– Нет, – проговорил Голос. – Еще не слишком поздно. Мы еще поговорим, ты да я. Когда придет срок.

– Значит, у тебя есть план? Ты не просто убиваешь своих же собственных потомков?

– Потомков? – он засмеялся. – Представь, что на руках и ногах у тебя висят цепи, к пальцам привязаны тяжкие гири, ноги тысячью корнями скреплены с чьими-то еще ногами. Потомки, чтоб их!

Солнце уже и в самом деле поднималось. Но и для Голоса в его джунглях тоже – конечно, если он находился в тех джунглях.

Я запер дверь, плотно задвинул шторы, отправился в просторную гардеробную и улегся там спать, страшно злясь, что никак не могу отправиться домой до неотвратимого заката.

А через две ночи грянуло в Париже.

В промежутке Голос не удостоил меня ни единым словом.

Когда я подоспел туда, все уже было кончено.

От маленькой гостиницы на рю Сен-Жак остались одни обгоревшие развалины. Пожарные все еще поливали их водой. Меж узкими домами, что стояли по бокам от пожарища, витали клубы дыма и пара.

В сердце Парижа не слышалось голоса ни единого вампира. Уцелевшие бежали в провинцию и призывали всех остальных следовать их примеру.

Никем не замеченный, я медленно пробирался сквозь скопившуюся на тротуаре толпу зевак – обычный юный пижон в фиолетовых очках и потертой кожаной куртке. Пижон с гривой волнистых белокурых волос. И прячущий под полой смертоносный боевой топор.

Однако я был уверен, что слышал-таки одну мольбу – сильнее прочих голосов – в самом начале Всесожжения, когда первые вопли только начали разноситься по ветру. Женский голос, что-то лепечущий по-итальянски. Он звал меня, молил прийти. Я слышал непрестанные всхлипы: «Я Бьянка Солдерини».

Что ж, если я и впрямь ее слышал, теперь все было тихо. Она умолкла.

Я брел вдоль пепелища, мысленно отмечая черные жирные пятна на мостовой. В одном чудом уцелевшем дверном проеме виднелась черная склизкая груда обгорелых костей, бесформенный комок мяса. Быть может, здесь еще теплится жизнь? Сколько лет было этому несчастному? Возможно ли, что это – легендарная и прекрасная Бьянка Солдерини?

Душа моя сжалась от ужаса. Я подошел к останкам. Прохожие не обращали на меня внимания. Я потрогал носком ноги массу дымящихся кровавых ошметков. Плоть вся оплавилась, кости утратили форму, вся груда словно бы впаялась в камни мостовой. Нет, здесь не осталось ничего живого.

– Ну что, Голос, гордишься собой? – спросил я.

Но его не было. Во всяком случае, здесь. Иначе я почувствовал бы его присутствие.

Он не разговаривал со мной с той краткой перебранки в Майами – как ни молил я его откликнуться, ни засыпал вопросами, ни изливал душу, признаваясь, что уважаю и глубоко ценю его, мечтаю его понять, страстно интересуюсь им.

– Амель, Амель, поговори со мной, – снова и снова повторял я. Неужели он нашел себе иной объект для любви – кого-нибудь поуступчивей, чем я, более полезного для его целей?

И что куда актуальнее – что мне теперь-то делать? Что я могу предложить всем тем, кто по каким-то глупейшим причинам свято уверен, будто я способен разрешить всю эту неразбериху?

А тем временем погибло уже множество вампирских приютов, множество молодых вампиров. Вот и до Парижа дошло.

Я много часов обшаривал Латинский квартал. Обшарил весь центр Парижа, бродил по берегам Сены, возвращался, по старой моей привычке, к Нотр-Даму. Ничего. В Париже не осталось ни единого вампирского голоса.

Все эти папарацци исчезли.

Почти как в былые ночи, когда я считал, будто кроме меня во всем мире нет других вампиров, когда я бродил по этим улицам в одиночестве, страстно мечтая услышать хоть чей-нибудь голос.

И все это время другие вампиры, злые и кровожадные вампиры под предводительством Армана, скрывались в подземельях под кладбищем Невинных Мучеников.

Я снова как наяву увидел штабеля костей, груды черепов, гниющие останки. Однако видения эти относились не к древним катакомбам, где в восемнадцатом веке ютились Дети Сатаны. О нет, то были катакомбы под современным Парижем – место, куда перевезли останки со всех старинных кладбищ после того, как орден Детей Сатаны канул в забвение.

Поток образов. Катакомбы. Груды костей. Плач какой-то вампирши. Два скорчившихся существа. Одно из них что-то говорит другому – шепотом, но быстрой, торопливой скороговоркой. Я узнал этот тембр. Тот самый голос, что я слышал сегодня чуть раньше.

Покинув Иль-де-ля-Сите, я двинулся к катакомбам.

В голове у меня мгновенной вспышкой возникло видение – две плачущие женщины. Старшая – сущее чудовище, обтянутый кожей скелет с распущенными, спутанными лохмотьями волос. Страшилище, словно бы сошедшее с полотен Гойи. Но тут видение исчезло, и я не смог поймать его снова.

– Бьянка! – позвал я, прибавляя ходу. – Бьянка!

Я знал, где располагались туннели – глубокие, темные, жуткие туннели под городом, стены которых были выложены дотлевающими костями умерших за много веков парижан. В эти подземные коридоры иной раз пускали и публику. Я знал, где находится вход. Мчась со всех ног к площади Денфер-Рошро, я уже почти добрался до цели, как меня вдруг остановило преудивительнейшее зрелище.

Тьму перед входом в катакомбы прорезала ослепительно-яркая вспышка: словно из склепа внезапно вырвался столб пламени. Темное деревянное здание, ограждавшее спуск в подвал, где начиналось подземелье, взорвалось, с оглушительным треском рассыпалось на куски.

Взору моему предстала вампирша с длинными светлыми волосами – вся белая, излучающая силу и мощь. Она поднималась над мостовой, прижимая к груди двух других женщин: ту каргу со спутанными волосами и рыжеволосую красавицу, что вся сотрясалась от рыданий.

Это загадочное существо слегка замедлило вознесение – специально ради меня. На долю секунды взгляды наши встретились.

Еще увидимся, храбрец.

И она исчезла.

В лицо мне ударила волна воздуха.

Когда я пришел в себя, то понял, что сижу прямо на мостовой.

Сиврейн.

Это имя прочно отпечаталось у меня в голове. Сиврейн. Но кто она такая, эта Сиврейн?

Я все еще сидел, уставившись на вход в туннель, как вдруг услышал быстрые приближающиеся шаги. Кто-то подбирался ко мне – твердой и уверенной поступью.

– Вставай, Лестат.

Обернувшись, я взглянул в лицо своей матери.

Она стояла предо мной – после стольких лет разлуки. Все та же старая куртка в стиле сафари, цвета хаки. Все те же выцветшие джинсы. Волосы заплетены в косу, бледное лицо подобно фарфоровой маске.

– Ну же, вставай! – велела она. В холодных голубых глазах плясали отсветы огня полыхающего перед входом в туннель здания.

Былая любовь, былая досада мгновенно вспыхнули в моей груди огнем ярости. Меня словно отбросило на сотни лет назад. Я снова гулял с ней, как в детстве, по холодным голым полям, и снова она бранила меня ледяным, нетерпеливым голосом:

– Ну же! Вставай! Пошевеливайся!

– А если не встану? – огрызнулся я. – Что ты станешь делать? Дашь мне пощечину?

Именно это она и сделала. Закатила мне звонкую оплеуху.

– Вставай живо! Отведи меня в эту свою твердыню в старом замке. Нам надо поговорить. Завтра я возьму тебя к Сиврейн.

Голос, похоже, завел привычку – каждый вечер будить его и внушать, что пора, мол, пойти и очистить земли вокруг от вампиров-отщепенцев, что ему же самому станет куда приятнее и счастливее, если он так и сделает. Голос не оставлял его в покое, нежно нашептывал:

– Мариус, я знаю тебя. Очень хорошо знаю. И знаю, что ты любишь своего спутника, Дэниэла. Сделай, что я велю – и ему никогда больше не будет грозить никакая опасность.

Мариус игнорировал Голос – так же уверенно и стойко, как священник игнорирует искушающий голосок Сатаны. Но всю дорогу он пытался вычислить: как это существо проникает в мой мозг? Как ухитряется разговаривать с такой физически ощутимой теплотой, точно мы с ним – родные братья.