Ярослав останавливается невозможно близко. Молчание густо насыщает воздух между нами невысказанными словами, так густо, что каждый вдох дается обоим тяжело. Хочется потрясти головой, чтобы согнать этот нахлынувший морок.

– Пошли в корпус. Будете отрабатывать свои заплывы, – получается разорвать молчание.

Он приходит ко мне в вожатскую под утро, в самый тяжелый час собаки. Когда я уже перекурил случившееся на берегу затмение, когда сон уже подкрался и налил тяжестью веки, раздается тихий стук. Ярик скользит бледной тенью в приоткрывшуюся дверь и тут же прибивается к окну, словно оставляя за собой шанс для побега.

– Что случилось? – я решаю сделать вид, что ничего не произошло.

Ярик, кажется, разве что не вибрирует от внутреннего напряжения. Опять искусанные в кровь губы и этот мазок шоколада под нижней губой. Так хочется стереть его. Так хочется его… Ярослав резко подается вперед, отчаянно вцепляется в мои плечи и жестко припечатывает своим ртом. Это даже не поцелуй. Это черт знает что, болючее, кусающее, втискивающееся. Такое, от чего вдруг не хватает воздуха, сердце, слетев с ритма, бешено колотится где-то в горле, руки, заметавшись по мальчишескому телу, не находят места, жадно, всецело, лихорадочно загребают его в себя. Сбитое дыхание вибрирует где-то у кадыка, выливается то ли стоном, то ли хрипом на эти искусанные губы и захлебывается новой серией поцелуев. Внутри что-то раскалывается и обрушивается вниз диким пожирающим внутренности огнем желания. Клубится, обжигает, кипит внизу. Заставляет сильнее втиснуть в себя, задрожать под шероховатыми узкими ладонями, впиться в белоснежное открытое горло жадным и голодным вампиром. На горле всполохами расцветают следы. Расцветают. Отрезвляют.

– Что мы делаем? Что это? – отстраняю его от себя.

Он затуманенным взглядом, непонимающе смотрит на меня, всем телом тянется снова в кольцо рук.

– Нет, – отталкиваю парня. – Никогда больше не смей. Понятно?

Ярослав, все еще не осознавая, стоит, беспомощно обводя комнату пьяным взглядом.

Жгучая боль, приправленная страхом, круто замешенная на неудовлетворенном желании топит меня, выплескивается яростью на паренька.

– Никогда больше не смей подходить ко мне! – жестко перехватываю руку Ярика, почти выламывая ее, вышвыриваю его за дверь и стекаю вниз по этой самой двери, обесточенный.

Сложенный прямоугольником лист обычной бумаги формата А4 прячет в себе большие перемены. Такие, от которых чуть кружится голова и сердце сладко замирает в предвкушении исполняющейся мечты. Другая страна, другое небо, другая жизнь, наградой за последние два года упорной учебы. Но сначала семья. Я приехал в этот дом, чтобы уехать из него навсегда. Приехал прощаться. Мама украдкой смахивает прорывающиеся весь вечер слезы, отец обнимает чуть крепче, близнецы опутывают бесконечными разговорами, густо примешивая туда свои планы. Ярослав прячет глаза под медью отросших волос. Он изменился – ушла та несуразная мальчишеская худоба, вытянулся, перегнав близнецов почти на полголовы. Он ржавой занозой все время пульсирует на периферии, стараясь уйти от прямого взгляда, ускользнуть от разговора. Мне хочется сказать ему что-то такое, нужное и важное, что исправило бы эту невозможную дистанцию. Затянуло бы пониманием тот разлом, что случился тогда, ранним сумасшедшим утром два года назад. Но время идет, просыпаясь золотым песком сквозь пальцы, неумолимо тратится, но не сдвигает ни на миллиметр взятую дистанцию.

Лежу на разворошенной кровати. Не спится. Планы на будущее перемешиваются с настоящим, и в эти мысли острыми занозами впивается прошлое. Занозами цвета темного золота. За окном насыщенно плещется ночь, заставляя звучать жалостливым мотивом в сердце какие-то смутные чувства. Полная луна нескромно заглядывает в раскрытое окно, беспокоя невысказанными вопросами. «Простил ли?» – звучит один из них. «Забыл ли?» – совсем тихо, едва слышно звучит другой.

Дверь, тихо охая, впускает Ярика. Он прижимает палец к моим губам, заставляя замолчать. Стягивает футболку и прижимается сразу всем телом, так сильно, что дышать сложно. Или сложно дышать совсем не поэтому? Перехватываю его руки, которые торопливо гладят плечи, пытаюсь найти все-таки эти чертовы слова. Но губы Ярика торопливо срывают их с губ, даже не давая зазвучать.

– Молчи, только молчи, – умоляет Ярик, захватывая лаской все больше и больше. – Один раз. Всего один. Потом ты уедешь. Прошу тебя, – мешает он поцелуи с просьбами, чувствуя, как тело мое уже согласилось, но я еще пытаюсь сопротивляться.

Ярик торопливо, настойчиво, беспринципно скользит пальцами к паху, выглаживая возбужденную плоть, рассыпает мелкие торопливые поцелуи по груди. И нет времени задержаться подольше, распробовать вкус. Поэтому поцелуи скатываются еще ниже, а пальцы уже совсем откровенно обхватывают, сжимают, скользят вверх-вниз в извечном движении удовольствия. Пальцы уступают место губам и языку. Под Яриком, изгибаясь, сдается, бьется пытаемое лаской мое тело.

Нельзя, так нельзя. Но невозможно это прекратить, невозможно отказаться от этого рта, то целующего, то умоляющего. Невозможно изгнать эти пальцы, так правильно и умело дразнящие. Невозможно оторвать льнущее тело, прогибающееся и вздрагивающее от любого прикосновения. И ладони скользят по молочной коже, оглаживая, разминая, узнавая, наслаждаясь. И губы ищут жаркий горячий шепот и сами уже целуют, замыкая слова в полости этого ненасытного рта. А в голове туман, сладкий, душный, горячий туман, застилающий любые мысли, заволакивающий одним лишь желанием. Тону в болотной зелени этих мутных глаз, золотая россыпь огнем плещется и рассыпается под руками, сминаю это белоснежное тело, вдавливая его в развороченную, сбитую постель. Двигаюсь, дышу, смотрю на беззащитно открытое, выгнутое в требовании ласки горло. Смотрю на яркие ареолы сосков, пробую их, удивляюсь их твердости. Смотрю на почти пульсирующий плоский в бороздках вен живот и падаю в медную полоску паха. Забывая про границы и правила, вгрызаюсь голодным ртом в нежную кожу бедра, пекущего щеку, прихватываю губами золотой завиток и тяну его, жадно вдыхая запах Ярика. Он бьется подо мной пойманной рыбкой, готовой исполнить любое желание. Целую и оторваться не могу от раскинувшегося подо мной парня, не могу никак насытиться вкусом этой кожи, не могу остановить ладони, которые гладят, трогают, лелеют. Не могу притормозить разогнавшееся до запредельной скорости сердце.

«Мой!» – безумно бьется, колотится в виски желание. «Мой!» – глушу поцелуем выгнутое болезненным спазмом тело. «Мой! Мой! Мой!» – отбивает ритм первобытное обладание.

Сладкий, горький томительный поцелуй. Последний. Самый последний и еще один. Как же отпустить его теперь? Тесно переплетенные, до боли сжимающие друг друга пальцы. Как же теперь? Утро, проскользнув в комнату, отрывает нас друг от друга. Захлестывает серой, мучительной болью, наполняет невыносимой уже сейчас тоской. Как же теперь?

– Я не приду тебя провожать. Понимаешь? – шепчет Ярик, еще на одну секунду прижимаясь ко мне.

– Не приходи.

Полгода назад.

– Это твоя жена? – Ярослав стоит перед камином, перебирая стоящие там фотографии.

– Жена, – я, скованный вот этой первой спустя много лет встречей, скупо роняю слова.

– Красивая, – предельно аккуратно возвращает Ярослав снимок рыжеволосой девушки на место. – Давно в разводе?

– Давно. Прожили вместе всего два года.

– Странно держать фотографии бывших на видном месте, – пожимает плечами.

– У нас хорошие отношения. Почти семейные.

– Извини.

– Не за что.

– Как родители?

– В норме.

Под сердцем перекатывается колющий вопрос.

– Спроси уже, – усмехается Ярик.

– Как давно ты сидишь на этой дряни?

– Лет десять-одиннадцать, но были периоды завязки.

– Почему никто не знал?