Хьютай обморочно вскрикнула, закусывая руку, но в следующий миг поняла, что эти ничего не видящие глаза, — следствие полного, кататонического оцепенения. Лишь теперь она поняла, куда так надолго исчезал юноша, и это открытие пронзило её, как удар. Затем её захлестнула жалость к этому увязавшемуся за ними мальчишке, пожертвовавшему ради них всем. Она бросилась к нему, встряхнула раз, второй… Айэт мягко упал на бок. Его бездонные черные глаза остались неподвижными. Разозлившись, она влепила ему несколько здоровенных затрещин, но оцепенение зашло так далеко, что Айэт не реагировал даже на это.

Она на секунду растерялась, потом пнула юношу в живот, целясь в солнечное сплетение. Она по своему опыту знала, что это очень больно. И потом… Айэт мог не чувствовать боли, но вот не дышать он не мог.

Её ожидания оправдались, — юноша скорчился, прижав руки и ноги к животу, его глаза закрылись. Он мучительно вздрагивал, пытаясь вдохнуть, зажмурился, закашлялся, потом медленно, неловко приподнялся.

— Хьютай? — в его сузившихся глазах светился страх, дикий, беспредельный.

Пытаясь погасить его, она прикоснулась к его плечу. Юноша вздрогнул, пытаясь подняться, но тут же вновь упал. Хьютай протянула руку, осторожно погладила его волосы… Сначала Айэт вздрагивал при каждом прикосновении, потом успокоился и закрыл глаза.

— Знаешь, — вдруг сказал он, — лишь сейчас я понял, как плохо, когда рядом нет никого, с кем можно разделить всё, — радость, горе…

Он замолчал. Хьютай продолжала гладить его вихры. Потом он заговорил вновь.

— Сейчас… Сейчас я видел… свой дом… Асус… мой родной город в Актале. Там я тоже был одинок… я был единственным файа там… чужаком. У меня не было там близких друзей, не было и девушки — хотя я совсем не был к ним равнодушен! Просто… я не встретил никого, с кем мне хотелось бы разделить свою жизнь, — как тебе с Вэру. Я тогда ужасно злился на свою разборчивость, но поделать ничего не мог. У меня всё же были приятели… человек десять… там была одна девушка… стройная, с русыми кудрями до плеч… у меня были такие же длинные волосы… как сейчас… и она всё время дразнила меня… спрашивала, девочка я, или мальчик. Тогда мне было семнадцать лет… по-настоящему семнадцать. Я не согласился бы разделить с этой девушкой свою жизнь… но если бы она оказалась здесь… всего на один день… — он смутился и смолк.

— Хьютай, это безумие, я знаю, — тихо сказал он. — Я знаю, что связывает тебя и Вэру… но если бы ты… хотя бы раз… я хочу только утешения… мне так плохо… — он замолчал, глядя на неё мучительно расширенными глазами.

Вместо ответа она обняла его, её руки легко, почти неощутимо легли на его плечи… она нагнулась и коснулась своими губами его губ. От неожиданности, — впрочем, не только от неё, — у юноши перехватило дыхание. Он слышал бешеный стук своего сердца в мертвой тишине, но она его уже не пугала, наоборот… Он почувствовал, как его затягивает темный водоворот… и испугался — сам себя.

— Постой… я имел в виду совсем не это, — испуганно сказал он, поспешно отодвигаясь от неё. — Я хочу только… я сам не знаю. Утешения… радости… но не такой… я не…

Он замолчал, чувствуя жар на щеках. Голова у него кружилась, всё вокруг казалось нереальным, — словно всё это происходило во сне… и он не мог отличить его от реальности…

— Я прошу тебя… разделить со мной радость… и соединиться в любви… — он механически произнес заученную ещё в юности фразу. От волнения позабыв половину слов, он так и не сумел назвать имени.

Это было, как наваждение. Голова у Хьютай закружилась, её бросило в жар, соски затвердели, резко выделяясь под тонкой тканью туники. Желание её было очень сильным, но она также понимала, что её ведут в равной мере любопытство и жалость.

Она сбросила шорты, потом тунику, — не спеша, с рассчитанной небрежностью, хотя её тело подрагивало от нетерпения. Под ними ничего не было, и Айэт ахнул, когда увидел её, совершенно оцепенев при виде её нагого тела. Он хотел сказать Хьютай, как она красива, но просто забыл, что у него есть язык. Они молчали. Слова им были не нужны, они только разрушили бы всё…

Хьютай подошла к нему… расстегнула его пояс… стала стягивать с него тунику…

Юноша вырвался с неожиданной силой, отступив на несколько шагов. Потом сам, отвернувшись, сбросил всю одежду, и повернулся к ней со стыдливым бесстрашием.

Хьютай смутилась, на миг опуская глаза. Худой, гибкий, узкобедрый, с твердыми мышцами, он был красив, и она почувствовала… жалость? Или, быть может, любовь?

Айэт притянул её к себе, подхватил Хьютай на руки, поднял её, прижал к стене и овладел ей, двигаясь резко и быстро…

Они занимались любовью вновь и вновь в самозабвенном исступлении, пока не заснули, — совершенно измученные, в лихорадке…

Айэта разбудил сон о том, что было наяву. Он вскочил, дико озираясь, даже не понимая, проснулся он, или пришел в себя. Свет почему-то погас, только синий светящийся туман клубился вдоль бывшего потолка. Всё вокруг словно плыло куда-то…

Он совсем не представлял, сколько прошло времени. Тело было как чужое, ему нестерпимо хотелось есть, он повернулся… и увидел севшую рядом Хьютай. Перехватив его взгляд, она бесстыдно потянулась. Он вспомнил, что они делали, вспомнил, что и на нем из одежды осталась лишь грива волос, — и присел, судорожно сжавшись, нашаривая свою одежду… по щекам вновь потекло тепло…

Хьютай улыбалась, глядя на него. Они молчали. Айэт хотел подойти к своей сброшенной одежде, но она остановила его.

— Подожди. Тебе не кажется, что уже немного поздно?

Айэт смутился.

— Прости, — неожиданно сказал он. — Ты такая… а я… Мы вели себя, как звери… такого больше не будет, правда?

Хьютай неожиданно улыбнулась.

— Один раз или много, — в наших обстоятельствах разница небольшая, — её голос звучал задумчиво. — Но первый раз, — всегда самый лучший, — она говорила очень тихо. — У нас с Анмаем было так… — она смутилась и смолкла. Потом с усилием продолжила. — Я свободна в своих чувствах… и он простит меня… если узнает. Я люблю его… и тебя тоже… и не знаю, что мне делать. Я не могу любить вас обоих… но я хочу.

— Я тоже тебя люблю, — большие глаза Айэта странно, сумрачно блестели.

— Вряд ли это одно и то же чувство… Ведь мы можем только представлять, что чувствуют другие. Анмай… очень близок мне. Он рассказал мне единственное, что смог вспомнить после Долгого Сна… или самое важное, не знаю. То было чувство создания… мира? Чего-то, предназначенного для других… он… или мы… создаем это, — и одновременно познаем… понимаем… насколько всё это сложно… и прекрасно. Он не мог объяснить лучше. Он говорит, что это в памяти, но он не может… не может вместить… — она растерянно замолчала, взглянув в его глаза. — Он говорит, что наше путешествие на самом деле длится уже триллионы лет… А здесь время постепенно иссякает, идет всё медленнее… окружающий мир всё меньше значит для нас… — она опустила голову.

Её волосы рассыпались по его плечу. Айэт вздрогнул, ощутив их теплое прикосновение. Хьютай сидела рядом, такая же нагая, как и он сам. Он невольно покосился на неё, потом замер, чувствуя, как внезапный жар заливает щеки и течет вниз по предплечьям и бедрам. Его ладони всё ещё помнили каждый дюйм этого великолепного теплого тела, а язык хранил солоноватый вкус темных сосков. Странное напряжение, возникшее между ними с самого начала, исчезло — теперь они знали друг друга.

Потом, когда они ели, мылись, считали друг у друга многочисленные ссадины, не было сказано ни слова. Наконец, Айэт натянул свою белую тунику и застегнул серебряный поясок. Хьютай, прощаясь, погладила его по плечу. Айэт улыбнулся в ответ и пошел к себе. Едва за ним закрылась дверь, он растянулся на своей старомодной постели, и мирно заснул, обнимая подушку. Во сне он улыбался, — впервые за два последних года.

Время шло. И, хотя оно шло мучительно медленно, настал последний, 1083-й день их бесконечного полета.