– Я это не пью.

– Вас угощают.

– Ссора с девушкой? – кивнул он мне на танцпол, где отжигала Динка, нагло прижимая к себе интересную блонди.

Что-то было не так. Но я, одурманенный алкоголем, не смог вычленить, что меня смутило, поэтому расцвел улыбкой и сообщил:

– Неееее… Динка просто друг, понимаешь? Мне нравятся более… – и я подарил откровенно ебущий взгляд парню, – брутальные.

– Понимаю, – нервно облизав губы, согласился тот.

Я, вылакав предложенный коктейль, вопросительно уставился на него. Не тормози! Блин!

– Еще один мохито, – кивнул он бармену и потом пододвинул стакан ко мне.

– А ты? – настороженно склонил я голову.

– А я, если честно, не первый час тут и это уже, пожалуй, перебор.

– Тогда чего стоим? Кого ждем? – я притянул парня за шею и впился поцелуем в губы. Парень вздрогнул и как-то помявшись уступил.

– Ты меня не хочешь? – нахмурился я.

– Неожиданно просто. Вот так с разбега.

– А мы кого-то ждем? Третий нужен? – алкоголь во мне вынес планку морали далеко за границы сознания.

– Ты пасс? – надо же прояснить ситуацию.

– Нет, – удивился парень, – актив.

– Т-ты парень! – обвиняющее ткнул он в меня пальцем.

– Бля… ну да! А ты чего ждал в гей-клубе?

– Ждала!

– Че?

– Ждала, говорю! Я девушка.

Я, охренев, сполз по стеночке на пол.

– Охуеть! – выдавил я из себя. – Покажи! А где сиськи? И все такое?

– Ну знаешь! – вспыхнула она. – Ты тоже мало на мальчика похож. Такой стопроцентный сладенький дайк.

– Ыыыыыыы… – согнулся я в истерическом смехе, растирая тушь от выступивших слез. – Это, если че, мой первый гетеросексуальный опыт. Реально пить надо меньше.

Девушка скорчилась рядом, сотрясаясь таким же истерическим смехом. Оторжавшись, мы уселись плечом к плечу.

– Покурим? – предложил я. И вызвал очередную истерику.

– Давай, – минут через пять, осипнув от ржача, согласилась она. – Давай хоть покурим.

Планы «вильнуть налево по дурости и злости» не состоялись. Слышь, ангел, если ты у меня есть, спасибо за такое вмешательство. Я тебе охренеть как благодарен.

"Я фетишист". Мысль вяло мелькнула в сознании, когда я в сто первый раз завис на цепочке остро выступающих позвонков Агеева, сидящего впереди меня. Я покатал ее в абсолютно пустой голове, пригляделся к парню и отринул как несостоятельную. Просто первая лекционная неделя до упора забита болтовней, и на пятой паре мозг тупо идет в отстой. Но прикоснуться и пересчитать косточки хотелось.

Историк вяло жужжал за кафедрой, группа откровенно чатилась или отсыпалась после обмывания начала учебного года. Мой взгляд снова приклеился к кнопочкам позвонка. Пиздец какой-то. Пальцы Агеева легли на эти самые косточки и стали разминать шею. Я завис. Длинные пальцы, методично сжимающие и растирающие шею. Это выглядело почти порнографично. К первой руке присоединилась вторая, и теперь пальцы, бесстыже ныряя под ворот кенгурушки, разминали еще и плечи. Агеев, тихонько простонав, выгнул спину, разминая позвоночник. Мое либидо обрадовалось и махом накидало мне полсотни эротических картинок, где и при каких обстоятельствах он мог стонать и изгибаться. Я мысленно проклял неуемную фантазию: "Лежать!" и цыкнул на заинтересованно обозначившийся член: "И не дергаться!"

Но сидевший впереди парень не унимался: покончив с шеей, он улегся на скрещенные руки, предоставив моему взору полоску оголившейся кожи. Либидо, распоясавшись, село катать сценарий следующей порносессии. Я тяжко вздохнул и проклял тот день, когда купил себе такие узкие джинсы.

Я даже не сразу его узнал. Что-то дернуло, заставило повернуть голову и оторваться от разговора, зацепиться взглядом. То ли вот это чуть ломкое, дискретное движение рукой вверх в приветствии, последующая мгновенная остановка, словно в сомнении, и сопровождаемый лучистой улыбкой узнавания завершающий рывок. То ли характерное пожатие плеч, резкое, как у капризного ребенка, означающее, что тема перестала быть актуальной и больше не обсуждается. Он сразу гармонично влился в толпу, бурлящую потоком на танцполе, с кем-то обнимался, пританцовывая в кольце чужих рук. Ужом выворачивался от тех, кто пытался брать танковой наглостью и нахрапом. С ним так нельзя. Нельзя! Для летних бабочек нужны сачки с легкой, почти прозрачной тканью ловушки. Бессмысленно загребать лапищами рядом, он же сразу сорвется и улетит подальше от источника беспокойства. Но я об этом никому не расскажу. Никогда.

Он водит мой взгляд по танцполу, словно послушную собаку на коротком поводке. Чуть-чуть в сторону, мимоходом приглядеться к другим и моментально вернуться, проверить тут ли. Тут. И взгляд снова бежит на короткую дистанцию. Нет. Даже мысли нет подойти, как-то дать о себе знать. Зачем? Задержались ли в этой головушке те густые июльские ночи? Сомневаюсь, слишком уж поверхностное у него знакомство с законами времени. Тогда почему я ревниво наблюдаю за его кочевьем по танцполу? Легкий привкус ностальгии? Желание услышать еще раз это хрупкое «Ах!»?

Нож соскальзывает, чуть-чуть надрезая указательный палец. Макар смотрит на капли выступившей крови и втирает их в кожу, снова и снова. Сжимает кулак, заставляя кровь выступать по кромке разреза, и вновь сильным движением растирает ее. Маленькая медная турка тихо вздыхает, выпуская залп кофейного аромата. Две чайные ложки кофе на чашку и три кубика сахара, тростникового. Неизменные составляющие каждого дня для Алекса и почти ритуал для Макара, вот уже несколько лет.

– Спасибо, – кружка опускается на стол у самого края.

Ночь, как продажная девка, моментально льнёт к телу, обдав перебродившим ароматом отступившего дня. «Всё можно… Можно всё…» – нашёптывает она на ухо хрипловатым контральто. Неон перечеркивает город, заливает его яркой пульсацией, превращая в кабаре не самого высокого класса.

Захудалый, увядающий, но такой привычный клуб на окраине втянул их в своё нутро, пропустив через узкое горлышко коридора. Беспорядочные взрывы разноцветных пятен, вспышки, отблески, лица, чёрные провалы теней, яркий полумрак. Всё спаяно с безумным ритмом басов, бьющих по ушам и нервам. Тело тут же его подхватывает неконтролируемым движением, сердце перестраивается в унисон. Алекс мгновенно вплавляется во вращение этого яркого мира, нетерпеливо утягивая Макара к танцполу. Этот двуногий сгусток неподъёмного спокойствия якорем проскребает в танцующей толпе быстро зарастающую борозду. На равнодушном лице каменного изваяния ни тени улыбки. Извечная скука, которая взрывается откровенным матом, сдавленным шипением и несдержанными вскриками только в постели или во время бурных скандалов. Только там, где, при должном накале, вместе с приличиями улетает к ебеням проклятая маска, заголяя живое и трепещущее, раскалённое нутро. И как сладко выманивать наружу этого сжатого строгой клеткой зверя. Опасно и сладко. Сладко и больно, как сама жизнь.

Лучше, чем гнить в тухлом болоте привычки, размеченной укусами упрёков, многослойно обёрнутой взаимным недовольством. Ждать, когда вызреет, взбухающий дёргающим нарывом предел.

Прижаться губами к шее, усмиряя давно знакомыми касаниями к изученным точкам. Прикрыть от слепящих вспышек набухшую вену. Слизнуть её пульсацию. Руки упрямо выглаживают плотную ткань на торсе Макара. Пальцы провокационно давят на тонкую пряжку ремня, тянут вниз. Ловят одуряющий пульс движения сильных бёдер. Кожа впитывает накатывающий интерес со всех сторон. Всеобщее внимание конденсируется под солнечным сплетением и растекается по венам столь необходимой дозой. То, что надо. То, по чему непрерывно голодает нутро.