– Ты еще здесь, Голос? – шепнул я.

Молчание. Однако меня не покидало ощущение, да, твердое ощущение, что он где-то рядом. Я чувствовал себя совершенно несчастным, страшился за себя, боялся собственной слабости, неспособности любить.

Тогда-то все и случилось.

Я подошел к высокому, в полный рост, зеркалу на двери ванной комнаты, чтобы поправить галстук. Вы же знаете, какой я щеголь. Даже в нынешнем своем жалком состоянии я не преминул облачиться в элегантный пиджак от Армани и парадную рубашку, и теперь вот – ну да, хотел поправить яркий и стильный шелковый галстук с рисунком ручной работы. Но моего отражения в зеркале не оказалось!

Там оказался я – но не мое отражение. Другой я: улыбающийся, взирающий сам на себя победоносными сверкающими глазами, прижавший обе руки к стеклу, точно к окну темницы. Да, та же одежда, да и во всем прочем я, вплоть до длинных волнистых золотых локонов и ярких синевато-серых глаз. Но не отражение.

Я пришел в ужас. В ушах смутным эхом зазвучало слово «доппельгангер» – и весь ужас, связанный с этим словом. Не знаю, под силу ли мне описать, как жутко это все было – мое обличье, населенное кем-то иным, смеющееся надо мной, угрожающее мне.

Не подавая виду, что испугался, я продолжил как ни в чем не бывало поправлять галстук. А двойник продолжал улыбаться ледяной издевательской улыбочкой. В голове у меня раздался смех Голоса.

– Ждешь от меня похвалы, Голос? – спросил я. – А мне-то казалось, ты меня любишь.

Удар попал в цель. Его лицо – мое лицо – сморщилось, точно у плачущего ребенка. Он вскинул руки, словно бы защищаясь. Растопыренные дрожащие пальцы, растерянные глаза. Изображение исчезло, а на смену возникло настоящее отражение, я сам – озадаченный, слегка напуганный и не на шутку разозленный. Я в последний раз поправил узел галстука.

– Я люблю тебя! – произнес Голос печально, почти скорбно. – Люблю!

И снова задрожал, взревел, разбился смешением языков – русского, немецкого, французского и латыни.

Той ночью, начав очередной сеанс вещания из Нью-Йорка, Бенджи сказал, что так продолжаться не может. Он призывал юных вампиров покинуть большие города. Призывал старших членов нашего племени.

Я сбежал от всего этого в Анатолию. Хотелось снова увидеть Айя-Софию, прогуляться под древними сводами. Хотелось навестить развалины Гебекли-Тепе, старейшего неолитического поселения в мире. К черту проблемы нашего племени! Да с чего вообще Бенджи взял, что мы все – одно племя?

По моим прикидкам, когда Мариус сделал Бенджи Махмуда вампиром, тому было около двенадцати лет – но точно не знает никто, в том числе и сам Бенджи. Он родился в семье бедуинов в Израиле, но потом семья молодой пианистки Сибель – отчетливо ненормальной девицы – наняла его и перевезла в Америку, чтобы он стал ее компаньоном. В середине девяностых годов двадцатого века юные музыканты познакомились там с Арманом, но сами не причащались Крови вплоть до того момента, как Мариус применил к ним обоим Темную Уловку в виде дара Арману. Само собой, тот пришел в ярость. Он чувствовал себя преданным и горько сожалел, что человеческие жизни его подопечных оборвались так рано – ну и все такое. Однако Мариус сделал то единственное, что можно сделать с двумя смертными, которые, по сути, уже обитают в нашем потустороннем мире и на глазах теряют связь с миром, откуда пришли. Смертные подопечные вроде них – заложники судьбы. Арману следовало самому сообразить, что любой его враг-вампир запросто способен прикончить кого-нибудь из них, а то и обоих сразу, чтобы просто досадить ему. Так часто бывает.

Вот Мариус и обратил их.

В те дни я был сам не свой. Я был разбит, измочален после приключений в обществе Мемноха, духа, что выдавал себя за «Дьявола» из христианской веры. Словом, мне было не до того. Помню разве, что мне нравилась музыка Сибель – но и только.

К тому времени, как я всерьез обратил на Бенджи Махмуда внимание, он уже жил в Нью-Йорке вместе с Арманом, Луи и Сибель – и успел изобрести вампирское радио. Как я уже упоминал, сперва оно транслировалось обычным путем, но Бенджи слишком изобретателен, чтобы ограничиваться рамками мира смертных. Скоро он уже вел передачу по интернетному радио прямо из особняка в Верхнем Ист-сайде и еженощно обращался к Детям Тьмы, призывая их звонить ему, в каком бы уголке земного шара они ни находились.

В эру обычного радиовещания Бенджи говорил тихо и под музыку Сибель. Простые смертные не могли его слышать без специального усилителя, но он надеялся, что вампиры – услышат. Беда в том, что и многие вампиры его тоже не слышали. Поэтому, перейдя на интернетное радио, Бенджи более не прибегал к этой уловке. Он стал просто говорить – говорить для Нас, посвящая все время истинным Детям Тьмы и не обращая внимания на звонящих в программу фанатов литературы про вампиров или маленьких готов – их нетрудно отсеивать по тембру голосов.

Главной частью программы была дивная музыка Сибель. Иногда передачи длились по пять-шесть часов, иной раз не выходили вовсе. И все же послание Бенджи очень скоро разнеслось по всему земному шару:

«Мы – одно племя. Мы хотим выжить, а старейшие нашего рода не помогают нам».

Когда он впервые поднял эту тему – о сиротстве, и о беззащитности земных городов, и о небрежении и эгоизме «старейших нашего рода» – я думал: наверняка кто-нибудь обидится и заткнет его, ну или, по крайней мере, даст ему отпор, всем прочим в назидание.

Но Бенджи оказался прав. А я – нет. Никто и не думал его останавливать – никому не было до него никакого дела. И Бенджи продолжал вещать, обращаясь к звонящим в студию сорвиголовам, бродягам и отщепенцам. Он учил их сохранять осторожность, выживать, охотиться лишь на преступников и злодеев – и тщательно заметать следы. А главное, чему он учил: это помнить – мир принадлежит людям.

Кроме того, Бенджи давал бессмертным и новый жаргон: он щедро приправлял свои комментарии терминами из вампирских хроник, включая даже и такие, какие я никогда прежде не использовал, а зачастую и не слышал вовсе. Таким образом он создавал наш общий язык. Занятно. По крайней мере, мне так казалось.

Пару раз я приезжал в Нью-Йорк специально пошпионить за Бенджи. К тому времени у него уже сложился собственный стиль в одежде: пошитые на заказ костюмы-тройки из тонкой шерсти, как правило – в серую или коричневую полоску, роскошные рубашки пастельных тонов и пижонские галстуки от «Брукс Бразерс». Довершали наряд непременная мягкая фетровая шляпа с узкими полями, классический головной убор гангстеров, и щеголеватые узконосые ботинки.

А в результате, несмотря на небольшой рост, хрупкость сложения, круглое озорное личико и сверкающие мальчишеские глаза, он вовсе не выглядел ребенком – скорее, мини-мужчиной: и так сам и любил себя называть. Мини-мужчина. Мини-мужчина владел пятью или шестью художественными галереями в Сохо и Челси, рестораном «Гринвич-виллидж» по соседству с Вашингтон-сквер и старомодным галантерейным магазином, где покупал свои шляпы. У него были выправлены все легальные документы, в том числе водительские права, он пользовался кредитками, мобильниками, завел себе пару мотоциклов и нередко сам садился за руль антикварного гоночного автомобиля, хотя чаще разъезжал в черном «Линкольне» со специальным шофером. Он проводил уйму времени в кафе и ресторанах, притворяясь, будто ужинает вместе со смертными, которые его просто обожали. Нередко они охотились вместе с Сибель в темных переулках. Оба превосходно владели техникой «маленьких глоточков» и умели насыщаться чередой «глоточков» в ночных клубах и на благотворительных балах, не лишая невинных жертв жизни и даже не вредя их здоровью.

Сибель, шикарная и изысканная в модельных платьях и драгоценностях, всегда оставалась отстраненной и загадочной тенью за его плечом, зато Бенджи тем временем водил дружбу с десятками простых смертных. Они считали его милым оригиналом и восхищались эксцентричностью «вампирского радио». Детище Бенджи было в их глазах не более чем шоу-проектом – и каждый из них свято верил, что Бенджи сам и обеспечивает все звонки в студию, в том числе и звонки тех Детей Ночи из Японии или Китая, что часами разговаривали с ним на родных языках. Такие беседы требовали от Бенджи максимального напряжения его сверхъестественных способностей.