Он прекрасно осознавал свои чувства. И когда Зенобия с Авикусом поддразнивали его на этот счет или Флавий говорил, что его, мол, это беспокоит, Грегори ничего не отрицал. И не оправдывался. Хризанта понимала. Она всегда понимала его страстные увлечения. И Дэвис тоже все понимал. Дэвис, его нежный чернокожий спутник, спасенный из бойни, что последовала за концертом Лестата – Дэвис тоже все понимал.

– На сцене он казался богом, – рассказывал Дэвис о Лестате. – Мы все его любили, обожали, преклонялись перед ним! Казалось – ничто не в силах его укротить, ни теперь, ни потом.

И все же что-то укротило Лестата, остудило в нем пыл. Демоны ли, которых породил он сам, духовное ли истощение… Грегори страстно хотелось знать, в чем дело, хотелось выразить сочувствие, поддержать, помочь…

Он втайне вел поиски по всему миру, пытаясь найти Лестата. Не раз подбирался почти вплотную к нему, украдкой наблюдал за ним, дивясь тому, какой неукротимый гнев и жажда одиночества обуревают легендарного вампира. И всякий раз Грегори отступал, уходил в тень, не в силах навязывать свое общество тому, по ком сох издалека. Разочарованный, пристыженный, он неизменно уходил прочь.

Два года назад, в Париже, он подобрался к Лестату так близко, что видел его во плоти – вихрем примчался из Женевы при первых же слухах о его появлении. Но так и не посмел приблизиться, обратиться. Только истинная любовь способна породить такие внутренние противоречия, такую тоску, такой страх.

Вот и сейчас Грегори испытывал ровно такую же робость, такое же нежелание предстать перед нью-йоркской группой вампиров из «Врат Троицы». Не мог забросить пробный шар. А вдруг он предложит им свою дружбу, а они отвергнут ее? Нет! Эти существа слишком много для него значили. Время еще не пришло. Нет, не пришло.

За последние годы лишь одному вампиру удалось выманить Грегори из-под завесы анонимности: Фариду Бансали, врачу из Лос-Анджелеса. И тому имелась самая что ни на есть веская причина. Фарид буквально заворожил Грегори: он в некотором роде был ровно так же уникален (если можно сравнивать по степени уникальности), как и поэты-романтики Луи и Лестат. Грегори еще не приходилось встречать среди современных вампиров врачей!

В далеком прошлом, конечно, и среди бессмертных встречались примитивные знахари или алхимики. Однако все из них, получив Темный Дар, теряли какой бы то ни было интерес к научным исследованиям. Оно и неудивительно – тысячи лет, до возникновения настоящей науки, пределы познаваемого были очень и очень узки.

Магнус, великий парижский алхимик, служил превосходной иллюстрацией этого правила. Когда он был уже очень стар и согбен под гнетом лет, тщеславный Рошаманд, правивший в те времена всеми бессмертными Франции, отказал ему в Даре Крови: Рошаманд ни за что в жизни не допустил бы в ряды вампиров уродливого калеку. Преисполнившись горечи и злобы, обиженный отказом Магнус умудрился похитить Кровь у одного юного последователя Рошаманда по имени Бенедикт. Магнус связал его и на рассвете высосал из него кровь, после чего без чувств повалился на тело такого же бесчувственного создателя поневоле. Пробудившись ввечеру, Бенедикт так ослаб, что не сумел ни порвать путы, ни даже позвать на помощь. Нетрудно представить, как потрясло весь вампирский мир это ловкое воровство! Доселе никто и не слыхивал ни о чем подобном! А вдруг другие смертные осмелятся повторить эту дерзкую выходку? Впрочем, мало кому выпал бы такой шанс. Немногие вампиры допускали ту же ошибку, что мягкосердечный Бенедикт, и открывали смертному «другу» местонахождение своего дневного пристанища.

Но потом Магнус, этот поистине революционный мыслитель, внезапно отвернулся от медицинских и алхимических познаний, скопленных за долгую человеческую жизнь, затворился в башне в предместьях Парижа и предавался там горьким размышлениям, пока не сошел с ума. Единственным его настоящим достижением было похитищение Лестата и превращение того в вампира. Он завещал Лестату свою кровь, всю свою собственность и богатства.

О, сколько ошибочных, роковых решений!

И где теперь надменный Рошаманд? Где славные его последователи – прекрасная Алессандра, дочь Дагоберта Первого, и опозоренный, вечно терзающийся муками раскаяния Бенедикт? Неужели Алессандра и впрямь покончила с собой на костре в катакомбах под кладбищем Невинных Мучеников лишь из-за того, что вампир Лестат стремительно пронесся через привычный ей мир и уничтожил древнюю секту Детей Сатаны, что давно уже поработила и тело ее, и душу? Да, обычного костра хватило бы, чтобы пожрать тело Магнуса – но Алессандра жила на земле задолго до того, как Магнус вообще появился на свет, хотя не раз уже теряла и память, и здравый ум.

Грегори мало знал о том, что происходило с Рошамандом за последние несколько веков, хотя и приглядывал за ним издалека. А почему бы и нет? Разве Рошаманд не был в каком-то отношении его собственным детищем? Не в прямом смысле, нет – Рошаманда, как и Грегори, создала сама Мать, чтобы пополнить ряды Царской Крови. Но потом она отдала его под начало Грегори (возлюбленного своего Небамуна), чтобы тот обучал и воспитывал его.

Грегори надеялся, что когда-нибудь отыщет многих вампиров, в том числе и давно утерянную первую жену во Крови, Сиврейн. Ее привезли в Египет рабыней много тысяч лет тому назад, красотой волос и глаз она не уступала тем знаменитым рыжеволосым колдуньям, и он, Грегори, или Небамун, так полюбил ее, что наделил Даром Крови, даже не испросив благословения царицы, за что чуть было не заплатил высшую цену. И сейчас он был совершенно уверен: Сиврейн все еще живет где-то в этом огромном мире. Одной из темных сторон всех злосчастий, происходящих в последнее время, было то, что всем древним вампирам рано или поздно придется собраться вместе. Даже Рошаман выйдет из укрытия, а с ним, наверное, и кто-нибудь из числа самых сильных его последователей, например Элени и Эжени, тоже бывшие некогда пленниками парижских Детей Сатаны. А где-то сейчас Хескет? Грегори не мог забыть о ней.

Несчастная Хескет была одной из самых уродливых вампирш, каких только приходилось видеть Грегори. Ее создал и полюбил древний кровавый бог-отступник, Тесхамен, сбежавший от друидов, что сперва поклонялись ему, а потом попытались сжечь на костре. Грегори встречался с Хескет и Тесхаменом во французской глуши в семисотых годах от Рождества Христова, когда в тех краях все еще властвовал Рошаманд, и позже, на севере. Тесхамену было что порассказать – впрочем, как и любому другому из их долгоживущего племени. Уж верно, такие мудрые и благородные вампиры, как Хескет и Тесхамен, тоже все еще живы!

Но Фарид Бансали, врач-вампир, настолько завладел воображением Грегори, что ради него тот рискнул и вышел из тени, показался ему. На фоне прочих вампиров Фарид казался совершенно уникальным явлением.

Когда весь мир облетела весть, что целитель и ученый из вампирского племени и в самом деле «вышел на сцену» в Лос-Анджелесе и даже основал для изучения бессмертных целую клинику – и что этот целитель обладает многими познаниями, острым умом, а до того, как Родиться Для Тьмы, был хирургом и занимался научными исследованиями, Грегори установил за ним самое пристальное наблюдение.

Времени терять было нельзя. Грегори боялся, как бы жуткие близнецы, Мекаре и Маарет, которые теперь управляли духом Амеля и первичным источником Крови, не испепелили на месте дерзкого ученого. Грегори хотел оказаться рядом, чтобы успеть остановить их и увезти отважного Фарида Бонсали в безопасность – к себе в Женеву.

Он никак не мог взять в толк, отчего этот врач-вампир действует так открыто, не прячась. Однако Фарид и не думал таиться. Подчас он словно бы нарочно высовывался и привлекал к себе внимание, выискивая повсюду бродячих и неприкаянных вампиров для новых исследований.

Правда, у Грегори была и еще одна причина разыскивать Фарида.

Впервые за семнадцать веков он начал задумываться: нельзя ли каким-то образом заменить утраченную ногу Флавия каким-нибудь хитрым приспособлением из стали и пластика, какие в ходу у современных людей. Теперь он мог задать этот вопрос врачу-вампиру.