— А раньше? Ведь основавшего наш народ на Уарке тоже звали Анмаем Вэру, и он тоже был правителем?

— Звездолетчиком и ученым. Он хотел построить Эвергет, но его… их группу разоблачили и сослали на Уарк, в мир тяжелой жизни и быстрой смерти… в мир, которым некогда владели его предки. Но ему удалось сбежать, и он… его товарищи, поклялись однажды всё же построить Всесильную Машину, — они надеялись вывести файа из рабства. И я, их потомок, выполнил клятву… хотя всё получилось совсем не так, как они хотели.

— А ещё раньше?

— Не знаю. Об истории Империи нам не известно ничего. Но на самой Эрайа тоже жил такой род. Мне об этом рассказал Айэт, — он очень хорошо знал записи «Увайа». А потом я долго расспрашивал симайа. И знаешь, что мне рассказал Вайэрси? Он смог проследить историю моих предков до первых золотых айа, — до самого возникновения их цивилизации. Наверное, наш род существовал и раньше, но об этом никто не может знать. От тех времен остались лишь легенды, но если прочесть их внимательно… Иногда в нашем роду рождались юноши — и девушки! — которым всегда хотелось большего, чем они могли достигнуть. Им хотелось знать всё, — тонкая цепочка мечтателей, протянувшаяся сквозь бездну тридцати тысяч лет и невообразимые пространства. Им всем хотелось… Это было… Словно что-то бессмертное раз за разом пытается вырваться из пределов этого мира, — и раз за разом терпит неудачу. И здесь, на «Товии», оно найдет свой конец.

— Довольно жуткая история, — Хьютай зябко повела плечами. — А во сне ты говоришь на каком-то совершенно непонятном языке… если это, конечно, вообще язык.

— Там, во снах, я был… я был всеми своими предками, — каждым из них, — до тех пор, пока они не зачинали наследников… но что было до Эрайа? Кем мы были? Кем был я? Тогда, в Р`Лайх? Не знаю.

— Наверное, ты был Охэйо? Жаль, что мы не успели его расспросить. Очень жаль. Мне бы хотелось… что ты хотел рассказать? О своем детстве?

— Нет. Про приют я не хочу ничего вспоминать… и ты знаешь его куда лучше меня.

Она усмехнулась.

— Да, лучше. Но там мы и в первый раз поцеловались, помнишь?

Анмай смутился. Тогда ему было восемь с половиной лет, и, как порой бывает в таком возрасте, он хотел немедленно жениться. Лучшей его подругой тогда была Хьютай, и эту почетную роль он отвел ей. Тогда они оказались вдвоем в темной кладовой, где хранились матрацы, — он до сих пор помнил их пыльный запах и бледный свет туманности в узком грязном окне…

Хьютай тоже смутилась, вспомнив холодные, неумелые ладошки Анмая, — тогда просто Анмая, Широкоглазого, не знающего ещё, что это прозвище пристанет к нему навеки, — плотно сжавшие её щеки, и его лицо с закрытыми глазами, тянущееся к ней… и сам этот поцелуй, после которого она утерлась рукавом, а Анмай с сияющей улыбкой назвал её своей женой. Тогда он совершенно искренне считал, что этого достаточно. И девять лет спустя он думал так же, и первые сказанные ей слова были, — о том поцелуе…

Хьютай села рядом с ним, плотно прижимаясь к его боку.

— Хотя я и не могу похвастать древностью рода или иными талантами, я не ошиблась, выбрав тебя. И не жалею об этом. Даже сейчас, — она положила голову ему на плечо. Анмай потерся щекой об её волосы. — Ты всегда привлекал меня… своей необычностью, своей мечтательностью… своей смазливой мордашкой, наконец!

Он фыркнул.

— Ну и мне в тебе нравится не только острый язык. А что до моей мечтательности… Помнишь, с чего всё началось? Лет до восьми я был злобным маленьким животным, озабоченным всего двумя вещами, — что бы съесть, и где бы поспать, и в этом ничем не отличался от остальных. Но однажды… забавно, какая малость может изменить судьбу… как оказалось, — не только мою. Так как мы считались совсем не заключенными, а подрастающими наследниками великой Фамайа, нас пытались приобщить к её культуре… время от времени. Иногда нам даже показывали фильмы, помнишь?

Хьютай кивнула.

— Большей частью это была, конечно, пропагандистская чушь, которая вместо того, чтобы развивать мозги, окончательно их засоряла. А те, с кем это не происходило, не верили уже ничему, и это было ещё хуже. Но, всё это было лишь через двенадцать лет после Второй Революции, и нам, надо полагать, по недосмотру, иногда попадались действительно хорошие фильмы. И один из них настолько поразил меня… я словно родился заново! Или очнулся от сна, который иначе продлился бы всю жизнь… Я тайно пробрался на него, и подсматривал из-за спин старших… но это только усиливало впечатление.

— А, это ты мне уже рассказывал… не помню, сколько раз. Это был фильм «Юноша из пустыни», да?

— Ага. Он поразил меня тем, что юношу звали Анмай, как и меня… и он был на меня очень похож. Или я, подрастая, стремился быть похожим на него? Не знаю. Это была история из времен первой Великой Войны, времен столетней давности, история мальчика… Во время интервенции он лишился родителей и дома, и убежал в пустыню. Там он кормился охотой, прятался от тварей, сражался с ними… Мне, пленнику почти от рождения, очень понравилась эта полная таинственных опасностей жизнь маленького дикаря. А потом, когда он вырос, став красивым, сильным и бесстрашным юношей, он решил обзавестись парой, и вернулся к файа… Нечего говорить, что те встретили его совсем неласково! Беднягу посадили в тюрьму, били и всячески издевались. Разумеется, он сбежал, прятался в закоулках Товии, пугаясь и людей и машин, и разумеется, встретил прекрасную девушку, которая спасла его от смертельной опасности. Они вместе убежали в пустыню, преодолев тысячу невзгод, и он спас жизнь ей, а она — ему. По законам файа это связывало любимых крепче, чем любовь, чем смерть… чем всё остальное, связывало даже за порогом смерти и до конца времен… как нас. Последние, как я подумал, кадры, особенно поразили меня, — юная пара, измученная, израненная, но не сломленная, уходит в пустыню, к нагромождениям мертвых гор, во мрак… А потом была самая последняя сцена, — они целуются, — в первый раз, — на берегу Пустынного Моря, на фоне поразительно красивой зари… Это значило, что они на северном берегу Моря, в то время ещё свободном, но тогда я этого, конечно, не знал… я вообще до этого не видел моря — никакого. Но куда больше меня поразило, что они целовались обнаженными… впрочем, до того, как юноша потерял невинность, камера деликатно отвернулась, — и я впервые увидел эти монолиты на берегу моря. Мое сознание буквально завопило — я их узнал! Узнал, хотя никогда раньше не видел! Это было, как взрыв, — и на этом фильм кончился. А окончательно меня добила мелькнувшая в титрах строчка. В ней мимоходом сообщалось, что фильм основан на реальных событиях. Это буквально свело меня с ума, — если и впрямь может происходить такое, то почему не со мной?

Хьютай усмехнулась.

— Я помню. Ты на полном серьёзе считал себя — им. Это здорово походило на шизофрению!

— Верно. Боюсь, если бы Тару не усыновил меня, этим всё и кончилось бы. Моя жизнь стала для меня невыносима после этого. Красота природы, лиц, тел, сама свободная жизнь, — ни о чем подобном до этого я просто не знал! И сам Анмай очень мне нравился, — своей силой, ловкостью, хитростью, выносливостью… и красивыми длинными волосами. Но больше всего мне понравилась мысль о том, что можно вырваться из этой жизни в иную, лучшую… До сих пор не могу понять, как нам это показали! Ведь юноша из пустыни сражался за свою свободу и свободу любимой не с кем-то, а с бойцами ЧК! Он убил их не один десяток, а устроенный им обвал похоронил заживо целый отряд! Конечно, это была та, дореволюционная ЧК, предатели и враги… но всё же файа. Дух этого фильма был совершенно мятежным! А знаешь, кто был его режиссером? Керс Уэйра, тот самый, который во время осады Товии устроил настоящее побоище в Цитадели, и чуть не убил тебя. Если бы он добрался до погребов… — Анмай помолчал.

— Судьба странно играет людьми. Он заблудился в лабиринтах Цитадели, и умер от жажды у основания щита, изображавшего моего предка, — строителя крепости и правителя Уарка… Великого Правителя. Кто бы мог подумать… Именно этот фильм стоил ему работы, и, в конечном счете, привел к мятежникам, — и ему же я обязан своей… своей душой? Или её пробуждением? В Товии я мог познакомиться с ним… хотел — но не осмелился. А ведь и я мог изменить его судьбу… но я уже знал всё, что он мог мне рассказать. Подростком, уже на плато Хаос, я долго рылся в документах, — и нашел те, послужившие основой фильму. Такой юноша действительно был, и была его любимая… хотя их история была совсем не так драматична. Но больше всего меня интересовало, что стало с ними потом, — после того, как они ушли в пустыню. Они встретились с последними уцелевшими жителями Остсо, и странствовали вместе с ними. Жилось им совсем нелегко, но они дожили до Второй Войны, когда солдаты Фамайа заняли побережье. И конец этой истории был темным… Тот юноша, Анмай, записал её всю, она нашлась и попала к Уэйре. А что сталось с ним… с тем Анмаем, когда она была закончена, — никто не знает. Они исчезли, — ушли в пустыню, спасаясь от последнего разгрома, и не вернулись, — так исчезали очень многие. Говорят, они ушли в пустыню ещё до нападения, — посмотреть, куда упал огромный болид. Назад они не вернулись, только болид взмыл обратно в небо. А потом на этом месте нашли пятно сплавленного песка, и четыре отпечатка на нем, словно от огромных лап… Это легенда, конечно. А я, знаешь, искал этот след. И ничего не нашел. Я утешился тем, что текучие дюны скрыли его… никто ведь не знал точного места. Может, их и впрямь подобрал кто-то Извне, — такие вещи тогда действительно случались, я знаю. Но спрашивать об этом некого, и можно придумать любой конец, соответствующий собственной мечте…