Таким образом, даже краткое рассмотрение вопроса о "терминологической неустойчивости" показывает, что проблема не в молодости Маркса, а в тяжелом детстве Проницательного читателя.

Итак, в "Немецкой идеологии" в качестве сущности процесса развития отчуждения выступает диалектика производительных сил и производственных отношений.

Однако проделанный анализ показывает, что Маркс понимал эту диалектику совершенно иначе, чем обыденный рассудок, для которого она превратилась в очередное общее место, истину в последней инстанции, магическую формулу, каковая призвана объяснить все и вся и сама по себе не нуждается ни в каком дальнейшем объяснении. Считается очевидным, что производительным силам от природы свойственно самозабвенно развиваться, а производственным отношениям – чинить им в этом всяческие препоны, по коей причине последние периодически разделяют плачевную участь всех обструкционистов. Имманентное развитие производительных сил в данном случае заняло в потревоженных умах Ноттингема вакантное место вечной и самотождественной частной собственности. Выражаясь определеннее – диалектика здесь и не ночевала.

Крамольный вопрос об источнике развития производительных сил в свою очередь скрывает за собой вопрос совсем уж неприличный: а что они такое?

Готовый рефлекторный ответ замирает на устах лесного борца с частной собственностью. Он ждет подвоха и, действительно, испытывает очередное крушение идеалов, читая в письме Маркса Анненкову о том, что "машина также мало является экономической категорией, как бык, который тащит плуг... Способ эксплуатации машин – это совсем не то, что сами машины".^[36] Как было уже показано выше, производительными силами для Маркса являются конкретно-исторические способы человеческой деятельности.

Безусловно (и понимание этого уже намечено в "Немецкой идеологии") в диалектике развития форм деятельности определяющую роль играют средства производства и, в частности, орудия труда. Однако это отнюдь не тождественно головокружительному прыжку через четыре сущностных слоя, в результате которого уничтожение частной собственности "материалистически" обосновывается самопорождением синхрофазотрона из сельфактора и сноповязалки. Глядя на это диво, престает самоотчуждаться ущемленная в своих правах Абсолютная Идея, ибо подобный "материализм" дает сто очков вперед любому идеализму в деле мистификации истории.

"История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека".^[37]

- Как!? – восклицает правоверный адепт диалектики сельфактора и сноповязалки, которому помогло сохранить невинность 129-е степеотипное издание "Самоучителя по историческому материализму". Для того ли он путем регулярного и упорядоченного умерщвления плоти убедил-таки дух возвести свою шаткую надстройку на железном базисе саморазвивающегося зубила, чтобы телеологические козни вновь ввергли его в пучину пагубных для пищеварения сомнений?

Что же касается Ноттингемских чудо-интерпретаторов – на их боевом счету значатся Геракловы подвиги, затмевающие известное толкование откровенно эротической "Песни песней" как смиренного обращения верующего к богу. Посему для них не составит ни малейшего затруднения истолковать и это положение марксизма с требуемой степенью "гибкости", продиктованной текущей конъюнктурой.

Материалистическое понимание истории выглядит великой премудростью только для извращенного сознания. Частную собственность – эту "господствующую "абстракцию",^[38] которая лишь в итоге всего процесса отчуждения приобретает реальное бытие в качестве конкретно-всеобщего, обыденный рассудок принимает за исходное бытие, основу всего сущего. Не удивительно поэтому, что возвращение к действительной основе – "деятельному человеку" – воспринимается им как переворачивание с ног на голову, погружение в сущностные слои и т.п. диалектические ухищрения.

Уже в 1844 году Маркс доказал, что чуждый спекуляции почтенный буржуазный экономист, исходящий из бытия частной собственности как из эмпирического факта, тем самым уже и стоит на голове в приятном обществе немецких идеологов, исходящих из Бытия абсолютной идеи.

"В прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, мы здесь поднимаемся с земли на небо, ... для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса... Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, нет развития..."^[39]

"Каждый отдельный производитель в мировом хозяйстве сознает, что он вносит такое-то изменение в технику производства, каждый хозяин сознает, что он обменивает такие-то продукты на другие, но эти производители и эти хозяева не сознают, что они изменяют этим общественное бытие... Из того, что вы живете и хозяйничаете, рожаете детей и производите продукты, обмениваете их, складывается объективно необходимая цепь событий, цепь развития, независимая от вашего общественного сознания, не охватываемая им полностью никогда".^[40]

Человеческая история есть история человеческой деятельности. Деятельность, в свою очередь, выступает в определенных конкретно-исторических формах. Эти формы являются общественными. В этом качестве они опосредуют человека с его деятельностью, а следовательно, обретают по отношению к нему самостоятельность, власть над ним.^[41] Эта власть выражается двояким образом. С одной стороны, форма деятельности индивида навязывается ему обществом извне, в качестве господствующего способа деятельности, в качестве отчужденной от него и захватившей над ним власть производительной силы. С другой стороны, его отношения с другими индивидами в процессе совместной деятельности точно так же выступают как господствующие над ним, предписанная, навязанная извне форма общения.

В этом-то и скрыт ответ на вопрос, почему именно производительным силам (а не наоборот – производственным отношениям) свойственно "имманентно развиваться". Производительная сила есть "субстанция-субъект" именно потому, что ее субстанцией является материальная деятельность, субъектом которой выступает живой, деятельный, присваивающий природу человек.

Здесь мы сознательно оставляем в стороне саму диалектику развития и смены форм деятельности, точное установление, в чем именно состоит определяющая роль средств производства и т.д., с тем, чтобы сосредоточиться только на одном аспекте материалистического понимания истории, а именно – на развитии форм присвоения природы человеком.

"Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности. Природа есть неорганическое тело человека, а именно – природа в той мере, в какой сама она не есть человеческое тело".^[42]

"Всякое производство есть присвоение индивидом предметов природы в рамках определенной формы общества и посредством нее".^[43]