— А вот теперь — в британское посольство! — объявил я.

Элис заметно заволновалась.

Но мы вернулись в тридцать восьмой год, ничего не помнивший о вторжении живых горгулий, и которому до конца еще не развязанной Второй Мировой войны оставалось семь долгих лет.

Но что такое семь лет в сравнении со всей историей человечества? «Историей войн»?

коллаж-иллюстрация: Мисс Жуть

У женщины, распростертой на операционном столе, были темно-рыжие волосы, резкий решительный нос и чуть возмущенно сжатые губы. Точно такие же, как у другой — повелительницы времени, лежавшей рядом. Обе женщины соприкасались макушками, будто отражаясь друг от друга в зеркале, и медные волны их волос смешивались друг с другом. Обе были без сознания, но дышали ровно и глубоко. Обе пока не имели никакого представления о том, где находятся. Женщина-землянка просто этого не знала, а повелительница времени еще никогда не открывала глаз — этих глаз, которым был не страшен метакризис. Она еще только готовилась родиться, или возродиться в новом, достойном ее, теле.

По сути, обе являлись одним и тем же существом по имени Донна Ноубл. Одна была настоящей — человеком, но не была при том полноценной. В этом моем заявлении нет ни капли расизма, хотя не то чтобы он мне совсем уж чужд — я просто понимаю разницу между предметами и существами… или, скажем так, разными предметами и разными существами. Но ее память, как и то, чем она являлась на самом деле, были искусственно подавлены, что не назовешь естественным состоянием вещей. Вторая же была пока лишь усовершенствованной плотью, никем, но могла стать полноценной личностью. Настоящей Донной Ноубл.

Я застал Уилфреда Мотта в пабе «Красный лев». По его времени прошло менее двух недель с нашей последней встречи, но я решил не рисковать: люди — существа хрупкие, а Уилф далеко не молод. Разумеется, я перепугал его до чертиков. А мог бы, наверное, и до инфаркта. Повторюсь — люди хрупки, особенно когда стары.

— Здравствуй, Уилфред, — промолвил я, присаживаясь за его столик как ни в чем не бывало. — Пьешь в одиночестве?

Едва взглянув на меня, старик затрясся с головы до ног и конвульсивно начал хватать ртом воздух.

— Успокойся, — продолжал я тем же голосом, каким обычно гипнотизировал кого-то из прежних жертв, и улыбнулся. — Я не за тобой. Если тебе интересно, мы с Доктором больше не враги, да и здоровье у меня, как видишь, получше, чем при нашей последней встрече. Можешь меня больше не бояться. Можешь считать меня ангелом.

Уилф молча уставился на меня как на сумасшедшего.

— Нет, Уилф, — мягко поправил я. — Сумасшедшим я уже был, дело прошлое.

— А как же… — Уилф развел руками, будто пытаясь изобразить нечто большое и круглое. — Временной пузырь? Галлифрей?..

— Долго рассказывать. Пузырь цел, Галлифрей на месте, никуда не прорывается, никому не угрожает.

Уилф невольно вздохнул с облегчением, но тут же снова настороженно встрепенулся.

— А почему ты снаружи?

Я пожал плечами.

— Ладно, если вкратце, у меня была запаска. Если точнее, шесть миллиардов с лишком запасок.

— То есть, обратно превратились не все?

— Бинго, Уилф.

Уилф насупился, определенно старомодно считая, что я продолжаю пользоваться чьей-то украденной жизнью. Хотя это столь же естественный жизненный процесс, как поглощение самим Уилфом куриных котлет или продукта перемолотых зерен в его кружке.

— И… э… то есть, частично ты теперь человек?

— Нет, Уилф, — это определенно прозвучало раздраженно и холодно. — Этот процесс полон и необратим. Когда ты меняешь костюм, ты не получаешь свойств твида или хлопка.

— Да я просто…

— Я знаю, о чем ты думаешь.

Уилф вздрогнул и поспешил спрятать свои усы в кружке с пивом.

— Ты думаешь о своей внучке Донне.

Взгляд Уилфа, моментально взмывший от кружки вверх, стал умоляющим:

— Не трогай ее…

— Не бойся, я хочу помочь. Я знаю способ безопасно вернуть ей память, чтобы она стала той, кто она есть на самом деле.

Уилф шмыгнул носом и отвел взгляд, беспомощно хлопая белесыми куцыми ресницами, глаза покраснели и заслезились.

— Не надо, пожалуйста, просто оставь нас…

— Я не причиню ей этим вреда.

— Нет, пожалуйста… — его пальцы судорожно сжимались в кулаки и разжимались снова — побелевшие костяшки, красные полосы на дряблой плоти. — Если бы это было возможно, Доктор…

Это было очевидно, но во мне всколыхнулось привычное раздражение. Доктор всегда убегал от ответственности, считая, что «не вправе вмешиваться». Вот только после того, как уже вмешался, перекроил всю их жизнь — всех, с кем столкнулся, — и делать шаг назад после двух вперед было поздно. Вот и пример: считая, что жизнь Донны — это только жизнь человека, он сохранил ее человеческую жизнь. Но Донна была уже не просто человеком. Забрать ее память означало забрать ее у нее самой. Что именно было хуже? И ведь как он рассказывал, прощание с ней чуть окончательно его не надломило. Он и сам пострадал, и все, на мой взгляд, оттого, что не мог взглянуть на вещи трезво. Он и до того долго пребывал в депрессии. Был одинок, и некому было ему помочь.

— Тут есть две причины, Уилф. Одна из них — на тот момент Доктор не обладал нужной технологией. А у меня она есть.

Старик поежился и промолчал, печально глядя в стол.

— Не волнуйся, никто не пострадает, мы просто переселим ее сознание в организм, который сможет его выдержать.

— Как у тебя?

— Как у меня. И как у Доктора. Точнее — в тело таймледи, и чтобы создать его, нам нужна только ее ДНК и — еще раз ее ДНК, только потенциальная.

— Потенциальная?..

— Она прячется у нее внутри, спит, как и ее память. Она может разорвать Донну как бабочка куколку, полностью ее изменить, переродить.

— Подожди! — кажется, его наконец осенило, он понял. — Ты говоришь о регенерации?!..

— Да, Уилф.

— Как у Доктора?!

— Да.

— Почему же он не сказал мне?! Он не сказал, что Донна не умрет! Он плакал, как на похоронах, но не сказал! У Донны есть будущее?! — В его глазах засветилось что-то помимо слез.

— А это вторая причина, Уилф. Доктор тоже умеет ошибаться. В том числе в людях. Мне кажется, я знаю их куда лучше него, хотя никогда их не любил. — Но зато знал, что они чувствуют, потому что играл на этих чувствах, а такое не выйдет без знания. — Может быть, тебе это покажется диким, но я как-то и сам был человеком. Нет, я не о том, кто был преобразован. По-настоящему. Мое сознание, или его часть, неважно, потому что я это помню. Почти двадцать лет, ничего не зная о том, кто я такой. Это был своеобразный опыт.

«Что бы ни случилось, не открывайте часы!» — вспомнил я отчаянный крик Доктора. Он считал Профессора Яну отдельной личностью и расценивал мое восстановление как его убийство. Но, во-первых, никто из нас не вечен, во-вторых, Профессор — лишь часть меня. Так же как Донна — лишь часть настоящей Донны, которая не умрет от того, что Донна изменится. Все живое меняется, это и есть жизнь, она не может оставаться неизменной или быть искусственно отброшенной назад, вернее, может, но это неправильно.

Странное отношение к этому Доктора, почти невротическое, которым он раньше не обладал, по-моему, имело корни в его состоянии отделенности от всего, что было теперь скрыто во Временном пузыре, от всего Галлифрея, от причастности к великой цивилизации, которая не оставляла даже меня. Потому что именно он создал эту непроницаемую стену, и это нанесло ему глубокую рану. Ведь во многом тут он пошел против себя самого. И чувствовал себя хрупким, неприкаянным, эфемерным осколком, подверженным влиянию Времени как никогда: «Каждая ранит, последняя — убивает». Потеря любой малости была катастрофой. А они неизбежны.