В первый же день их путешествия на запад Харальд отвел Груммоха в укромное местечко на носу корабля и сказал:

– Груммох, мой боевой друг, мне хотелось бы задать тебе два вопроса.

Груммох почесал свою лохматую голову:

– Давай, брат мой названный, спрашивай. Надеюсь, ты не захочешь узнать, откуда появляется ветер, или отчего луна делается круглой, как тарелка. Я признаюсь тебе открыто, на эти вопросы у меня нет ответов. Надеюсь, что со всеми остальными вопросами я справлюсь.

«А где зарождается прилив?» – чуть было не спросил Харальд, но шутка замерла у него на губах. В эту минуту он не был расположен шутить.

– Не думаешь ли ты, что было бы разумнее развернуть корабль и направить его на восход, туда, где наш дом, а вовсе не туда, где садится солнце? – задал он свой первый вопрос.

– Мне это тоже приходило в голову, – откликнулся Груммох. – Мы уже давно не были дома. Но подумай сам: нас стало вполовину меньше с того времени, как мы покинули родные берега. Разве что нам удалось бы уговорить десятка два беотуков сопровождать нас, иначе мы представим жалкое зрелище в открытых морях. К тому же, не в обычае норвежцев возвращаться без добычи, а мы пока что не добыли никаких сокровищ. Я надеюсь что там, в землях беотуков, мы, может быть, обнаружим серебро или золото, или, если боги будут милостивы, то и драгоценные камни, которые ничего не стоит привезти на «Длинном Змее». Тогда мы вернулись бы домой сознавая, что все это долгое путешествие было не понапрасну. Ответил я на твой первый вопрос, друг мой?

Харальд кивнул, но в глазах его продолжало светится непреодолимая жажда еще раз взглянуть на свою любимую супругу Асу дочь Торна и сыновей Свена и Ярослава.

– О чем еще ты собирался спросить, Харальд? – Груммох взглянул на него, лениво почесывая правый бок. Он решил изобразить великого пророка, которому на любой вопрос ответить так же легко, как прогнать муху.

– Меня беспокоит Хеоме, – продолжал Харальд, не реагируя на шутку. – Он был слаб и презираем своим народом, пока мы не помогли ему, надеясь, что он окрепнет духом и почувствует уважение к себе самому. Но кончилось это тем, что он только почувствовал презрение ко всем остальным. Теперь Хеоме тиранит воинов, а со своим братом, истинным воином Вавашей, обращается, как с собакой. Боюсь, что однажды он предаст своего брата и даже попытается его убить. Он захочет сам сделаться вождем племени, когда Гичита умрет. И более того, мне думается, что он и с нами попытается разделаться, поскольку нам известна его тайна.

Груммох зевнул.

– Хеоме, – сказал он, – не более чем кусачий комар, такой вот, какие увязались за нашим кораблем. Они докучливы, но не более того. Хочешь от них отделаться, ну, махни рукой и отгони. Если же какой из них сядет на руку и приладиться укусить, возьми да прихлопни его ладонью. Вот он и превратится в ничто. То же самое и с Хеоме. Он называет себя Хеоме Волк, а я зову его Хеоме Комар. Если Хеоме Комар чем-нибудь заденет меня, я прихлопну его, и от него даже памяти не останется.

Харальд задумчиво кивнул.

– Отважные слова, брат мой, – заметил он. – Но отвага это еще не мудрость. Я не раз приглядывался к его лицу. В нем есть некая странная сила. Боюсь, когда-нибудь пробьет час, и он может оказаться настоящим мужчиной, а вовсе не простым комаром. Мы должны смотреть правде в глаза, Груммох. Он может причинить нам зло.

Груммох стал напевать себе под нос легкомысленную песенку. Потом сказал:

– Ничего, я справлюсь с ним, если что и случиться, Харальд. Как я вспомню, какого перца я задал ирландцам во времена короля Мак-Миорога, так мне смешно делается при мысли о Хеоме.

– Ты встретил тех людей, – возразил Харальд, – когда ты был молод и жаден до побед и славы. К тому же они были простые воины, чья сила крылась только в боевых топорах и мечах. Стоило тебе справиться с их мечом и топором, как им приходил конец. Но Хеоме не владеет ни топором, ни мечом. Его сила в его голове, и хитрость его – грозное оружие. Он может напасть там и тогда, когда этого вовсе не ждешь. Неизвестно, до чего он додумается: до медвежьей ямы, или неожиданно упавшего дерева, или, снежного обвала, или пробоины в корабле, или яда, подсыпанного в питье, или жилы вокруг шеи спящего.

– Мы все в руках Одина, – философски заметил Груммох. – Что должно случиться, того не миновать. Оно все равно случится, Это то же самое, что и твоя тревога по поводу Девы со щитом, которая явилась тебе, когда мы отказались подобрать этого хоконова парня, Хавлока Ингольфссона.

– Ты даже не представляешь себе, насколько справедливы твои слова, друг мой, – печально отозвался Харальд. – Я думаю об этом, если не каждый день, то через день. Я не ребенок, меня не убаюкаешь сладкими речами. Я знаю, я поступил дурно, и Один накажет меня так или иначе. Вполне возможно, он для этого уже избрал Хеоме, и тот принесет мне смерть.

Груммох громко рассмеялся и заставил Харальда выпить большой рог ягодного вина, чтобы хоть немного его развеселить.

Может на час-другой это средство и помогло, но его не хватило даже до вечера. Харальд опять помрачнел. Он не принял участия в игре, когда викинги состязались в метании топора, коротая время в утомительном и однообразном плавании.

Они натягивали веревку, не толще мизинца, между двумя шестами, и отойдя на расстояние десяти шагов, прицеливались и метали топор, стараясь перерубить веревку в самом центре. Харальд обычно первым начинал эту потеху, но на этот раз он только пожал плечами и отошел в сторону.

– Сын Сигурда сегодня не в духе, – заметил Гудбруд Гудбрудссон.

– У него, должно быть, болит живот, – предположил Ямсгар Хавварссон. – Ни от чего другого человек не делается так мрачен.

Первые два дня они шли по узкой реке, и к вечеру второго высадились на берег и устроили стоянку под нависающими скалами, где-то там в вышине выли волки. На небо выкатилась круглая и бледная луна.

Место было зеленое, но какое-то пустынное.

– Кто здесь живет? – обратился Харальд к Ваваше.

Ваваша раскинул руки и передернул плечами.

– Мало кто, – сказал он. – Племена, которые никак себя не называют. Они выходят на охоту небольшими группами. Это непохожие на нас люди. Они носят одежды из меха, как медведи, и пришли с далекого севера. Они поклоняются луне и питаются не мясом, а только жиром убитых животных. Их нечего боятся. Стоит им завидеть нас издали, в перьях и с топорами, как они тут же бросаются наутек и прячутся в лесах.

– А есть здесь кто-нибудь, кого беотуки боятся, Ваваша? – спросил Груммох.

На что Ваваша ответил так:

– Нет, Великан, таких людей, кого боялись бы беотуки, не существует. Но к некоторым мы все же должны относится с известной осторожностью. Это, например, племя алгонкинов, которые живут на расстоянии одной луны отсюда, в верхнем течении большой реки, куда мы вскорости направимся. Это жестокие воины, и их много. Они не любят беотуков, потому что давным-давно, с тех пор уже сменилось много поколений, наши люди высадились на берегу и по неведению срубили их священное дерево. Они не замышляли ничего плохого, просто хотели построить избушку, чтобы защитить себя от бурь, которые обычно налетают к концу охотничьего сезона. В это время мы уже начинаем собираться, чтобы вернуться на зиму к своему стойбищу.

– Ну, и что же эти алгонкины, они на вас нападают? – спросил Харальд.

Ваваша кивнул:

– Бывает год, когда они прячутся в засаде и ждут, когда мы появимся. Тогда проливается великая кровь. А выпадают и такие годы, когда они просто толпятся на берегу и только провожают нас взглядами, в основном надеясь на то, что река сама с нами расправится. На этой реке часто подстерегает опасность: пороги, стремнины, водопады, подводные скалы и оползни.

– Чего же вы тогда, – возразил Груммох, – каждый год отправляетесь вглубь страны, когда легко прокормиться и у себя на берегу?