«Вампирские хроники» и прочие события вампирского мира, произошедшие с 1985 года, когда Лестат пробудил царицу Акашу, и до последних дней, глубоко потрясали и завораживали Грегори. Он много размышлял над страницами книг, не уставая дивиться глубоким психологическим наблюдениям, что объединяли все эти труды. За прожитые тысячелетия он не встречал среди бессмертных столь поэтических душ, как Луи де Пон дю Лак и Лестат де Лионкур – или даже Мариус, мемуары которого были пронизаны тем же неизбывным романтизмом и меланхолией, что и записки Лестата с Луи. Быть может, Мариус и родился римским патрицием, но все равно являлся воплощением Романтика эпохи Сентиментализма, ищущего утешение в своих внутренних силах и в приверженности собственным ценностям.

Конечно, в романтизме самом по себе не было ничего нового, но Грегори, кажется, понимал, отчего восемнадцатый и девятнадцатый век так тщательно исследовали и культивировали его, тем самым порождая поколения чувствительных натур, свято верующих в свою сентиментальную природу, как доселе не верили ни смертные, ни вампиры.

Однако Грегори ходил по земле с тех самых пор, как человечество начало записывать свою историю. Он как никто другой знал: в мире никогда не было нехватки «поэтических натур», как, впрочем, и любых других натур тоже. Говоря попросту, романтики, поэты и изгои существовали всегда, даже когда для них еще не придумали точного определения.

На самом же деле причиной зарождения и широкого распространения движения Романтиков стало изобилие – возрастание числа людей, которые не знали голода и жажды, умели читать и писать, а также обладали досугом на то, чтобы бдительно изучать собственные свои чувства и эмоции.

Грегори просто не понимал, отчего остальные вампиры этого никак не уяснят.

С самого начала христианской эпохи он наблюдал, как растет достаток простого люда. Едва выйдя из египетской пустыни, оборванный, полубезумный осколок прошлого, он поразился изобилию, в котором жило население Римской империи. Рядовые солдаты скакали в бой на конях (немыслимая роскошь по временам Грегори). Индийские и египетские ткани продавались по всему миру. У крестьянок имелись собственные ткацкие станки, а надежные римские дороги связывали меж собой всю империю, причем через каждые несколько миль стояли караван-сараи для путешественников, где для всех хватало еды. Бог ты мой, эти изобретательные римляне даже придумали жидкий камень, при помощи которого строили не только дороги, но и акведуки, приносящие растущим городам воду за много миль. Горшки, кувшины и амфоры прекрасной работы продавали простому люду, причем даже в самых дальних захолустьях. Собственно говоря, по римским дорогам во все концы перевозили любые товары, как повседневно-бытовые, так и роскошно-праздничные – от черепицы до книг.

Да, потом наступил некоторый откат. Но несмотря на крах Римской империи, Грегори не видел вокруг практически ничего, кроме «прогресса», с самых первых изобретений и достижений Средневековья: мельничное колесо, стремя, новая упряжь, не душащая волов при пахоте, распространение моды на украшения и красивую одежду, парящие в вышине соборы, в которых простой люд мог молиться бок о бок с самыми богатыми и знатными аристократами.

Как же далеко ушли эти великие церкви Реймса и Амьена от примитивных храмов Древнего Египта, предназначенных лишь для самих богов да горстки жрецов и правителей.

Однако Грегори не уставал дивиться, что лишь в эпоху истинного романтизма наконец появились вампиры, способные оставить свой след в истории и столь философско-сентиментальной литературе, как «Хроники».

Во всем этом имелся еще один ключевой аспект, ставивший его в тупик. Грегори всей душой ощущал: для вампиров настала величайшая эра из всех, что он наблюдал на своем долгом веку – эра расцвета. Почему же поэтически настроенные авторы «Хроник» никогда не упоминали столь очевидный факт?

С тех пор, как в городах Европы и Америки появилось электрическое освещение, мир для вампиров становился все лучше и лучше. Разве не ликовали они, когда в Париже получили распространение газовые лампы – светящиеся арки, способные воспроизвести дневной свет в парке или на площади в любом уголке земного шара? Чудесное электричество проникало не только в общественные места, но и в частные дома: в равной степени озаряло сиянием солнца и дворцы, и лачуги. Разве вампиры не знали, как повсеместное освещение повлияло на поведение и настроения простых смертных – не подозревали, что означала для какой-нибудь скромной деревушки возможность провести свет в магазинчики и аптеки? Даже в восемь вечера жители такой деревушки теперь могли пойти куда вздумается, не растеряв ни любознательности, ни сил, ни охоты трудиться и развлекаться.

Освещение преобразовало планету. Освещение – и совсем уж откровенная магия телевизоров и компьютеров. Никогда еще у вампиров не было такой замечательной площадки для игр, как теперь.

Пожалуй, Грегори еще мог понять, что Лестат с Луи воспринимали это все как должное – в конце концов, они ведь родились в эпоху Индустриальной Революции, даже если сами и не подозревали об этом. Но как же великий Мариус? Почему он не восторгается освещенным и ярким современным миром? Отчего не ликует при мысли о новых вершинах человеческих свобод, о физической и социальной мобильности новых времен?

Да ведь для вампиров лучших времен и не выдумаешь! Пред ними открыто все, что угодно. Телевизионные передачи и фильмы рассказывают о том, что происходит на земле днем. Вампиры уже не Дети Тьмы. Тьму фактически изгнали с земли. Она стала вопросом выбора.

О, до чего же Грегори хотелось обсудить свой взгляд на жизнь с Лестатом! Поговорить о том, как именно технический прогресс влияет на судьбы вампиров во всем мире. А взять хоть тот же Интернет, связующий всю планету! Да программа Бенджи Махмуда, ведущего передачи прямо из этого дома, – это ведь только начало!

Быть может, наконец и у вампиров появится своя база данных? И тогда любой из них, вне зависимости от возраста, места нахождения и оторванности от остальных, сможет отыскать тех, кого утратил, кто был ему дорог. Вампиры смогут соприкоснуться с теми, кто до сих пор был для них лишь легендой! Когда же, когда?

А стекло? Посмотрите только, что сталось с миром благодаря изобретению стекла, развитию и усовершенствованию методов работы с ним! Очки, телескопы, микроскопы, толстое листовое стекло, стены из стекла, стеклянные дворцы и небоскребы! Стекло преобразило архитектуру современного мира. А благодаря его доступности и широкому распространению произошла и настоящая революция в науке!

(Грегори усматривал глубокую иронию, чтобы не сказать, высший смысл, в том, что великой Акаше отсек голову огромный пласт разбитого стекла. В конце концов, бессмертные шести тысяч лет от роду неимоверно сильны и крепки – навряд ли царице – или самому Грегори – удалось бы отрубить голову обычным топором. Однако здоровенный осколок листового стекла оказался достаточно остер и тяжел, чтобы отделить голову Акаши от туловища. Случайность, да, но вот уж воистину – очень, очень странная.)

Ну ладно, допустим, группа «Красноречивых», как они себя называли, была создана не из специалистов в области социальной и экономической истории. Но уж верно, такие чуткие романтики, как Мариус с Лестатом, заинтересуются мнением Грегори о прогрессе, особенно же – его теорией о наступлении Эры Вампиров – пользуясь выражением Мариуса, Золотого Века бессмертных.

Настанет время – и они непременно встретятся!

И хотя Грегори твердил себе, что его пыл ребячлив, наивен и даже смешон, но его почти навязчиво тянуло к Луи и Лестату. Особенно – к Лестату.

В некоторых аспектах Луи был увечным скитальцем, и хотя за последние несколько десятков лет наконец пришел в себя, но фамилия Лестата не зря означала «Львиное сердце». Грегори всей душой хотел узнать его поближе.

Подчас ему казалось, что Лестат – тот самый бессмертный, которого он ждет с самого начала времен. Тот, с которым можно будет обсудить бесчисленное множество накопленных за шесть тысяч лет наблюдений о вампирах и человеческой истории. Еще не зная Лестата, Грегори уже полюбил его.