Понятие «контроль над экономикой» скрывает за собой широкий, однако вполне определенный спектр различных форм и степеней вмешательства государственной власти в экономическую жизнь страны.
На одном полюсе этого спектра контроль выступает всего лишь как надзор, как участие-наблюдение представителей власти в деятельности правлений банков, синдикатов, предприятий. Самое большее, чего может добиться государство при такой слабой форме контроля — это «действительное взыскание подоходного налога, без утайки имуществ и доходов», это приобретаемая государством «возможность... получать миллионы и миллиарды на крупные государственные операции, не платя за «услугу» бешеных «комиссионных» господам капиталистам». Важно подчеркнуть, что подобный контроль-надзор сам по себе «ни на йоту отношений собственности не изменяет».
На противоположном полюсе контроль выступает в своей предельной форме — как полная национализация, переход в собственность государства всех банков и монополий. Это означает фактически упразднение частной собственности во имя собственности государственно-монополистической.
Весь спектр между этими крайними полюсами образуют различные формы государственного «регулирования экономической жизни», различные промежуточные ступени движения от чистой экономики к государственной монополии.
Принципиально важен вопрос о классовом характере государственного контроля: «В сущности говоря, весь вопрос о контроле сводится к тому, кто кого контролирует, т. е. какой класс является контролирующим и какой контролируемым». В зависимости от субъекта власти Ленин указывает на два возможных варианта контроля: «реакционно-бюрократический» и «революционно-демократический». Контроль в своей высшей форме, как полная национализация, может быть проведен государством последовательно и до конца только в том случае, если это революционное государство диктатуры пролетариата.
Однако и осуществляемый олигархией реакционно-бюрократический контроль под влиянием жесткой военной необходимости во все большей степени может приближаться к полной государственной монополии: «Обороноспособность, военная мощь страны с национализацией банков выше, чем страны с банками, остающимися в частных руках». Степень такого приближения тем больше, чем ближе угроза военного поражения, чем сильнее давление революционного пролетариата данной страны или других стран, чем слабее в политическом отношении национальная буржуазия, чем выше организация и относительная независимость военно-бюрократических кругов.
Завершенный, полный ГМК означает, что олигархия посредством государства «упраздняет» экономику, узурпируя все три экономические формы присвоения (капитал, деньги, право) путем взятия под контроль экономических отношений распределения, обмена, производственного потребления. В частности, государство «отменяет» конкуренцию, превращаясь, по существу, в единственного капиталиста, подчиняя инвестиционную политику нуждам оборонных отраслей: «Только при национализации банков можно добиться того, что государство будет знать, куда и как, откуда и в какое время переливают миллионы и миллиарды. И только контроль за банками, за центром, за главным стержнем и основным механизмом капиталистического оборота позволил бы наладить на деле, а не на словах, контроль за всей хозяйственной жизнью, за производством и распределением важнейших продуктов».
Государство, далее, берет под контроль обращение всех видов денег и ценных бумаг, устанавливает стабильные закупочные цены, получая тем самым «...возможность сначала обозревать все главные денежные операции, без утайки их, затем контролировать их...». Значительная часть отношений обмена попросту устраняется путем принудительного синдицирования производителей, ранее связанных этими отношениями. Целью такого «обсоюзивания» является «соединение операций по закупке сырья, по сбыту изделий...».
Наконец, кардинальной мерой, обеспечивающей контроль над производственным потреблением, является национализация синдикатов с последующим введением жестких норм на расходование сырья и дефицитных материалов на единицу продукции. Дополнением к этому является «принудительное объединение всего населения в потребительные общества, ибо без такого объединения контроль за потреблением полностью провести нельзя».
В результате всех этих преобразований экономика не снимается, а попросту временно отменяется военно-прусским методом, а на ее месте воздвигается гигантская «контора», которая организационными средствами осуществляет суррогат расширенного воспроизводства в условиях военного положения. Значительным преимуществом этой системы, однако, является возможность руководить производством в масштабах всей страны по единому плану, достигать огромной концентрации ресурсов на главных направлениях.
Но, повторяем еще раз, что осуществляется не расширенное воспроизводство, а его суррогат. Попранные объективные законы, управляющие расширенным воспроизводством стоимости, жестоко мстят, расшатывая до основания здание государственной организации, претендующей на их замену. Месть со стороны распределительных отношений — расстройство инвестиционного цикла, нарастающая дефицитность; плата за игнорирование экономических закономерностей обмена, волюнтаризм ценообразования — черный рынок и неудержимая инфляция; наконец, неконтролируемое ухудшение качества изделий — не что иное, как вендетта со стороны отчужденных отношений производственного потребления. Именно поэтому полная государственная монополия — явление неустойчивое, и как долговременное состояние в условиях необходимости роста производства — невозможное. После окончания войны во всех странах с развитым ГМК он повсеместно демонтируется, и все возвращается на экономические «круги своя». Позднейшие сдвиги в экономике этих стран, новые роли, которые берет на себя олигархическая верхушка посредством государства — явление совершенно иного, принципиально нового порядка. Это утверждение будет подробно аргументировано в третьей главе работы.
В чистом виде государство — это надстроечный институт, в котором воспроизводится власть как форма собственности. Но в таком чистом виде государство существовало только в рамках азиатского способа производства во времена славных мужей типа Шамши-адада, еще не слыхавших слова «закон», не мучившихся проблемами распыления капиталовложений и разбухания регламентирующей документации. Когда мы говорим о государстве применительно к ГМК, перед глазами возникает нечто совершенно иное: разветвленный бюрократический аппарат, который под руководством политической власти издает законы и нормативные акты, осуществляет их выполнение. Неотъемлемой частью этого аппарата является государственная монополия — осуществляющее производство в масштабах всей страны единое «предприятие», в которое принудительным образом была превращена вся экономика.
«Власть» здесь как уклад явным образом господствует над «законом», хотя с точки зрения формационной иерархии должно было бы быть наоборот: так, в классическом античном полисе, пришедшем на смену азиатскому способу производства, закон стоял выше власти, представляя господствующую форму собственности.
Итак, в ГМК доминирующим укладом является «административный». Однако, он осуществляет свое господство не прямым «шамши-ададовским» методом, а превратив в орудие господства уклад «регламентационный». В результате комбинации этих двух укладов возникает аппарат. Чистые экономические формы собственности при этом отсутствуют[104], их отмененные функции присвоения экономических производительных сил пытаются взять на себя специальные подразделения аппарата, образующие государственную монополию.
Государство диктатуры пролетариата, которое возникло бы из ГМК путем революционной замены субъекта власти, естественно, принадлежало бы с самого начала к такому же типу «государственной монополии». При этом, разумеется, неизбежны значительные перестройки в аппарате, поскольку он должен теперь проводить совершенно иную социальную политику. Однако его природа — как средства осуществления политики вообще — при смене субъекта власти совершенно не меняется: аппарат остается аппаратом, государственная монополия — государственной монополией.
