«Слушай меня, иди ко мне…» Он твердил это снова и снова, ночь за ночью, покуда его слова не превратились для меня в бессмысленный шум.

Не вопрос – я всегда мог отключиться и не слышать его. Если ты вампир, то либо учишься отключаться от телепатических голосов, либо сходишь с ума. Да и от криков живых существ мне отключаться ничуть не сложней. Просто приходится. Иначе не выжить. Даже самые древние из нас умеют отключать голоса. Я причастился Крови вот уже более двухсот лет назад. Они – более шести тысячелетий.

Иногда он затихал и сам.

В начале двадцать первого века он перешел на английский.

– Почему? – спросил я.

– Потому что тебе это нравится, – ответил он резковатым, отчетливо мужским голосом. Смех. Его смех. – Все без ума от английского. Ты должен прийти ко мне, когда я зову.

И снова начал лепетать на смешении языков, и все про слепоту, удушение, паралич и беспомощность. Как всегда, закончилось дело призывами «На помощь, на помощь!» и обрывками латинских, греческих, французских и английских стихов.

Все это довольно интересно – примерно с три четверти часа. А потом – скучища смертная, вечно одно и то же.

Само собой, я не удосужился даже ответить «нет».

В какой-то момент он вскричал «Красота!» и снова понес околесицу, то и дело возвращаясь к «красоте» – и каждый раз так надрывно, что мне казалось, он всаживает мне коготь в висок.

– Ну ладно, «красота», и что с того? – спросил я. Он застонал, зарыдал, рассыпался тошнотворным бессвязным бредом. Я отключился от него примерно на год, но все равно чувствовал, как он бормочет себе, не прорываясь на поверхность. А еще года через два он начал обращаться ко мне по имени.

– Эй, Лестат, Принц-паршивец!

– Отвали.

– Нет, Принц-паршивец, мой принц, ох, Лестат… – Он повторил эти слова на добром десятке современных языков и шести или семи древних. Я прямо впечатлился.

– Ну так расскажи мне, что ли, кто ты такой, – мрачно отозвался я. Должен признаться, когда мне было слишком одиноко, я даже радовался, что он где-то тут, поблизости.

А тот год выдался для меня неудачным. Я бесцельно скитался, все мне опротивело. Я злился сам на себя за то, что «красота» жизни более не поддерживает, не питает меня, не дает сил выносить одиночество. Ночами я странствовал по джунглям и лесам, тянулся руками к нижним ветвям, рыдал и бессвязно лепетал сам с собой. Я скитался по Центральной Америке, посещал развалины цивилизации майя, бродил по бескрайним пустыням и любовался древними росписями на скалах по пути к гаваням Красного моря.

Юные вампиры-отщепенцы все так же наводняли города, по которым я гулял – Каир, Иерусалим, Мумбаи, Гонолулу, Сан-Франциско – и я устал воспитывать их, наказывать за то, что в своей неутолимой жажде они убивали невинных. Нередко их ловили и сажали в людские тюрьмы, где их испепеляло, едва наступал рассвет. Порой они попадали в руки ученых-криминалистов. Вот же досада!

Из таких историй никогда не выходило ничего путного. Но об этом позже.

Эти повсеместно расплодившиеся юнцы задирали друг друга, сбивались в шайки и дрались между собой, а тем самым осложняли жизнь нам всем. Им ничего не стоило сжечь в огне или обезглавить любого другого кровопийцу, что встанет у них на пути.

Хаос, сплошной хаос.

Но кто я такой, чтобы урезонивать этих бессмертных оболтусов?

Когда это я становился на сторону закона и правопорядка? Напротив, именно я всегда играл роль бунтаря, l’enfant terrible. Так что я позволил им вытеснить меня из больших городов, даже из Нового Орлеана, позволил прогнать меня прочь. Вскоре любимый мой Луи де Пон дю Лак покинул меня и поселился в Нью-Йорке у Армана.

Арман хранит для них остров Манхэттен: для Луи, Армана и двух юных кровопийц, Бенджамина и Сибель – ну и остальных, кто вдруг присоединится к ним в роскошном особняке в Верхнем Ист-сайде.

Ничего удивительного. Арман всегда мастерски умел расправляться с теми, кто встал ему поперек пути. Недаром он сотни лет возглавлял в Париже древний орден Детей Сатаны, испепеляя в прах любого кровопийцу, не подчинившегося зловещим законам этих несчастных религиозных фанатиков. Он деспотичен и безжалостен. Да, такая задача как раз по нему.

Однако позвольте добавить: Арман все же не полное моральное ничтожество, каким я его когда-то считал. В написанных мной книгах слишком много ошибочных суждений о нас, наших душах, наших умах, нашем моральном развитии и упадке. Арман не лишен сострадания, не лишен сердца. Во многих отношениях он лишь теперь, через пять сотен лет, начинает становиться собой. Да и что, собственно, я знаю о бессмертии? Когда там я стал вампиром, в тысяча семьсот восьмидесятом? Не так уж давно. Буквально вчера.

Кстати, я и сам бывал в Нью-Йорке: хотел понаблюдать за моими старинными приятелями.

Теплыми ночами я простаивал под окнами их роскошного особняка в Верхнем Ист-сайде, слушая, как юная вампирша Сибель играет на пианино, а Бенджамин с Арманом ведут многочасовые беседы.

Весьма впечатляющее жилище – три смежных дома соединены воедино и превращены в настоящий дворец. У каждого дома есть свое отдельное крыльцо в древнегреческом стиле, парадная лестница и декоративная ограда из железных прутьев. На деле же используется только центральный вход, над которым висит бронзовая табличка с витиеватой надписью «Врата Троицы».

Бенджи – ведущий ежевечернего ток-шоу на радио. Первые годы передачи транслировались обычным путем, но теперь это интернет-радио, обращенное к вампирам по всему миру. Никто и не представлял, до чего Бенджи умен. Бедуин от рождения, к бессмертию он причастился лет в двенадцать, так что навеки останется хрупким и невысоким, всего пяти футов и двух дюймов роста. Но он один из тех бессмертных детей, которых смертные обычно принимают за тщедушных взрослых.

Шпионя за Луи, я, разумеется, не «слышал» его, потому что сам его создал, а создатели и их отпрыски глухи к мысленным голосам друг друга. Но не беда, зато вампирский сверхъестественный слух у меня был остер, как никогда. Стоя перед домом, я легко ловил звуки мягкого, богатого на интонации голоса – и образ самого Луи в разумах всех остальных. Сквозь раздувающиеся шелковые занавески виднелись яркие барочные фрески на потолке. Сплошная синева – небеса и пушистые, подсвеченные золотом облака. А почему бы и нет. Доносился до меня и запах живого огня в камине.

Выстроенный особняк достигал пяти этажей в вышину. Типичное строение Прекрасной эпохи: великолепие и роскошь. Глубокие подвалы, а наверху – огромный бальный зал со стеклянным потолком, открытым свету звезд. Да, настоящий дворец. Арман всегда отличался талантом по этой части и задействовал невообразимые ресурсы, чтобы выложить полы своей штаб-квартиры мрамором и старинным паркетом, а комнаты обставить шедеврами, подобных которым не видел мир. Особое же внимание он всегда уделял безопасности.

Печальный маленький иконописец, похищенный из России и перевезенный на Запад, давным-давно перенял гуманистические концепции нового мира. Надо полагать, Мариус, его создатель, давно уже с радостью убедился в этом.

Я хотел присоединиться к ним. Всегда хотел, но так никогда и не решился. Правду сказать, я дивился их образу жизни – они раскатывали на лимузинах, посещали оперу, балет, симфонические концерты, вместе ходили на открытия новых музейных выставок. Они прекрасно вписывались в человеческий мир, даже приглашали смертных в свои золоченые салоны на званые вечера. Нанимали смертных музыкантов. До чего же легко они притворялись людьми! Я лишь диву давался, вспоминая, что всего лишь пару веков назад и сам делал то же самое с неменьшей легкостью. Я следил за ними глазами голодного призрака.

И всякий раз, как я бывал там, Голос грохотал, взывал, нашептывал – снова и снова повторял их имена в потоке брани, невнятицы, требований и угроз. Однажды вечером он сказал мне: «Разве ты не понимаешь, всем двигала Красота. Тайна Красоты».

Через год, когда я брел по пескам южного пляжа на Майами, он снова пробился ко мне с той же фразой. В тот миг бродяги и отщепенцы как раз оставили меня в покое – боялись меня, боялись всех древних вампиров. И все же – боялись недостаточно сильно.