Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Такое невезенье, я совершенно пуст. Конечно, я мог бы дать франков двести, хотя… Поймите, я учусь в Высшей нормальной школе, родители мои — тупые рабочие, социалистишки и патриотишки (долой рабочий класс!), но с набитой мошной. Они были против моей учебы, и учителю из начальной школы пришлось биться за меня. Теперь же, когда мне двадцать два года, а я все еще не зарабатываю себе на жизнь, им противно. В результате — у меня ни копейки.

— Не подумайте, что Носильщик сидит и ждет, когда ему что-нибудь принесут.

— Мне это незачем объяснять. Я его никогда не видел, но знаю, какой он. Я у нас в школе организовал группу имени Носильщика. Ну, группа — это, может быть, громко сказано, нас всего трое.

Мы пошли вместе вниз по лестнице, и я при этом не скрывал сильного удивления, пылкими чувствами, которые Мишель внушал будущему педагогу.

— Вы говорите, что никогда Носильщика не видели. Но что же заставило вас прийти к нему?

— Мне трудно это сейчас объяснить. Не помню точно, когда я услышал о нем впервые. Так или иначе, я знаю нескольких ребят, которые видели его и говорили с ним. Да, говорили!

Лицо моего мордастика вдруг сделалось пунцовым, и глаза его засверкали за толстыми стеклами очков.

— Но все-таки, — спросил я снова, — что вас зацепило в том, что вам о нем рассказывали? Может, его подход к некоторым творческим и политическим вопросам?

— Скажите еще, что у него есть собственная теория! — Студент презрительно усмехнулся. — Нет, старина, не трудитесь. Носильщика так по косточкам не разбирают. Носильщик — это глыба. Он Носильщик, и этого достаточно.

Мы спустились на первый этаж. Консьержка увидела меня в окошко, и я услышал, как она отворила дверь своей каморки. Но я был не один, и любопытство ее осталось неудовлетворенным. Я лишь повернул голову в ее сторону и улыбнулся в знак приветствия. В свое время она свидетельствовала в суде в мою пользу с горячей симпатией и отвечала на въедливые вопросы обвинителя с агрессивным презрением.

На улице мой студент внезапно схватил меня за руки и воскликнул:

— Скажите, вы ведь были у него, вы его знаете! Расскажите.

— Что вам рассказать? Тут нечего рассказывать.

— Нечего рассказывать! Да-а. Это уж точно Носильщик! Не-че-го рас-ска-зы-вать! Когда я скажу это Форлону и Кутюру, у них глаза на лоб вылезут. Они ведь говорят о нем без умолку. Нечего рассказывать!

С этими словами он отпустил мои руки, и мы расстались: я двинулся в направлении заставы Сен-Мартен, а мордастик какое-то время неподвижно стоял на тротуаре, провожая взглядом человека, знавшего Носильщика.

Я вернулся на улицу Эжена Карьера часов около семи. Татьяна была уже дома и очень кстати, сказала она, потому что ее мать забыла положить ключ под половичок, как мы условились, а возвратиться должна была Бог знает когда.

Мне нужно было много чего рассказать, и начал я с визита к Лормье. Как он тебе? Морда его мне не очень понравилась, но в нем есть какая-то сила. Он тебе нравится, потому что сказал, что ты красива. С полчаса мы спорили, есть ли у Лормье достоинства, кроме богатства, и есть ли у него другие выпуклости, кроме тела. Я чувствовал, что Татьяна увлечена. Днем Лормье прислал ей корзину орхидей. Я издал сигнал тревоги и сказал ей:

— Ты посмотри на себя, задери юбку, одни твои ноги стоят всех царств земли, а про остальное можно думать, только приняв все меры предосторожности. Ты же не собираешься попадаться в сети этому жировику, этому пузырю?

Татьяна сухо заметила:

— Если меня что и возбуждает, так это мысль об этой стотридцатикилограммовой туше на моем теле.

Мы сидели на диване в столовой, и ее большие зеленые глаза, устремленные прямо в мои, были полны вызова. Устав от многих лет напряжения, бедности, от проблем с пальто она готова была сдаться, втягиваемая в перспективу легкой жизни. Продолжая настаивать на своем, я взял ее за плечи, но она высвободилась и с такой силой влепила мне пощечину, зацепив ребром руки по носу, что у меня хлынули слезы, а она уже размахнулась другой рукой, но я так резко поднял руку, защищаясь, что больно ударил ее по шее. Она побледнела и, казалось, сейчас упадет в обморок. И тут я почувствовал к ней большую нежность, обнял ее и тихо заговорил. Постепенно лицо ее вновь обрело нормальный цвет. Она бросилась к моим ногам, крича, что она мерзость, негодяйка, как она могла поступить так со мной, только вчера вышедшим из тюрьмы, она призывала на свою голову все небесные кары. Впрямь по Достоевскому. Ей вдруг самой пришло это в голову, и мы вместе рассмеялись. Затем я рассказал о встрече с Валерией, о гостиничном номере, о стриптизе. Татьяна захлопала в ладоши и расцеловала меня. Мне от этого стало только легче продолжать. Не осмелившись признаться, что я понапрасну прождал Мишеля в кафе, я сказал, что ходил к нему домой. Татьяна нахмурила брови: ну и что? как он там?

— Довольно странный. Еще более странный, чем два года назад. В общем, — добавил я с улыбкой, — очень смахивает на Носильщика.

— Он очень похож на Носильщика? Этот тюфяк без сердца и внутренностей? Не смеши меня. К счастью, Носильщик — это совсем другое. Не терпится с ним познакомиться. Кстати, мне уже пообещали встречу с ним. Но Носильщик — это целый мир, его собственный мир! И если твой брат заговорит с тобой о Носильщике, пошли его куда подальше.

Татьяна, разумеется, не интересовалась короткой театральной карьерой Мишеля и не знала, а может, и забыла его театральный псевдоним. Я спросил, что она знает о Носильщике. Немного, как я понял, но он представлял для нее — то ли как предчувствие, то ли как желание — некоторую мораль, основанную на очевидных эстетических принципах. Я не счел нужным разуверивать ее относительно подлинной личности ее героя. Мне показалось, что будет лучше и здоровее восхищаться более или менее воображаемой личностью, выделанной лучшим, что есть у тебя самого.

Оставалось сказать самое трудное: о предложении Мишеля вернуться в семейное гнездо. Возвращение я постарался изобразить как нечто само собой разумеющееся, я ожидал, что Татьяна враждебно отнесется к этому, но не мог и подумать, что она взорвется от возмущения. У тебя что, никакой гордости нет? Ты что, предпочитаешь провести остаток жизни, ползая в грязи, барахтаясь в нечистотах? Неужели ты так глуп и не понимаешь, что брату твоему надоела Валерия и он думает, как спихнуть ее тебе? Не говоря уж о том, что за те копейки, которые ты будешь зарабатывать у Лормье, тебе придется содержать их обоих.

— Ты просто телок, олух, тряпка, слабоумный, но я не могу позволить тебе опуститься, не могу допустить, чтобы ты завшивел. Я попрошу тебя там больше не появляться. Я запрещаю тебе ходить туда!

Вот что я выдвинул в противовес ее доводам: во-первых, квартира на улице Сен-Мартен моя, а во-вторых, надо же мне иметь хоть какое-нибудь жилье, пусть даже комнату прислуги, которую тоже не так просто найти. Что до Валерии, то после гостиницы с ней покончено раз и навсегда. Татьяна встала и заходила взад и вперед по комнате, осыпая меня ругательствами и поношениями. Валерия, говорила она, предала тебя, перейдя к Мишелю, поэтому пусть выкручиваются сами. Но если же ты решишься, то дело ясное — учитывая твою мужскую натуру, не пройдет и трех дней, как случится то, чего стоит опасаться. А если тебе негде жить, то живи здесь. Зачем искать что-то другое?

— После того как ты провел эти два года в каталажке, тебе, чтобы приспособиться к нынешним тяжелым условиям, нужна забота, тебе нужна обстановка доверия и тепла. Где еще ты можешь на это рассчитывать, если не здесь, рядом с двумя такими женщинами?

Татьяна стала коленями на диван и прижала мою голову к своему плечу. Это было хорошее средство убедить меня. Я вдыхал чуть резковатый запах ее тела и одним глазом видел в ее пеньюаре начало груди, натягивавшей ткань. Я уложил ее на диван и сам стал на колени рядом с ней.

— Ты думаешь, я смогу жить вот так рядом с тобой и не потерять голову? Или ты согласна с тем, что рано или поздно я влезу к тебе в постель?

9
{"b":"278871","o":1}