Харальд крикнул:

– Это волчья лежка. Тут волк с волчицей и целая куча волчат.

Едва он успел объявить эту новость, как на пороге появился огромный серый волчище. Он рычал, злобно помахивая хвостом. Все разглядели его тяжелые челюсти и острые клыки.

– Да, тут, пожалуй, потребовался бы боевой топор, а не уполовник, которым моя бабушка прогнала англичан, явившихся в наш фьорд однажды весной.

– Это дедушка всех волков, – заметил Торнфинн. – Я ничего подобного не видел у нас в Норвегии.

Харальд наверное, отступил бы, уважая право зверя защитить свою жену и детей. Но огромное серое существо неожиданно издало грубый рык и кинулось на викинга, стоявшего шагах в трех от него. Харальд понял, что увернуться было бы глупо, да и выглядело бы это трусостью. Он выхватил охотничий нож и, наклонившись, чтобы дикий зверь не мог задеть его грудь и голову, повернул острие таким образом, что волк в своем прыжке сам распорол себе брюхо.

Когда зверь рухнул на землю, издав предсмертный вопль, Харальд нагнулся и, попросив у волка прощения, вонзил нож в холку. Огромный серый волк затих, только его задние лапы раз или два дрогнули в агонии.

Ямсгар Хавварссон заметил задумчиво:

– Ни один удар не был нанесен так блестяще, даже никем из лапландцев, а они здорово умеют управляться с охотничьим ножом. Если бы я был королем, сын Сигурда получил бы сейчас золотой браслет за храбрость.

– Если бы ты был королем, – заметил Торнфинн Торнфиннссон, – никому бы этот золотой браслет не достался, ты бы запрятал его в дубовую шкатулку и зарыл в землю, а сам бы ходил в рубище. Бывают на свете такие короли, и ты такой же, знаю я тебя.

Пока шли эти пререкания, Груммох подошел к Харальду и что-то прошептал ему на ухо. Харальд кивнул, соглашаясь.

– Хеоме, сын Гичиты, – сказал он, – весь мир знает, что ты храбрый парень. Только твои руки не позволяют тебе проявить мужество. Чтобы ты мог доказать это соплеменникам, я дарю тебе этого волка. Мы скажем, что ты схватился с ним и почти что прикончил его, когда один из наших людей подошел и нанес ему окончательный удар ножом. Как бы ты отнесся к этому?

Какое-то время Хеоме молчал, переводя взгляд с волка на Харальда и опять на волка. Наконец он заговорил, и губы его при этом подергивались:

– Это заставило бы наших людей, по крайней мере, почувствовать ко мне уважение. Они наконец-то признали бы меня мужчиной, за то, что я убил волка безоружным. Но как быть с этими белыми людьми?! Не проговорятся ли они, не выдадут ли наш секрет?

– Я ручаюсь, что тебе нечего опасаться. Все эти люди – мои друзья. Мы вместе выдержали грозные штормы на многих морях. Они не выдадут тайны, так ведь, викинги?

Все воины, стоявшие на поляне, подняли боевые топоры и потрясли ими в воздухе. Они поклялись не говорить об этом никому и никогда.

После этого все повернули назад, захватив с собой мертвого волка. Его нес Груммох, потому что это был зверь огромных размеров. Когда показался вигвам Гичиты, Груммох передал его Хеоме, и тот с трудом поволок добычу к жилищу своего отца.

Хеоме положил волка к ногам старого вождя и рассказал, как получилось, что он убил дикого зверя. Викинги стояли позади, скрестив руки на груди и кивая головами при каждом его слове.

Вначале на лице Гичиты отразилось сомнение, но когда он увидел, что и Харальд, и Груммох подтверждают слова сына кивками, он созвал старейшин племени беотук и торжественно провозгласил, что Хеоме отныне признается храбрецом и настоящим мужчиной.

Женщины ободрали волка и сделали из его шкуры головной убор для Хеоме. Его новое имя теперь стало «Победитель Волков».

Когда вернулся Ваваша, несший на шесте добытого на охоте оленя, и увидел Хеоме, важно вышагивающего в своем новом уборе, он удивленно спросил, что произошло.

Харальд поведал ему, как Хеоме показал себя настоящим воином. Тогда Ваваша подбежал к брату и заключил его в объятья, чуть не плача от радости.

Но викинги заметили, что Хеоме поспешил освободиться от братских объятий, презрительно скривив рот. Это больно задело Вавашу.

Груммох прошептал:

– Не совершили ли мы ошибку, братец?

– Возможно, – так же шепотом ответил Харальд. – посмотрим, что решат боги. Мы поклялись хранить тайну. С этой минуты мы должны забыть о происшедшем.

Надо сказать, что многие викинги в эту праздничную ночь пожалели о клятве, которую принесли днем на поляне. Они терпеть не могли заносчивых трусов, потому что сами были настоящими воинами.

Весна была в полном разгаре. Деревья покрылись густой листвой, по лесным полянам в бесчисленном количестве носились молодые олени и лисы. Не было дерева, на котором бы птицы не свили гнезда. Орлы и ястребы парили в синем небе, гоняясь за добычей для птенцов.

Тогда Гичита созвал все племя и заявил:

– Настало время покинуть стойбище в лесах и двинуться в сторону великих равнин, где мы сможем запасти столько мяса и шкур, что хватит накормить зимой и одеть хоть весь белый свет. Готовьтесь, настало время путешествий, надо воспользоваться хорошей погодой, если мы хотим, чтобы наши каноэ спокойно прошли по рекам и озерам.

В течение двух следующих дней воины латали и смолили длинные кожаные каноэ и спустили их на воду. Они загрузили все необходимое для весеннего путешествия: и сушеное мясо, и туши молодых оленей, и меха, и бурдюки с вином, и, конечно, оружие.

«Длинный Змей» по-прежнему стоял на якоре возле берега, и викинги тоже занялись подготовкой драккара к плаванию. Они собирались последовать за беотуками, не зная хорошенько, что их ожидает.

Накануне отплытия Ваваша взошел на корабль викингов и сказал:

– Гичита, мой отец, возглавит наш поход, и Хеоме, вновь обращенный воин, будет рядом с ним, в его каноэ. Позвольте мне, мои новые братья, поплыть с вами на вашем большом деревянном каноэ. Я мечтал об этом с того самого мгновения, когда оно впервые приблизилось к нашему берегу.

Харальд пожал его большую смуглую руку.

– Мы охотно возьмем тебя с собой, Ваваша, – сказал он. – Ничего другого я и сам не желал бы. Ты сделаешься первым краснокожим викингом!

Тогда все норвежцы засмеялись от удовольствия, а Гудбруд Гудбрудссон подарил ему свой железный шлем с бычьими рогами и инкрустациями из меди и граната.

Ваваша был рад подарку и поклялся носить его не снимая в знак их нерушимого братства, хоть шлем и был довольно тяжелым. Когда судно отчалило от берега, Ваваша встал рядом с Харальдом и Груммохом на носу корабля, и все викинги готовы были поклясться, что они не встречали более красивого воина даже во фьордах своей далекой родины.

– Вот если бы он вооружился настоящим боевым топором вместо этого своего топорика, похожего на клюв дятла! – заметил Торнфинн.

– Не беспокойся, – сказал Гудбруд, – этот дятел может наделать дел не меньше, чем твой огромный нож мясника! Уверяю тебя, друг мой, стоит Ваваше только ткнуть своим топориком, и человек тут же – брык, и дух из него вон! А тебе надо еще раскрутить над головой свой кусок железа, насаженный на древесный ствол, прежде чем нанести удар. И вот ты уже и выдохся!

– Я готов поклясться, что ты и сам стал наполовину краснокожим. И почему ты до сих пор не носишь кожаную рубаху с каемочкой?

– Я уже об этом думал, дружище, – отозвался Гудбруд. – Эти рубахи очень теплые и куда более практичны, чем моя короткая шерстяная куртка.

На что Торнфинн фыркнул:

– Ступай и раскрась свою рожу, дикарь!

Но в глубине души Торнфинну нравились беотуки, и особенно Ваваша, который наверняка в дальнейшем станет великим боевым вождем, каким мог бы стать, как ему думалось, и всякий норвежский викинг.

Все было бы хорошо, но две вещи постоянно тревожили Харальда Сигурдссона. Во-первых, сон, который снился ему почти каждую ночь. Он видел во сне свою жену и обоих сыновей. Они стояли на вершине холма над фьордом, и, протягивая к нему руки, спрашивали его взглядом, когда же он наконец вернется домой. А во-вторых, его беспокоило поведение новоиспеченного воина, Хеоме, который не упускал ни единого случая, чтобы не напомнить всем и каждому о проявленной им доблести во время охоты на волка.