— Я пошутил, что ты никудышная.

— Ладно. Что решаем?

— Выбираем то, что удобнее.

Я направился в спальню, а Валерия — на кухню, снимать макияж. Я принялся развязывать шнурки на туфлях, а когда она вернулась, был уже полураздетым. Пока я снял брюки, сложил их и повесил на стул, на ней остались только трусики да чулки. Она подошла ко мне и заговорила, я же не осмеливался поднять на нее глаза.

— Если захочешь почитать, не обращай на меня внимания. Я привыкла спать при свете.

— Спасибо. Не беспокойся. Сегодня я вряд ли буду читать.

Она легла в постель голой, сказав, что пижамы и ночные рубашки слишком дороги. Попутно я узнал, что моих пижам больше нет. Мишелю они были тесноваты, и он их быстро сносил. Так что мне пришлось лезть в кровать тоже голым на глазах у Валерии, тянувшей руку к выключателю. Я боялся, что близость девушки, с которой мы когда-то делили постель, не даст мне заснуть и ввергнет в пучину искушения, но я заснул почти сразу. Наутро, когда я встал, она умывалась над раковиной, голая до пояса. Пока я умывался сам, она оделась и приготовила завтрак мне и себе, потому что Мишель вернулся поздно ночью и раньше полудня не встал бы. Мы позавтракали в кухне, и я ушел первый, так как идти на работу мне было дальше. Стало ясно, что нам придется жить почти в такой близости, в какой живут муж с женой.

Мой второй день в СБЭ прошел в таком же одиночестве, как и первый. Я взял у Мишеля книгу «Служба бесполезного». На испечатанных крупным шрифтом страницах после дифирамбического посвящения излагалась теория, согласно которой «занятия полезными делами» в обычном смысле слова могут привести лишь к вырождению, обезображению человечества и ускорить его позорный конец. Вот начало первой главы: «Я называю паразитом человека, который перекладывает на других заботу об обеспечении своего материального существования, сведенного к строгому минимуму». Я читал целый день, хотя и с перерывами. Проглотив две-три главы, я долго отдыхал, размышляя то о Валерии, то о незнакомце из ящиков. Что до Валерии, то я умилялся собственной силе воли и разумному поведению. Всего лишь два-три раза вчера вечером и один сегодня утром мне пришлось бороться с мимолетным желанием наброситься на нее. А главное — меня поразили перемены, происшедшие в ней за время, что мы не виделись. Не говоря о мужестве, с которым она два года тянула на себе свое необычное хозяйство, я был удивлен тому, как трезво и чуть жестковато она оценивает себя с откровенностью женщины, которой нечего скрывать о своей жизни. Раньше она раздражала меня, когда почти постоянно пыталась не быть самой собой, вела себя неестественно, нагромождала одну на другую всевозможную ложь, на которую-то и внимания чаще всего обращать не следовало бы, если бы не ее стремление представать передо мной в выгодном свете. Но я людей всегда принимал всерьез и потому упрекал ее. Совместная жизнь с Мишелем должна была быстро показать ей всю суетность лжи и притворства. Он превосходил меня и многих других тем, что сразу чувствовал неестественность в словах или в поведении человека и ставил его на место, не церемонясь, иногда просто смеясь.

Про незнакомца, чьи записи на ящиках я прочитал накануне, в своих мыслях дальше вчерашнего я не продвинулся. Однако присутствие этой загадки вновь начинало разогревать мое воображение. Я опять несколько раз тщательно осмотрел стол в поисках возможно пропущенных знаков. Кабинет, небольших размеров, я обследовал быстро, не найдя ничего для удовлетворения своего любопытства. Стены были абсолютно голые, в комнате — ни шкафов, ни полок. У двери, правда, висела вешалка на три крючка, и я, естественно, удостоверился, что на ней ни спереди, ни сзади нет какой-либо надписи, но в принципе искомым знаком могла быть и не надпись, а какая-нибудь улика, допустим, визитная карточка или фотография, хотя, кто знает, чем они могли помочь. Если бы незнакомец захотел сообщить свое имя, то написал бы его на дне ящиков. Точно так же он мог бы приложить фотографию к своей анкете. Часам к одиннадцати, злой от того, что зашел в тупик, я взялся за четвертую главу своей книги. Я прочитал просто глазами, не вдумываясь, две первые фразы: «Попробуем теперь провести не подлежащее сомнению различие между бесполезной вещью и вещью полезной. Тому, кто доверяет поверхностным утверждениям, является бесчисленное множество деталей оценки». Видя, что эта глава будет не менее скучной, чем предыдущие, я позволил себе минутку отдыха, прежде чем погрузиться в нее. Мой взгляд скользил по матовым стеклам окна, и вдруг в мозгу у меня как бы прозвучали последние слова первой фразы и одно из второй: «Полезные вещи… детали…» Не думая, я мысленно повторил: «Полезная вещь детали радиатора». Что-то смутное зашевелилось в моем воображении, и внезапно я почувствовал, как в голову поднимается легкое, неуловимое тепло, как это бывало, когда я ощущал, что вот-вот смогу решить задачу по математике. Я встал и подошел к батарее, закрепленной на стене. Я понял, что такое полезная вещь и где я ее найду. Просунув руку между батареей и стеной, я нащупал и снял предмет, оказавшийся никелированным ключом с висевшим на нем крючком из толстой проволоки. Система крепления была весьма хитроумной: с внутренней стороны батареи незнакомец натянул между двумя трубами тугой резиновый шнур на двух мощных крючках, удерживавшихся, в свою очередь, на трубах этой же самой резинкой. Ключ подходил к дверному замку, я в этом тут же удостоверился.

Взволнованный находкой, я присел, чтобы подумать. Ключ был свидетельством, материальным доказательством, убеждавшим меня, что в рассказе незнакомца была доля правды. Можно было предположить, что он преувеличивает или сочиняет с целью отомстить кому-то, но все же должна была быть серьезная причина, вынудившая парня запереться на ключ в кабинете. Впрочем, если я еще сомневался и придумывал всякие возражения, то делал это для очистки совести. Внутри же себя я как бы видел целиком этот рассказ, пестревший описками и ошибками пунктуации. Я знавал еще по коммунальной школе неучей, понятия не имевших о правописании и с величайшим трудом строивших простейшие фразы. Встречались мне такие и в армии. Всем им противно было писать, и потребовалась бы веская причина, чтобы толкнуть их на столь длинное упражнение, на которое наткнулся я.

Легко понять, почему, уходя из кабинета в обеденный перерыв и после работы, незнакомец вешал ключ за батарею. Он боялся, что Эрмелен силой отберет его. В один из дней, то ли в полдень, то ли вечером, он спрятал ключ как обычно, но в кабинет больше не вернулся. Возможно, он просто ушел с работы в субботу с намерением вернуться после выходного, но, поразмыслив, объявил в воскресенье родителям, что больше ни ногой не ступит в СБЭ, пусть, мол, его лучше посадят в тюрьму. И возможно-таки, он оказался в тюрьме, а может быть, завербовался в десантники, либо в иностранный легион, или же в десантники легиона. Но могло быть и так, что его убили.

Выходя на обед, я повесил ключ за батарею. Из кабинета напротив вышла молодая женщина, зябко кутавшаяся в пальто. «Что за мерзкая контора, — сказала она человеку, появившемуся из другой двери. — Можно околеть от холода». И правда, тут было не жарко. Человек — пузатый мужчина лет пятидесяти — потер ей спину и не преминул обнюхать ее затылок с отвратительной миной, которая бывает у мужиков в этом возрасте, когда их терзает похоть. «Шардон, — сказал он, — у меня для вас хорошая новость. Сегодня включают отопление». Люди, попадавшиеся мне в коридоре, не обращали на меня внимания, и мне было неприятно, как будто они делали это умышленно. В замкнутом мире тюрьмы каждое новое лицо вызывало, напротив, пристальный интерес, засчитывающийся заранее в пользу вновь прибывшего. Здесь же ни одна душа не выказала любопытства к моей особе. Почти одновременно со мной к главной лестнице подошла женщина, принимавшая меня в отделе кадров. Я попытался встретиться с ней взглядом, но она прошла вперед, не замечая меня. Такое очевидное пренебрежение показалось мне плохим предзнаменованием.