вторник она, как и Чистюля, считала её гениальной. Подсобка за кабинетом биологии выводила на чердак, от которого у Стефана-Николая имелись ключи. Так уж получилось, что юный Штальбаум был в школе — и вполне заслуженно — на хорошем счету; ему разрешалось многое из того, чего другим бы в жизни не позволили. На чердаке, конечно, хранился телескоп, и была устроена школьная обсерватория, но, во-первых, телескоп разбили ещё в прошлом году, во-вторых, астрономию с позапрошлого года преподавала Жаба, которая славилась ленью и клаустрофобией. Так что чердак использовали именно как чердак — складировали там всякий хлам: поломанные парты, разбитые аквариумы да истрёпанные учебные пособия времён как бы не Первой крысиной войны…

«Отнести туда кости — всё равно что заныкать лист посреди леса», — восхищался Чистюля.

Ну… заныкали.

— А перепрятывали зачем? — хмуро спросила Марта. — Решили растянуть удовольствие? Или собираешься-таки искать остальную челюсть и потом уже?..

— Нет, — сказал Стефан-Николай. — Не собираюсь.

И что-то в его голосе отбило у Марты охоту острить дальше.

— Вынести мы не могли, — объяснил Стеф. — Приехали егеря, с собаками. То ли Жаба заподозрила неладное, то ли кто-то ещё — в общем, решили, что рыбки дохнут не просто так.

— Нашли?

— Вроде бы нет…

Тут уж Марта не выдержала:

— Что значит «вроде»?! Блин, это что, такая игра, типа угадайки?!

— Это значит, — спокойно ответил Стефан-Николай, — они приехали и уехали. И сделали вид, что ничего не нашли. Но, Марта, им ведь одних костей будет мало. Если найдут — они захотят узнать, кто принёс. И зачем. А после того, как взяли Губатого, сама понимаешь, никому в голову не придёт, будто это чья-нибудь шутка: подложить и смотреть, как дохнут гуппии.

— Ладно, — сказала Марта. — Ты прав, извини. Где вы сейчас?

— Сидим у меня дома. Думаем вот, как признаться деду. Слово мы не сдержали — и не сдержим, чего уж. Хотя Чистюля храбрится.

Марта Чистюлю понимала: признаться деду Стефа — значит, вернуть деньги, иначе выйдет не по-человечески. Нечестно. А Чистюля — он, конечно, трепло и раздолбай, но подличать не станет. Даже жалко его. Даже больше, чем себя: у него вообще ни шанса тогда. Разве только где-нибудь в далёком зарубежье обнаружится далёкий же и богатенький родственник. Такой, чтоб всё завещал Чистюле и стремительно помер.

Проще выловить в колодце трёхжеланьевую щуку. Или слетать на Юпитер.

— Не признавайтесь пока, — сказала Марта. — Отвезти на свалку — это не продать, что-нибудь придумаем.

— Ты хоть понимаешь…

— Всё, хватит ныть. Приеду — обсудим.

Она оборвала связь и как-то даже приободрилась. Можно было не думать насчёт Штоца и мелкого Будары, хотя бы сколько-то времени. Когда заботишься о других, это здорово помогает отвлечься от собственных проблем.

Марта медленно шагала по аллейке между могилами — теперь она никуда не спешила. Кладбище лежало пустое, безжизненное, только где-то у дальнего входа передавал прогноз погоды врубленный на полную радиоприёмник. Обещали сухую и ясную, местами незначительные осадки, ветер порывистый, спонсор программы — магазин «Необходимые вещи».