— Но как? Это же невозможно.

— Для кого невозможно, а для кого и вполне реально.

Комиссар побледнел и поцедил повторно:

— Вы не посмеете.

В его голове мгновенно сложился большой кусок пазла. Если бы не его стопроцентная уверенность, что из хэппи не возвращаются, он бы конечно понял, что Паскаль слишком странный для хэппи. Это же было очевидно, что он ведет себя слишком нетипично. Странное ощущение нормальности Паскаля не покидало комиссара во время разговора с ним. Но кто бы мог подумать! Уцепившись за идею вымогательства, комиссар упустил этот подозрительный момент.

— Отчего же, комиссар. Разве это не гуманно, приблизить, так сказать, вас вплотную к вашим идеалам? — Айзек спокойно продолжал подключать к шлему провода, но Пеллегрини уже думал о другом и не пытался спорить.

— Комиссар. Комиссар! — Паскаль вывел того из оцепенения. — А знаете, что вам расскажу? Я вас успокою. Я был веджи и выглядел счастливым. И вы тоже будете. Я провел два с лишним года в состоянии вареного овоща! Как во сне без сновидений, знаете? Я эти годы вообще не помню! Быть веджи — это как быть в коме. Вы ничего не будете чувствовать, ничего не будете понимать. А где нет понимания, нет страха. Вы станете блаженным, которого не будут беспокоить ни неувязки в поведении лгуна-Айзека, ни странное поведение веджи-Паскаля… Разве не чудесно, комиссар?

Комиссар с трудом разбирал слова, будучи почти не в состоянии слушать. Наверное, впервые в жизни он испугался и не на шутку. Он понимал, что его не отпустят, так как он засадит за решетку их всех и их окружении быстрее, чем за полчаса.

Он понял, что эти люди не способны на убийство, и теперь столкнувшись с их решением, с их интеллектом лоб в лоб, он был раздавлен. И шансов нет, потому что иначе они бы не рассказали ему всю правду. Хотя всю ли?

— Эй, Пеллегрини, очнитесь! Есть и по-настоящему хорошая новость, — Айзек пытался привести комиссара в чувство. — Наша конечная цель вернуть энергию обратно всем хэппи, так что считайте это таким среднесрочным отпуском, на полгода-год, надеюсь, не больше. Заполните, пожалуйста, контракт. Напишите инструкцию, и я обещаю передать ее вашим родственникам. Они свозят вас в Калифорнию, на Гавайи или Флориду, на Гоа. Ничего личного, это борьба идей.

Туман и болото, гроза. Так мог описать ход своих мыслей Пеллегрини. Вспышки и полный беспорядок, калейдоскопом проносились картинки: сестра Жанетт, крестная дочь, кабинет, Эйфелева башня в окне, феттучини с лососем, кабинет в Департаменте и поселок для хэппи. Вместе с Готье.

— Я предпочту застрелиться. Я офицер и имею право выбора.

Рот как будто самостоятельно произнес эти слова. Работало подсознание.

— Интересная смена жизненной позиции. — удивился Айзек. — Еще полчаса назад вы готовы были нас растерзать за борьбу с вашими идеалами, и вы так быстро от них отреклись.

У Пеллегрини пересохло во рту, он не мог не возразить на это:

— Моим идеалом всегда был мир, в котором нет преступности, нет насилия. Я не отрекаюсь от такого мира. И я не единственный в этой комнате, кто сменил жизненную позицию! Кажется, это ваше изобретение, профессор Линк? — Пеллегрини исподлобья посмотрел на профессора. — Что вы вдруг передумали, да еще целое подполье организовали?

— К сожалению, комиссар, я создал… чудовище. Оно дало миру много прекрасного. Можно сказать, планета выпила чудодейственную витаминку. Оздоровилась, окрепла. Но боюсь, у витаминки нашлись побочные эффекты, которые мне теперь приходится исправлять.

— Что же за побочные эффекты такие, позвольте полюбопытствовать?

— Вам же Паскаль все рассказал. — грустно ответил профессор. — Состояние хэппи — это не жизнь. Это новый вид комы. Люди умирают, только не физически, а эмоционально, так сказать. Мозг больше не работает. Нет воспоминаний, как выяснилось. Мы же вернули ОЭ Паскалю, сами видите. А выяснилось, что вытащили с того света. Поверьте, мне не просто было это признать.

— Может, вы как-то не так энергию вернули, случайно стерли память?

— А вот поэтому мы и не пошли в полицию, — вместо профессора ответил Айзек. — Кто-то скажет, не так вернули, кто-то предложит провести дополнительные исследования. Думаете, Агентство так легко от такой власти откажется? Вы подобные случаи в истории помните? А если вообще объявят сумасшедшими и в психушку упекут? Или попытаются замять тему? Что-то дети веджи с нулевым креативом не остановили скачивание.

— Так не все же дети рождаются веджи!

— А вы анализы ДНК на отцовство у них брали? С чего вы решили, что оба родителя точно веджи?

— Ну, это вы загибаете, молодой человек, — попытался возразить Пеллегрини.

— Я-то как раз не загибаю, а трезво взвешиваю риски, — ответил Айзек. Если мы вернем креатив еще тысяче хэппи, тогда это будет неоспоримый факт. А не частный случай, который не пойми как истрактуют. Сами подумайте. Без профессора точно факт скачки будет объявлен ненаучным, потому что не проведен в лабораторных условиях, например. А если предъявить им профессора, то непонятно, куда его упекут на следующий день. И главное кто? Террористы или спецслужбы? Да даже заявление Линка могут поставить под сомнения. Как доказать, что закачивание проведено правильно? Можно оспорить то, что Паскаль был веджи. Может, он аферист, получивший деньги и спокойно изображавший из себя веджи? Если наша операция провалится, то мы конечно все это полиции расскажем. И журналистам тоже.

— Да уж, — Пеллегрини не мог не согласиться с рассуждениями Айзека. Поход в полицию не гарантировал ничего. Кроме того, что всех для начала возьмут под стражу. Все-таки совершено ограбление. Необычное, но ограбление.

— Послушайте, Айзек. У меня есть крестница, у меня есть сестра. Я должен подумать в первую очередь о них.

— Нет проблем. Думайте. Если все пройдет гладко, то не так уж долго вы пробудете веджи.

— А если нет?

— Комиссар, — Айзек улыбнулся, — Вы что, начинаете болеть за наш успех?

Пеллегрини поймал себя на мысли, что именно так. Он волнуется, что у них не получится, и он останется веджи. Эта мысль шокировала комиссара.

— Представьте, практически у всех хэппи были родные, близкие, друзья. Были. Потому что тот, кто стал веджи, — моральный покойник, — вмешался Паскаль, который не желал стать веджи никому, даже врагу, комиссару. — Самое страшное — у превратившегося в веджи нет теперь его самого. А ведь, согласитесь, Пеллегрини, у человека есть только он сам. По большому счету. Каждый человек — огромный мир. Нет, давайте-ка скажем не так избито. Каждый человек — радар. Он излучает вокруг себя волны — это поступки, идеи, общение с другими людьми. А по возвращению этих волн обратно, по обратной связи, человек оценивает то, как он живет. И вот на свете существуют миллиарды радаров, каждый излучает и оценивает. И живет, осмысляя все те сигналы, которые он получает. Каждый из миллиарда отдельно, и так все вместе. Думая об этом, свихнуться можно. Веджи — это радар, лишенный способности излучать. И можно ли вообразить более жестокое насилие, чем изъятие у человека его самого? Превращение его в ходячий аппарат по переработке пищи.

Пеллегрини внимательно слушал Паскаля, пытаясь понять свое будущее состояние. Он не хотел, но смирился с тем, что стать хэппи для него теперь неизбежно.

— Я пошел на сдачу ради своей любимой, — продолжал Паскаль, руки его тряслись и на глаза наворачивались слезы. — Но она ушла от меня меньше, чем через три месяца. А я даже не попытался ее остановить. Мне было все равно! Это сейчас мне не все равно, да только поезд ушел! Она давно с другим! Вы не представляете, что это такое, уснуть в объятиях любимой, а проснувшись утром понять, что она уже год как с другим!

Пеллегрини опустил голову. Того страха, который он испытывал сейчас, когда его захотели «скачать», он не пожелал бы и врагу. Хоть бы у этого чертового Айзека все получилось!

Байки взял со стола стопку чистых листов бумаги и протянул Пеллегрини: