Вы откуда, богомольцы,

Собралися на поклон?

Я от Ладоги холодной.

Я от синих волн Невы.

Я от Камы многоводной.

Я от матушки Москвы.

Слава, Днепр, седые волны!

Слава, Киев, чудный град!

Мой дед составил биографию Алексея Степаныча Хомякова. Я в детстве сушила цветы на страницах этих внушительных стихов. Я, Татьяна, дружила с графом Николай Николаичем Бобринским, правнуком Алексея Степаныча Хомякова, прямым потомком Екатерины Великой. Сиживала у него в гостях в библиотеке МГУ на Моховой. Не мне воевать с вами, малороссы.

Бывали у нас войны лишние, напрасные, не стану отрицать очевидного. На сопках Манчжурии:

Нет, никогда я не увижу вас.

Я буду жить в тоске глубокой

Вдали от милых глаз.

Подвиги на пустом месте:

Сами взорвали «Корейца»,

Нами потоплен «Варяг».

Была финская война – захотелось отодвинуть границу от Питера. Принимай нас, Суоми-красавица. Стукнулись об линию Маннергейма, полковника российской императорской лейб-гвардии, знавшего эти места как свои пять пальцев. И в Питере же, когда смерть стояла рядом, Анна Андревна Ахматова возвысила свой трагический голос:

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под вражьими пулями лечь,

Не горько остаться без крова,

Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

А с ней до семи лет мать разговаривала только по-французски. Семья была небогата, и девочку готовили в гувернантки.

Ему, великому русскому слову, служу я, Татьяна, не за страх, а за совесть. Ему отдам последние силенки. И я понимаю тех донецких-луганских, коих бьют, когда они попадают в руки украинских силовиков. «А, так ты еще по-кацапски розмовляешь?» Заставляют петь украинский гимн и кричать «хай живе незалежна Украина». Мы же отправляем самолетом из мучимой Новороссии женщин и детей на Дальний Восток, где на каждого русского приходится по двадцать китайцев. Вернемся когда к дешевизне и будет побольше мужчин, авось либо пробьется вытравленное хорошее семя. Какой из нашего родного хохла европеец? и смех и грех. У них уже новая междоусобица: Киев-Днепропетровск, Порошенко-Коломойский. В НАТО им рановато – туда пускают лишь тех, у кого внутри нет вооруженных конфликтов. Зашумело Гуляй-Поле по всей Украине. Переведи меня через майдан.

Ну, а если Европа, то пусть она будет

Как иззябшая лужа жалка и мелка.

Взвалить себе на плечи нацистскую Украину – мало чести. Уж лучше поладить с Россией. Кто-то из наших императоров, не то Александр Второй, не то Третий, говаривал: «У России не может быть друзей, она слишком велика». И теперь, когда от нее столько отстригли, она всё еще велика. Ольга Бергольц в те сороковые-роковые написала: «Русский народ выиграл войну своей привычкой к лишениям». Вечные мы лишенцы. Выдержим, выдюжим. А помрем – так сквозь землю прорастем. Всё, выговорилась. Не судите строго неразумную Татьяну. Писано в тяжелый март 2015ого года.

Хорошим или плохим человеком была Татьяна, пока как-то еще участвовала в общественной жизни, судить не мне, но вам. А вот что у ней рано обнаружился редкостный дар восстанавливать против себя людей, так это точно. Зависть? завидовать было нечему, такое предположенье сразу отметаем. Непохожесть – да, непохожесть явно присутствовала. Влетало ей по делу и не по делу. Думая о своем, она прилежно глядела в рот учительнице истории, очень полной офицерской жене по прозванию корова Хатор. Та говорила мрачно: «Чего смотрищь? ждешь, когда ошибусь?» Таня, полсекунды подумав, куда лучше девать глаза, устремляла их на кончик указки. Горе-злочастие, привязавшееся к Таниной семье много раньше ее рожденья, уделило и ей изрядную долю. Многоликое мировое зло то и дело высовывало свои рожки рядом с нею. А защитной энергетической оболочки у ней, похоже, вовсе не было. С ее незаросшей толком макушки энергия утекала, точно с острия громоотвода. Соси не хочу. Мало что оставалось-доставалось ей самой. «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый отстает». – «Скажите белому, что лететь быстро легче, чем лететь медленно». – «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый падает». – «Скажите белому, что лететь высоко легче, чем лететь низко». И как-то интуитивно Татьяна нащупывала траекторию. Летела за стаей, к которой, вообще говоря, не принадлежала.

Когда готовила раннюю докторскую, времени практически не было. Бегала по урокам, поднимая сыновей, выплачивая за кооператив. Тогда еще жили без компьютеров, нужно было аккуратно заклеить опечатки перед ксероксом. Партсекретарша факультета Тамара Приструнилина загоняла Татьяну на политзанятие и не ленилась посидеть рядом, следя, чтоб не стригла из ненужного печатного текста букв и не клеила в единственный экземпляр диссертации, а слушала с тщанием. Дождавшись, когда мучительница отвернется, Татьяна вместе с папкой как коза влезала в аудитории на ряд выше. Но Тамара тут же свистящим шепотом: «Виноградова! кончайте стричь! вы мешаете своим шумом выступающему». Татьяна убирала ножницы в деревянный пенал (косметичек еще не было), доставала линейку и бритву. Бесшумно вырезала буковки и целые слова, клеила пристающие к пальцам фрагменты. Мучительница покидала в бешенстве аудиторию. В девяностом первом году Татьяна встретила Тамару Приструнилину в коридоре и простодушно спросила: «Вы уже сдали партбилет? все сдают». – «Я не член партии, товарищ Виноградова», - отвечала та. И надолго исчезла.

Обнаружилась в кабинете министерства высшего образования, куда Татьяна поплелась выцыганивать хоздоговор, чтоб подкормить отощавших коллег. Теперь товарищ Приструнилина, приструнив Татьяну, занялась раздачей слонов – ведала фондами хоздоговоров для высших учебных заведений. Татьяна видела, как Тамара входила в свой кабинет, поклонилась Тамаре, терпеливо просидела перед безмолвной секретаршей до конца рабочего дня оной, но - так и не вызвали. И Тамара Приструни-Татьяну так и не вышла из своих дверей. Несколько дней дежурила Татьяна в приемной, покуда не поняла: кабинеты сообщаются изнутри, и Тамара уходит другим коридором, через другую секретаршу. Все бывшие партработники оказались на хлебных должностях – такова была особенность нашей бархатной революции.

Какова бы ни была причина – мировое зло ходило за Татьяной по пятам. Слабенькая, но дерзкая, она постоянно навлекала на себя беду. В прекрасном катаевском рассказе «Сморгонь» о войне четырнадцатого года солдаты при затишье постирали подштанники и развесили на загражденье. Противник пристрелялся по белью, и беспортошные всё прокляли. Татьяна белого флага не выкидывала, но по ней разве что слепой не пристрелялся. Лупили и лупили, по десять раз в одну воронку.

Линии руки. Татьяна серьезно проштудировала три ксероксные книжки. Там были ладони Цезаря, Наполеона. У Бонапарта линия судьбы тянулась до самого кончика пальца Сатурна. Есть красивая новелла Цвейга. Наполеон плывет из Египта, где уж достаточно натворил дел. Английский флот стоит наготове, чтоб его, не дай бог. не пропустить. Наполеон говорит капитану: «Чего ты боишься? ты везешь Цезаря». Облако прикрывает судно, и оно бесшумно проскальзывает под носом у англичан. Левая рука – предопределение, правая – свершение.

Так вот, у Татьяны на левой руке есть короткая, рваная линия судьбы. На правой вообще никакой. Обрубочек, нагло прижатый линией жизни.

Человек с украденной судьбой. Была уготована не пущая, и ту жизнь сглотнула, не поперхнулась. Теперь надо отдуваться, что-то после себя оставить, перепрыгнув в аудитории жизни на целый ряд выше, пока никто не держит с двух сторон, точно в игре «Кольцо, кольцо, ко мне!» Перехитрить, переиграть свою судьбу? кому это под силу? уж не такой простофиле, как Татьяна. Психолог-переводчик, который имел несчастье присутствовать при пытках, говорил Татьяне: «Никогда не слушайте того, что человек говорит о самом себе». Как я, Татьяна. должно быть, заблуждаюсь относительно качества своей писанины. А какова вообще судьба человечества? сохранится ли письменность? или наша культура сгорит, точно александрийская библиотека? Мы послали во вселенную золотой диск – кому? Я всё упорней склоняюсь к гипотезе Циолковского: мы не венец творенья, и наша музыка для несравненно высших существ ценна не более, чем для нас скрип кузнечика. Раздавят - не заметят. Но нам на это начхать. Делай что должно, и будь что будет. Бесстрашно встанем в шеренгу графоманов, и пусть нас расстреляют позором.