Для арабской поэзии несчастная любовь и жестокость предмета любви по отношению к лирическому герою — обычная тема. И. Ю. Крачковский, исследуя поэтический диван Абу-л-Фараджа ал-Вава Дамасского, писал: «Нравственный облик любимого в изображении ал-Ва’ва̄ далеко не привлекателен — он в сущности сводится к двум чертам: переменчивости и жестокости к влюбленному. Обещания его так же надежны, как мираж в пустыне… красавица только играет с душами… обрекает их на гибель… и поражает сердца… Коварство и жестокость — обычная черта… Любимое существо не платит своих долгов… и нарушает все договоры… Незаслуженные упреки… и скупость даже на мелочь, которую просит влюбленный… — вот его характеристика. «Горький характер» — самое подходящее слово…» [71, с. 189]. И. Ю. Крачковский замечает, что при такой обрисовке личности любимого даже странно видеть ту силу чувства, которую испытывает к нему влюбленный. Следует, однако, заметить, что подобное описание предмета любви является одним из канонов арабской любовной лирики — газаля [ср. 158, с. 208]. Проследив за набором сюжетов у разных арабских авторов, Б. Я. Шидфар делает вывод, что и лирический жанр газаля основан не на «конкретных переживаниях» поэта; это такой же условный жанр, как и другие жанры арабской классической поэзии [159, с. 214]. Однако при всей условности и абстрактности стихотворений о страданиях лирического героя они подчас насыщены социальным содержанием. Боль, раны, мучения, жалобы — это не только страдания любви, но, иносказательно, страдания от социальной несправедливости. Социальная направленность особенно отчетливо проявляется в стихах современных поэтов, хотя сюжеты, образы, лексика все еще традиционны. Например, у суданского поэта Хамзы ал-Мелика Тамбаля (1893—1960) в стихотворении «Жалоба» («Шаква̄»):
Сколько раз на пути мечтаний (ама̄нӣ, 3) судьба (дахр,3) бросала меня в руки беды (х̮ат̣б, 3). А душа (нафс, 3) все равно к славе стремится. Птица (т̣айр, 2) без крыльев не в силах взлететь, И текут жизни секунды, минуты. Душа моя в горьком плену (уср ал-аса̄, 3) и слезах (дам‘, 3). Ах, если б узнал ты обо мне, То заплакал бы так, как безутешно я плачу (бака̄, 3). Нет, лучше уж смерть, чем безысходное горе (йа’с, ах̣за̄н, 3). Но и смерть отвергает меня. Или же всякий с живою душой — теперь неудачник? Раньше жил я мечтами, а ныне до них мне нет дела. Возненавидел и жизнь из-за злобы людской. И душа изменилась моя от превратностей века. [216, с. 134] Другой суданский поэт Мубарак Хасан ал-Халифа (род. в 1931 г.) в стихотворении «Утро и раны» («С̣аба̄х̣ ва-джира̄х̣») рассказывает о воробье, который однажды утром может извергнуть стоны (анна̄т, 3) наполнить сердце ранами (джира̄х̣, 3) и рыданием (нува̄х̣, 3), запев о разрыве и разлуке (фира̄к̣, 3) [256, с. 6-8]. Заключительные строки стихотворения содержат риторический вопрос: Встречу ль тебя еще раз поутру? Услышу ли песни о встрече, любви (тала̄к̣ӣ, 1) Иль горестный сказ о разлуке (фира̄к̣, 3) И повесть о ранах (джира̄х̣, 3)? [256, с. 8] В этом стихотворении воробей является символом — уподоблением человека. В арабской поэзии вообще, а особенно в суфийской, птица предстает как знак, символ души человека. Мубарак Хасан ал-Халифа противопоставляет двух птиц — одна живет в довольстве, другая проводит дни в пустыне в постоянных заботах, хлеб ее горек, песни полны печали. В этом противопоставлении символически выражена мысль об антагонизме богатых и бедных, о тяжелой доле простого человека; раны — это боль от социальной несправедливости, стоны — голос протеста против угнетения и нужды. Образы и лексика стихотворения Тамбаля и ал-Халифы традиционны, но социальное содержание несомненно перекликается с насущными проблемами современности. В такой же мере традиционные сюжеты, образы, лексика, выражающие радость любви, могут служить символами, употребляемыми в тех случаях, когда поэту необходимо скрыть свои подлинные мысли. Подчас именно этой цели служат стихи, воспевающие вино. Прославленным певцом вина у арабов был Абу Нувас, у которого вино — символ свободолюбия: Провозгласим хваленье в честь вина, Дадим ему всех слаще имена! Пусть над водой не властвует вино, Но и воде не рабствует — оно. В подвалах Карха год его держав. Очистили божественный состав. Теперь виноторговец в кувшине Лишь тень его души найдет на дне. Пьют посолонь — напитку самому Дано разгорячить любовь к нему,— Хотя за пир нередко могут сесть Те, чьи с вином не равны род и честь. (перевод С. Шервинского [8, с. 21]) Пей и красавице моей налей вина, и я Допью, чего не допила красавица моя. И передай ей кубок мой с недопитым глотком, И моего отпить вина заставь ее силком. Так я вкушу ее вина и моего — она, Как меж влюбленными людьми ведется издавна. Послом явился ты, а стал нам разливать вино,— Посол и виночерпий! Вас приветствую равно. (перевод С. Шервинского [8, с. 203]) Б. Я. Шидфар расценивает «винные» стихи Абу Нуваса как «вызов лицемерию, единственный в то время способ провозглашения свободы человеческой личности, противопоставление радости бытия религиозному аскетизму. Не случайно тема вина приобретает позже символическое значение в стихах арабских философов-пантеистов, у Хафиза и особенно у Омара Хайяма, в чьих творениях вино — символ освобождения человеческого духа» [8, с. 15]. Продолжая эту мысль, можно утверждать, что и любовь у Абу Нуваса — это, иносказательно, стремление к счастливой жизни, к радости и блаженству, не случайно и имя его возлюбленной Джинан значит «сады» или даже «райские сады». Символический скрытый подтекст стихов Абу Нуваса сделал их образцом для последующих поэтов, боровшихся за свободу человеческого духа, за счастье. Стихов о раскрепощении духа вином много и в народной арабской поэзии. Из тунисских народных песен: Из чаши (ка̄с, 3) — пил я старое вино (муда̄м, 3), Сок розовый — и счастье (са’д, 1) было полным, Беседуя с друзьями пил его,— И зацвели вокруг цветы жонкиля, Мирт, ива, шелковица. [228, с. 209] В современных песнях египетских бродячих певиц «ал-‘ава̄лим» можно встретить замену слова х̮амр «вино» на модифицированное кӯнйа̄к «коньяк» [272, с. 50]. В суфийской поэзии вино — символ божественной любви, экстаз богопочитания, единения с богом, а радость любви — это счастье познания бога. Поэма «султана влюбленных» Омара ибн ал-Фарида так и называется «Х̮амриййа», т. е. «винная касыда»: Прославляя любовь (х̣абӣб, 2), мы испили вина (муда̄ма, 3), Нам его поднесла молодая Луна (бадр, 6). Мы пьяны им давно. С незапамятных лет Пьем из кубка (ка’с, 3) Луны заструившийся свет. И, дрожащий огонь разведя синевой. Месяц (хила̄л, 6) ходит меж звезд (наджм, 6), как фиал круговой О вино (муда̄ма, 3), что древнее, чем сам виноград (карм, 3). Нас зовет его блеск, нас манит аромат! Только брызги одни может видеть наш глаз, А напиток сокрыт где-то в сердце у нас. Уши могут вместить только имя одно, Но само это имя пьянит, как вино. Даже взгляд на кувшин (дина̄н, 3), на клеймо и печать Может тайной живой, как вином, опьянять. (Перевод 3. Миркиной [16, с. 509]) |