Движимый то ли природным любопытством, то ли естественным интересом рачительного-хозяина — как-никак Жгуты были теперь почти его собственностью, в них был вложен капитал, и немалый, — Голощекин приблизился к дому и заглянул в окно.

Сначала он не понял того, что увидел. Скверного качества оконные стекла сильно мешали разобрать происходящее в комнате, вдобавок выглядело это происходящее столь необычно и нелепо, что осмыслить увиденное требовало усилий.

Сначала капитан разглядел что-то зеленое, извивающееся в середине кухни. Приблизившись к окну и прикрывшись рукой от света, он различил, что это нечто облачено в армейскую форму. А в следующий миг Голощекин понял, что видит болтающиеся в воздухе ноги, принадлежащие Алексею Жгуту, который висит под потолком вместо пыльного абажура и крючится в агонии. На глазах капитана двадцать тысяч и грандиозные планы превращались в пять пудов бесполезного мяса.

— Стой! Эй! — Голощекин бросился в квартиру.

Дверь не отличалась особой крепостью, и капитан с первой попытки, налетев всем телом, вышиб ее, выворотив простенький замок. Влетев в кухню, он подхватил дрыгающиеся ноги Алексея и приподнял самоубийцу, чтобы ослабить натяжение веревки. Дотянувшись до ящика с кухонными приборами, Голощекин выхватил нож и споро перерезал веревку. Тело завклубом обрушилось на капитана, сложившись пополам, и Никита опустился на пол.

Привалив Жгута к дверце холодильника, Голощекин растянул петлю и встряхнул свое капиталовложение.

— Лешенька! Что ж ты удумал?! А? — Он пальцем затолкнул начавший уже вываливаться язык и шире раскрыл рот Алексея. — Дурачок, что ж ты делаешь-то?

Грудь старлея судорожно содрогнулась, с шипением и свистом втянув воздух. Сухой туберкулезный кашель вырвался из раскрытого рта, замутненные глаза ожили, ошалело задвигавшись по своим орбитам.

— Дыши, дыши! — Голощекин с облегчением похлопал его по щеке. — Дыши!

Он схватил со стола чайник и опрокинул на голову Алексея. Вода полилась по лбу, по щекам, попала в рот, в нос; Жгут снова закашлялся, поперхнувшись, забился, отмахиваясь от воды и от державшего его за грудки капитана. Непутевый старлей неумолимо возвращался к жизни.

— Поплыли, родной! — приговаривал Голощекин, вытряхивая на темечко Алексея последние капли и глядя на спасенного с таким умилением, словно это был близкий и нежно любимый родственник. Так смотрит на свое лучшее произведение художник, так смотрит хирург на ладно наложенный шов, венчающий сложную операцию, так смотрит мать на новорожденное дитя. — Живой, Лешка! Живой!

Взгляд Алексея остановился на лице капитана, рука поднялась с пола и потянулась к его горлу, но Голощекин легко отбросил эту руку в сторону и отвесил сослуживцу звонкую оплеуху.

— Да что ж ты делаешь! — Еще одна оплеуха, и капитан потрепал Алексея по мокрой голове, будто собаку приласкал. — Ну все, живой, живой. Ну-ка, глянь на меня, парень, — Голощекин обхватил голову Алексея и направил его рассеянный еще взгляд на свое лицо, — глянь! Я это, Никитка Голощекин.

Жгут прохрипел что-то и отвернулся было, но сильные руки опять возвратили его голову в прежнее положение.

— Что ж ты, сука, делаешь? — спросил капитан, уже зло глядя в глаза старлея.

Жгут попытался освободиться, заерзал на полу, отталкиваясь дрожащими руками, пытаясь подобрать под себя разбросанные по полу ноги.

— Я тебе сейчас кое-что на ушко скажу, — продолжал Голощекин, удерживая лицо завклу-бом перед собой, — а ты меня послушай, понял? Так вот, долг твой на Гале повиснет. Ты понял?

Протестующий всхлип вылетел из груди Алексея, он рванулся, но капитан тотчас ударил его в грудь кулаком. Колючая боль рванулась из легких, обдирая горло, Алексей забился в судорогах, хватаясь за грудь, за шею, хрипя и разбрызгивая слюни.

— А вот когда она сначала продаст все из дому, — продолжал Голощекин, — потом пойдет себя продавать… — Предупреждая новый выпад старлея, капитан загодя еще раз двинул ему в грудь, вызвав новую серию судорог. — Так вот, ее никто не пропустит. И ее румяные щечки очень быстро испекутся.

В завершение этой короткой и страшной речи последовало еще два удара, после которых Алексей уже совершенно обмяк и лишь корчился, зажмурившись от боли и скривив посиневшие губы.

— Ну все! — бодро сказал Голощекин, отряхивая с рук воду и слюни. — Так что, Леха, жить надо! Чтобы не было мучительно больно. В школе ж проходили мы, помнишь? — Он потрепал Жгута по щеке.

В этот момент в прихожей раздались чьи-то шаги. Не цоканье подковок солдатских сапог, но гулкий стук острых женских каблучков. Капитан обернулся.

Галина попрощалась с Мариной, сойдя возле магазина. В магазин ей не требовалось, все, что нужно, она купила возле станции. Просто хотелось немного пройтись до дома, обдумать сложившееся положение, собраться с мыслями и сложить в них некоторые обрывки правды.

Алексей вернулся на рассвете изрядно пьяный, хотя явно не настолько, чтобы потерять способность разговаривать. Тем не менее он не ответил ни на один вопрос жены, пряча взгляд, молча разделся, забрался под одеяло и отвернулся к стене.

Из того, что сказал Голощекин, и еще из кое-каких обрывочных сведений Галина поняла главное: ее муж проиграл цирковым артистам казенный оркестр, а Голощекин выкупил инструменты, и теперь Алексей должен капитану какую-то немыслимую сумму. Насколько Галя знала Голощекина, тот никогда и ничего не делает просто так, по доброте душевной. Потому трудно себе вообразить, что Алексею он вздумал помочь, руководствуясь соображениями воинской чести и духа взаимовыручки. Сам факт, что Никита без проблем выложил какую-то заоблачную сумму, какая наверняка и не снилась большинству пограничников, живущих от зарплаты до зарплаты и ютящихся в служебных квартирках, если не в бараках и палатках, уже наводил на черные мысли.

Так какой же толк Голощекину от Алексея? Зачем понадобилась всемогущему капитану душа такого бестолкового грешника, как Лешка?

Что первое сделал Никита, едва получив власть над Алексеем? Помчался к его жене и попытался ее изнасиловать. Неужели, одалживая деньги, он хотел таким образом добраться до Галины? Мешок денег за то, чтобы залезть чужой жене под юбку? Версия лестная, но неправдоподобная. Не тот Голощекин человек, чтобы широким жестом разбрасывать хрустящие купюры ради покорения женского сердца. Тогда что же? Какой резон капитану в ее муже? Жгут назначен заведующим клубом. Так себе должность, но с материальной ответственностью. Может быть, здесь собака зарыта? Но что такого можно украсть из клуба или какую аферу провернуть через клуб части? Зачем Голощекин заварил всю эту кашу с долгом?

Так ни к чему и не придя в своих размышлениях, Галина добралась до дома. Вошла в подъезд, поставила ногу на первую ступеньку лестницы и замерла, взглянув на дверь своей квартиры. Она была нараспашку. Более того, не составляло труда понять, что она не просто открыта, а выломана самым варварским способом. У Гали похолодело в груди.

Из квартиры доносились голоса. Вернее, один голос. До боли, до ужаса знакомый голос Голощекина. Слов было не разобрать, но ясно, что капитан говорит с кем-то, только голоса собеседника не разобрать: какие-то всхлипы, шипение, хрюканье.

Галина сделала еще один шаг, поднявшись на ступеньку выше и напряженно прислушиваясь к происходящему. А потом что-то толкнуло ее вперед, и она побежала, ворвалась в квартиру.

— Леша!

Алексей привалился спиной к холодильнику— мокрый, растерзанный, бледный, с багровыми губами. Рядом на корточках сидел Голощекин. Первой мыслью Галины было, что мужики подрались, но ни синяков, ни крови она не увидела. Не заметила она и беспорядка; в пылу схватки не перевернуть вверх дном тесную кухоньку было сложно. Только люстра почему-то лежала на столе, вполне, впрочем, целая. Правда, табуретка опрокинута и чайник валяется на полу…