Новый поворот еще больше вдавил его в сиденье, и рука шведа инстинктивно ухватилась за ручку двери.

Райнер гнал машину вперед и достиг перевала в тот момент, когда стрелка часов показывала одиннадцать. Оставалось еще тридцать пять километров — по извилистой дороге среди скал, которые спускались в широкую долину Бартл-Бэй. За ней начинались уже пляжи Тихоокеанского побережья.

Он начал спуск на скорости 80 километров, срезая виражи.

Крэнсон все еще глядел на Райнера, чей профиль четко вырисовывался на стекле. Он по-прежнему сжимал ручку дверцы. Закрыл глаза, почувствовал, как подступает тошнота, и с трудом удержался от того, чтобы завыть от дикой боли, терзающей его внутренности. Перед его взором неслись, сменяя друг друга, доки Скена, его первый пароход, рыжая пасть топки, куда он швырял уголь — тело его вспомнило тяжесть плоской лопаты, — черное прокуренное бистро, не то на Новой Земле, не то в Копенгагене, а затем Манхеттен, какой-то поезд, тело девушки на ковре. И над всеми видениями нависало одно сверх-видение — лицо Райнера, Райнера, протягивающего ему пачку «Честерфилда» со словами: «Не бери в голову, все уладится, вырвемся».

Нет, ему, Крэнсону, уже не вырваться. Нельзя вырваться с тем, что сидит у него в животе, не на- что надеяться, когда так хлещет кровь. Ему подарили эти несколько дней, его не поджарили на электрическом стуле — тем лучше, большего и желать нельзя. И не только жизнь продлили: впервые нашелся человек, который попытался ему помочь, который не смеялся над тем, что он толстый и глупый.

Крэнсон вновь закрыл глаза. Потряс головой, как бык перед атакой, чтобы стряхнуть жар. Его вдруг поразила отчетливая, ясная мысль: он не умеет говорить «Спасибо».

Никогда раньше в этом не было нужды, а теперь, когда понадобилось, он не смог.

Не так это оказалось легко, как можно было бы подумать, но теперь он это сделает, у него есть для этого хороший способ, единственный способ, и он его не упустит. Он все упустил в своей жизни, но вот здесь уж не промахнется.

На одном из крутых виражей, когда машина наклонилась так, что ободья колес чиркнули о булыжник, Свен Крэнсон, рванув на себя ручку дверцы, резко бросил свое тело в черный проем и, как камень, вылетевший из пращи, вывалился из машины. Его отнесло на обочину, перевернуло и швырнуло в пропасть; в конце концов изуродованное тело застряло на выступе в двадцати метрах внизу.

Когда машина преодолела вираж, дверца с треском захлопнулась, и Райнер нажал на тормоза.

Он не смотрел на заднее сиденье: знал, что шведа там нет. Заглушив мотор, он вышел.

Было очень тепло и очень тихо. Позади него перестали катиться мелкие камешки, Сорванные падением тела.

Он взглянул на часы: было 23.20. Бартл-Бэй находился в семи километрах, а Крэнсон был мертв.

Он закурил, руки у него не дрожали.

Элфид вел машину, выжимая из нее все. Рядом с ним тускло поблескивало дуло автоматической винтовки. Через десять минут она, видимо, пойдет в ход, но действовать придется осмотрительно.

Подумав о Старке, он оскалился. Наверное, по-прежнему сидит в засаде у Торнтона. Хороший будет урок для этого жалкого лейтенантишки. И хороший урок для этой страны. Нечего сказать — демократия! Хороша демократия, если отцу приходится самому вершить правосудие — и это при том, что речь идет об убийце его дочери! '

Те Элфиды, которые пришли сюда первыми, уже завершили бы дело, и Крэнсон давно болтался бы на ветке дерева. Теперь же здесь развелись законы, полиция, судебные процедуры и целая банда психиатров, которым только того и нужно, чтобы найти смягчающие обстоятельства для кровожадного животного, не побоявшегося встать на пути у чистокровного американца, такого, как Алэн В. Элфид, сохранившего и приумножившего богатства, оставленные предками, которые сегодня вечером тоже отправились бы туда же, куда и он, с притороченным к седлу ружьем.

А за ценой он не постоит: шкура человека, которого ненавидишь, стоит дороже, чем все эти деньги.

Этот Бэнсфилд, конечно, мерзавец, но зато крутой парень. Элфид не держал против него зла — ведь он дарит ему шкуру Крэнсона. И он заплатит ему, заплатит наличными, как он всегда платил тем, кто ему помогал. А если в последний момент Бэнсфилд переступит ему дорогу, то он его сметет, как сделал это с Дьюи, с теми, кого разорил, потому что несчастливая судьба привела их на его дорогу.

Дорога становилась шире; несколько капель ударились о ветровое стекло. Эти капли предвещали грозу, которая, должно быть, уже бушевала там дальше, над морем.

В свете фар он увидел дорожный указатель — кусок дерева, приколоченный к шесту. Снизив скорость, прочел надпись, выведенную корявыми буквами: Бартл-Бэй.

Проехав еще двадцать метров, он остановился: перед ним был перекресток, условное место. Когда стих шум мотора, слева от себя он услышал шум океанских волн. Наклонившись, проверил винтовку, согнул приклад и вогнал четыре пули в магазин.

Посмотрел на часы: если Бэнсфилд хочет быть точным, то ему осталось две минуты.

Несмотря на жару, Элфид подрагивал: давно он не вдыхал такой чистый, свежий воздух. Вот уже два года он не выезжал из города, два года жил затворником, выходя из дома только для того, чтобы отправиться в офис, а затем вернуться. Чтобы заставить его приехать сюда, понадобилось нечто более сильное, чем его собственная воля, нечто такое, что затронуло самые глубины его души.

Пальцы его сжали теплую сталь винтовки — прямо перед ним, на той стороне перекрестка появились две светящиеся точки. Это были фары машины.

Элфид улыбнулся. Бэнсфилд был сама точность.

Райнер, остановившись в десяти метрах от перекрестка, включил фары. Рядом с ним на сиденье было тело Крэнсона, которое удерживали в сидячем положении ремни безопасности.

Поднять его оказалось нелегким делом, но он справился, и вот теперь они, сидя рядом, завершили свое путешествие.

Райнер, застегнув пряжку ремня, на котором висел пистолет, вышел из машины. Хлопнул дверью и двинулся прямо к машине Элфида. Перейдя через перекресток, он вдруг резко метнулся к обочине и залег в колючем кустарнике.

У Элфида, сидящего в машине, побелели костяшки пальцев и прервалось дыхание.

Бандит не доверял ему, понятное дело. Конечно, он имел полное право опасаться, как бы и его не пристрелили на пару с Крэнсоном.

Капли стучали все чаще, а удар грома раздался совсем близко. Через несколько мгновений над ними разразится гроза.

В тишине раздался голос Райнера:

— Элфид…

Старик вздрогнул, и его голос точно так же прорезал тишину:

— Я здесь.

Почти задыхаясь от напряжения, он ожидал ответа. И Райнер отозвался:

— Крэнсон сидит в машине. Я накачал его наркотиками так, что он ничего не соображает. Включите фары, и вы увидите его. Но сразу после этого выключите свет.

Элфид машинально выполнил приказ. Луч света, прорвавший темноту, осветил сквозь блестящие струи дождя белобрысую круглую голову.

Элфид навел на нее свою винтовку. На таком расстоянии из мозгов можно сделать кашу.

— Не стрелять, — сказал Райнер. — При малейшей попытке я из вас решето сделаю. Сначала надо заплатить.

Дуло винтовки опустилось.

— Выйдите из машины, сделайте четыре шага вперед и киньте ко мне сумку с деньгами. А потом делайте с ним что хотите.

Нащупав сумку, Элфид вышел. Винтовку он держал в правой руке. Теперь он был совершенно спокоен: не торопясь, отсчитал четыре шага, с усилием поднял сумку и бросил ее в том направлении, откуда раздавался голос.

Сумка еще не упала на землю, как дорога внезапно осветилась. Ослепленный Элфид заморгал глазами, и в ту же секунду раздался первый выстрел. Бросив винтовку и согнувшись, он ринулся вперед. Второй выстрел: Райнер увидел, как пуля разорвала пиджак на плече. Элфид повернулся вокруг своей оси и оказался прямо перед третьей машиной, стоящей на углу перекрестка, за деревьями.