Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
Слезы (думӯ‘, 3) текут по моим щекам,
Всю ночь (тӯл ал-лейл, 6) смотрю я на звезды (кава̄киб, 6).
Газель (г̣аза̄л, 2), любимая мной (на‘шак̣уху от ‘ашик̣а, 1), мною недовольна.
[228, с. 213]
Сон бежит моих век, и терзает бессонница (суха̄д, 3).
Но что пользы в упреке моем (лаум, 3) в час охлаждения (бу‘д, 3),
О, желаний моих предел (г̣а̄йат мура̄д-ӣ, 2).
[228, с. 233]

Из ливийской народной поэзии:

О, птица, лети и привет передай моему дорогому (г̣а̄лӣ, 2).
Ответный привет мою душу ко мне возвратит.
Привет ему самому — на скрижали своей начертал и учитель.
Передай, что больна (марӣд̣а, 3) я,
Что ранена (маджрӯх̣а, 3) тяжко.
Третий год все лечат меня врачи и все безуспешно.
[260, с. 131]

В средневековой арабской лирике на литературном языке повторяются те же образы и та же лексика, что и в народной песенной поэзии. Из стихов Омара ибн Абу Рабиа:

Вспоминаю слова свои, когда слезы (думӯ‘, 3) потоком текли по моим щекам.
«Кто ты?» — спросил я.
«Я — жертва любви (ваджд, 1), пораженная грустью (камад, 3).
Мы живем в Мине, там, где стоит на холме Хейф — мечеть.
Мы за убитого (мак̣тӯл, 3) не платим цену кровной мести».
И я сказал: «Добро пожаловать, желанная моя (буг̣йат, 2)!
А как же ваше имя?» — «Хинд» — ответила она.
[250, с. 186]
«Послушай, Хинд,— сказал я.— Пойми, печален (мах̣з̣ӯн, 3) я из-за любви к тебе, влюблен (муг̣рам, 3).
Нет тайны у меня, чиста моя любовь (мавадда, 1),
Но скованы уста, любимая (х̣ибба, 2) моя!
И если ты безвинного убьешь, то я скажу слова другие — обиженного (маз̣лӯм, 3), снедаемого страстию (мушаввак̣, 3) раба (мутаййам, 3):
«Приятно вам губить меня (к̣атл-ӣ, 3),
А мне отрадна чистота моей любви (мавадда, 1).
С кровью и плотью моей любовь (хава̄, 1) моя слита».
[250, с. 104]
И глаза ее заблестели от слез.
Они скатились по ее щекам, как жемчужины.
О, не плачь. Разве ты не самая милая для глаз моих?
Ты прелесть этого мира и память моя.
Что увело тебя от меня, что нас разлучило?
Разве ты в гневе, досаде ушла от меня,
Погубив меня и в могилу меня уложив.
Если трех дней не считать, то за месяц единый ты сразила меня и покинула.
[250, с. 47]

Те же образы, та же лексика и в стихах современного поэта Ахмеда Рами:

Я стал прощаться с любимым (х̣абӣб, 2) —
И слезы смятенья (дам‘ х̣а̄’ир, 3) в глазах.
Я скрываю горе (аса̄, 3) мое и рыдание (нах̣ӣб, 3) мое.
Но боюсь, что он понял страдания (шуджӯн, 3).
Трудно смотреть в глаза — в них горе (аса̄, 3) и нежность (х̣анӣн, 3), а вздохи (анӣн, 3) меня предают.
Мучительно (д̣ана̄, 3) даже и думать о предстоящей разлуке (бу‘д, 3).
[200, с. 290]

Под влиянием средневековой арабской поэзии подобные определения для лирического героя можно найти в поэзии и других ближневосточных народов, в частности в персидской [104, с. 162-163]. Вот стихи знаменитого персидского поэта средневековья Хафиза, переведенные на русский А. А. Фетом:

Гафиз убит. А что его убило,—
Свой черный глаз, дитя, бы ты спросила.
Жестокий негр[10]! Как он разит стрелами!
Куда ни бросит их,— везде могила.

Естественно, что семантическое поле понятия «лирический герой» тесно переплетается с семантическим полем понятия «предмет любви». Это переплетение наблюдается также и на лексическом уровне. Например, слова типа х̣абӣб «любимый», ма‘шӯк̣ «обожаемый» и некоторые другие могут быть употреблены в значении «любящий». Причиной подобных семантических пересечений является тот факт, что каждое слово обладает определенной смысловой потенцией, реализующейся в конкретном контексте речи. В арабском языке это усугубляется тем, что прилагательные модели хабиб могут быть поняты как в действительном, так и страдательном значениях. Обратимся к конкретным примерам. В египетской народной поэзии:

Я в сад вошел. Любимая (х̣ибб, 2) и любящий (х̣абӣб, 2) ее в саду.
Она разостлала ковер, что выткан любимой (мах̣бӯб, 2)
Для любящего (х̣абӣб, 2) ее.
[115, с. 8]

В тунисской народной поэзии:

Лицо твое — чудо. Оно, как серебро, неизменно.
О дитя, я влюблен (х̣абӣб, 2). Я — болен (марӣд̣, 3) давно
Любовью к тебе и тобой очарован (маг̣рӯм, 3).
[228, с. 252]

В стихах суданского народного поэта ал-Харделло в значении «любящий» употреблено причастие страдательного залога ма‘шӯк̣, когда говорится ма‘шӯк̣ Лейла «любящий Лейлу» т. е. Меджнун — известный арабский поэт, идеал лирического героя [186, с. 80]. В средневековой арабской поэзии у Омара ибн Абу Рабиа:

Мы встретились с ней на развилке дорог.
И она прошла мимо, опасаясь наветчика злого (ка̄ших̣, 4).
Лишь печально в глаза мне взглянула.
Ты молчала, но взор твой сказал:
«Привет влюбленному (х̣абӣб, 2), привет рабу страсти ко мне (мутаййам, 3)».
[250, с. 103]
А сегодня ты покинула меня, любящего (х̣абӣб, 2), как прежде.
Я ведь не совершил никакого проступка.
Ты сама разорвала узы нашей любви,— и я ухожу.
Ты поверила клеветникам и наветчикам (вуша̄т ка̄шӣх̣ӣн, 4),
А кто внимает клеветнику, горько раскается.
[250, с. 112]

Лирический герой в арабской лирике обычно противопоставляется предмету любви, несмотря на пересечение их семантических полей. Любящий и любимый — как бы два члена бинарной оппозиции: лирический герой — это жертва, раб, судьба которого — обожание предмета любви, в то время как предмет любви — это господин, у которого есть власть мучить, гнать лирического героя. Эта идея находит отклик и в современных идеях экзистенциализма. «Человек, который любим, всегда эксплуатирует своего раба,— пишет Мориак,— и в обожании, которое к нему питают, ищет ощущение своего бытия. Иногда он терзается, злится, наблюдает, как далеко простирается его власть, или снова разжигает затухающую страсть. Он возвращается, когда партнер начинает привыкать к его отсутствию, и снова отдаляется, убедившись, что он нужен жертве для того, чтобы та не страдала. Но жертва еще более жестока, чем ее палач. Любимое существо ей необходимо как воздух, как хлеб; эксплуатируемая жертва дышит им, впитывает его, это ее собственность, ее добыча, она держит его в осаде, связывает его, с целью его унизить использует всевозможные средства, среди которых деньги — далеко не самое худшее» [см.: 68, с. 282].

вернуться

10

К словам «жестокий негр» А. А. Фет дает примечание: «Черный глаз красавицы. Вот истинный скачок с 7-го этажа,— зато какая прелесть!» [144, т. 2, с. 203].

31
{"b":"278122","o":1}