При этих словах глаза его сверкнули, и от скрежета челюстей затряслись жирные щеки.

— Ламбер, — приказал он вошедшему на звонок курьеру, — сходите за господином Эрмеленом.

Потом он обратился ко мне:

— В какой отдел вас зачислили?

— Я провел два дня в пустом кабинете в ожидании назначения, которое, впрочем, мне казалось маловероятным.

— Вас так никуда и не назначили?

— Нет.

Тем временем вошел Эрмелен, которого Ламбер, очевидно, встретил в коридоре. Он держался очень прямо, смотрел нагло, презрительно выпятив губы. Лормье говорил со мной, не глядя на него, словно вначале не заметил его присутствия.

— И что же, начальник отдела кадров не дал вам никакой работы? У вас очень обширные и глубокие познания, а взвешенность ваших суждений говорит о зрелости, которой не часто достигают в вашем возрасте. Именно таких людей не хватает СБЭ, где уровень власти не всегда соответствует человеческим достоинствам. В таком крупном предприятии, как наше, имеются, к сожалению, недостатки, мешающие его развитию.

Лормье сделал вид, что наконец заметил генерального директора, и сухо обратился к нему:

— Господин Эрмелен, вы только что назвали господина Мартена убийцей?

— Разве я ошибся? — вызывающе спросил Эрмелен.

— Напомню вам, что такие слова являются оскорблением, карающимся законом. Мы вернемся позднее к мотивам этой выходки. А пока, господин Мартен, я приношу вам свои извинения, потому что в конечном счете я несу ответственность за глупости, совершаемые в этом заведении, а в данном случае за несусветную наглость нашего генерального директора.

— Позвольте, я как генеральный директор отвечаю…

— Господин Эрмелен, вы свободны.

— Я имею право…

— Вы свободны!

Немного поколебавшись, Эрмелен с высоко поднятой головой твердым шагом направился к двери. Лормье проводил его взглядом, скривив рот в ненавидящей улыбке и не совсем довольный, как мне показалось. Потом снял трубку:

— Одетта, пригласите ко мне Келлера.

Мы молчали. Президент перебирал пальцы своих маленьких пухлых рук. В другом конце кабинета открылась дверь, и Ламбер впустил Келлера — начальника отдела кадров, принимавшего меня, когда я пришел в СБЭ. Ему было тридцать пять лет (это я узнал потом), светловолосый, с довольно тонкими чертами. Он посмотрел на меня, но не ответил на мое приветствие.

— Слушаю, господин президент.

— Господин Келлер, вы плохо выполняете свои обязанности. Вот уже два дня как господин Мартен сидит по вашей милости в пустом кабинете, но вы не поручили ему никакого дела. Вы бросаете на ветер деньги СБЭ.

— Господин президент, я поступил с господином Мартеном так же, как поступаю со всеми, кто поступает к нам по большой рекомендации. Я ждал перестановок в кадрах, чтобы найти ему достойное назначение.

— Господин Келлер, когда мы в понедельник говорили о господине Мартене, я попросил вас не требовать от него справки о судимости.

— Господин президент, я отдал распоряжение, чтобы его избавили от этой формальности.

— И поспешили сообщить об этом господину Эрмелену.

— Я не счел себя в праве скрывать такую особенность биографии от нашего генерального директора, который позднее мог бы потребовать от меня отчета.

— А ваша дерьмовая история, улаживать которую пришлось моему брату? Вы также не сочли себя в праве скрыть ее от него?

Келлер покраснел, съежился и какую-то секунду стоял с видом замученного человека.

— Господин Келлер, это вы навели справки о прошлом господина Мартена?

— Нет, господин президент, не я, — поспешно ответил Келлер, обрадовавшись, что может оправдаться, и уже несколько успокоившись.

— Значит, Эрмелен. Прошу принять к сведению, господин Келлер, что с этого момента господин Мартен будет работать при мне в качестве, скажем… секретаря по особым поручениям. Вы же как начальник отдела кадров позаботьтесь о том, чтобы он получил доступ во все службы, в том числе и в вашу. Он будет действовать от моего имени и отныне получает право контроля за всем, что у нас делается.

Когда Келлер ушел, Лормье сообщил мне, что у меня теперь здесь два бдительных врага, о которых я не должен забывать ни на минуту. Вообще-то, два моих врага были, в первую очередь, врагами Лормье, ибо Эрмелен метил в президенты, а Келлер, считавшийся прирученным, был одной из его креатур.

— Вам придется хорошенько смотреть за всей этой нечистью. Эрмелен — тупой, но упрямый и хитрый зверь, он пытался и будет пытаться снова насолить мне.

Президент проводил меня в комнату, смежную с его кабинетом, и представил Одетте — его секретарше, женщине тридцати четырех лет, коренастой, с широкими плечами, плоской грудью, икрами штангиста и открытым, умным лицом. Она не выказала большого удовольствия, узнав, что я буду работать с ней под началом президента. Моя внешность, мой вид пересаженного в город крестьянина, сухое лицо не располагали женщин ко мне, но я к этому уже привык. В кабинете Одетты сидели еще две женщины: секретарша по имени Жоселина — лет двадцати пяти, худая, с заурядным лицом, и молоденькая машинистка, красивая и хорошо сложенная Анжелина. Все они смотрели на меня недоверчиво и враждебно. Лормье оставил нас одних, и Одетта представила меня своим сотрудницам, которые были вежливы, но тоже холодны.

Придя к Татьяне, я был поражен ее видом. Это был притворный вид смущенного ребенка, который был повинен в том, что учинил какую-то шалость, например, остриг кошку машинкой или запер старого дядюшку в шкафу. В столовой я сразу же заметил, что стол накрыт на двоих. Татьяна, следившая за моим взглядом, покраснела. Когда она заговорила, губы ее слегка задрожали.

— Мама ушла ужинать к Дуне Скуратовой.

Сказав это, она бросилась на меня и, впившись в мои губы, согнула меня под собой — я ведь был сантиметров на десять ниже ее, — словно именно она мужчина. Я подумал сначала о том, сколь смешно выгляжу в такой позе, но моя напряженность прошла, и я пошел за ней в спальню. Мы лежали уже больше часа на узкой кровати, когда, приподнявшись на локте, чтобы заглянуть мне в глаза, она сказала:

— Ты не вернешься к себе. Я схожу за твоими вещами. Будешь жить здесь.

Я ответил «нет» спокойно и твердо. Понимая, что настаивать бесполезно, она воскликнула в сердцах:

— Надо же было быть такой дурой!

Я зарылся лицом в ее волосы и усмехнулся, ясно поняв, что она имеет в виду. Татьяна заплакала у меня на плече. Я ласково заговорил с ней, сказал, что люблю ее.

— Я хотел бы стать твоей опорой, но знаю, что мое присутствие не помешает тебе делать то, чего ты не желаешь делать, возможно, даже наоборот, и ты должна надеяться только на собственную волю.

— Ладно уж, я знаю, что тебе больше хочется жить там, на улице Сен-Мартен. Но почему ты не женишься на мне?

Я оделся, а Татьяна, прикрывшая было свою наготу пеньюаром, передумала и удостоила меня элегантного платья, а также красиво уложила косу рыжих волос. Но перед этим она предстала передо мной почти обнаженной — в туфлях, чулках и поясе с белыми рюшами, на котором держались подвязки. Ей, должно быть, сказали, что так она очень красива. Я это подтвердил. По правде говоря, мне показалось, что рядом с ней великие секс-символы американского кино выглядели бы довольно жалко.

В столовой было полно цветов — срезанных и в горшках. Их хватало и в кухне. К тому же цветы дорогие. Наверняка это изощрялся Лормье. Татьяна приготовила холодный ужин. Пока она ходила от буфета к раковине, я рассказал, как Эрмелен спросил, я ли убил Шазара, и что за этим последовало. Она бурно возмутилась поведением Эрмелена, произнеся немало резких слов, доставлявших мне удовольствие, но когда я дошел до своего рода пакта, заключенного Лормье со мной против общих неприятелей, она просто задумчиво промолчала. На известие о том положении, которое я буду теперь занимать при президенте СБЭ, она также не прореагировала, как я этого ожидал, а лишь поздравила меня бесцветным голосом и с отсутствующим видом. Разочарованный, почти растерянный, я решил уже больше не откровенничать. Мы перешли к столу. Татьяна усадила меня по правую руку, затем встала, обхватила мою голову руками, прижала к себе и произнесла со всей возможной видимостью чувства.