Выход из кино располагался на задворках, в каком-то проулке, Симпель и Каско не вполне понимали, куда они попали; чтобы сориентироваться после окончания фильма, им всегда требовалось несколько секунд. Холод был собачий, Симпель, весь фильм просидевший, не снимая куртки, начал трястись от холода и ругаться, как только они вышли из зала и поплелись куда глаза глядят. Каско был не из тех, кто любит ввязываться в разговоры, и поскольку Симпель не завел беседы ни о фильме, ни о чем-нибудь еще, получилось, что они и вовсе не разговаривали. КЕНДАЛЛ, очевидно, произвел на Симпеля определенное впечатление, вид у него был несколько озабоченный, он шел и смотрел себе под ноги. Через стандартный шарф он выдыхал морозный пар, а стандартную вязаную шапочку натянул до самых бровей.

Каско сконцентрировал внимание на долетавших до него обрывках разговоров отправившихся поразвлечься тридцатилетних женщин, бесчисленные пары которых попадались им навстречу. Они шли из театра, или из кино, или с обеда у хороших друзей, а то еще они направлялись в гости, или в кафе, и все они пороли полную чушь. Из их уст так и лилась всяческая ахинея. Вся эта публика была прикинута понаряднее, каждая из бабенок изрядно потратилась на внешность, которой никогда на свете не привлечь ни единой живой души. Каско думал о всех вылетающих в трубу ресурсах, которые тратятся на косметику, накладываемую, можно сказать, исключительно на самые страшенные морды. Он подкинул Симпелю идею, что можно снять документальный фильм о свинье или каком-нибудь другом животном, из которых производят косметику, которых размалывают и варят и загоняют в изящный стеклянный пузырек, на котором написано Комплекс для борьбы с возрастными изменениями или Особый уход, а потом это все размазывается по страшенной харе, которая носит его (свиной крем) весь неудавшийся вечер, и никто не обращает на нее внимания, потом все это с уродины смывается и ближе к ночи исчезает в фановой трубе. Симпель никак не отреагировал, и Каско понял, что лучше ему придержать язык, пока Симпель не объявит повестку дня. Он решил не рассказывать о том, что несколькими часами раньше повстречал Типтопа у Фазиля. У Симпеля зазвонил телефон, и вот что Каско услышал:

— Симпель… Привет… Да так, гуляю… с Каско… В кино… КЕНДАЛЛ… КЕНДАЛЛ… КЕНДАЛЛ ТЕБЯ СНИМАЮТ НА ВИДЕО… Нет… Да… Американский… не знаю… скоро… а… сейчас?.. в девять… ну, через пару часов… в десять-одиннадцать… Ладно… да, да… спит?.. ммм… а ты не могла бы… можешь позвонить, когда он отрубится… Ладно… нет, не позднее одиннадцати… ммм… ну пока.

После «привет» Каско понял, что это Мома-Айша, и пытался знаками показать «передай привет», размахивая рукой перед носом Симпеля, показывая на себя пальцем и т. п., но Симпель не усек. Симпель немного поуспокоился после разговора с Мома-Айшей, не поминал больше КЕНДАЛЛА, а вместо этого чуточку позлословил о проходящих мимо, показал на лысеющего тридцатилетнего мужика, осветлившего добела те редкие волосенки, что у него еще оставались, и сказал: «Последние судороги»; искоса глянул на Каско и ухмыльнулся. Каско тоже ухмыльнулся. А потом Каско сказал: «Как говорил мой покойный дедушка, с волосами все так же, как и со всем прочим: радуйся, пока они у тебя есть». И ухмыльнулся снова. Они прошли мимо бабенки, которая сидела на земле, свесив голову между ног, и, по всей видимости, пребывала в такой позе не один год, и Симпель, изображая бесконечное восхищение, бросился перед ней на колени, развел руками и воскликнул: «ГЕРОИНА МОЯ!», а потом он снова ухмыльнулся и опять посмотрел на Каско. Настроение заметно улучшилось. Каско тоже повеселел, а через час они расстались. Позвонила Мома-Айша и сказала: «Нуу воот, Сиимпель, рибьёнак спить». В этот вечер КЕНДАЛЛ больше не поминали.

Спидо набрался. Он так набрался, что у него волосы взмокли. Двенадцать часов. Дня. Своего рода инстинкт — и только Богу известно, какой — движет им, указывая, что делать. Это не так уж трудно. Задача состоит в том, чтобы переходить из одного места в другое, от одного бара к другому, если сказать по-простому. В одном баре, это из которого он идет, ему не дают воспользоваться телефоном. В другом, это куда он идет, дают. Вот и все дела. Один называется Паб Футбольных Фанатов, в просторечии Фаня, или еще ПФ. Другой, под названием Сан-Паулу, уже так давно известен под названием ‘сопля’, что владелец как-то уж давненько раскошелился на мерцающую красную, дугой изгибающуюся вывеску Сопля замысловатыми неоновыми буквами в каждом из окон, выходящих на улицу. Сувенирные карточки, на которых изображены эти окна со скромно светящейся внизу надписью Сопля и с Сан-Паулу на стене выше окон расходятся совсем неплохо. Неоновая вывеска на окне справа уже такая древняя, что каждый раз, включившись, она начинает дребезжать. БЗЗЗЗ… БЗЗЗЗ… БЗЗЗЗ, и т. д. Клиентуре накакать на это дребезжание, а вот Спидо оно нравится. Его постоянное место как раз справа у окна. Наблюдая за жизнью города (правда, в этой части города — или этой части мира — жизнь какая-то вялотекущая, но тем не менее это тоже жизнь), под дребезжание БЗЗЗ… и красное мерцание, ощущаешь, как летит время, считает он. У Спидо в запасе навалом таких кичевых сентенций.

А вот как раз сейчас он ни о чем не думает. Инстинкт препроводил его в Сан-Паулу, к стойке, где Пиккинес протирает пепельницы. Дальше нужно как-то исхитриться выговорить «Пиво, Пиккинес, пожалуйста, запиши на счет ЕБУНТ, ну, ты знаешь», и при этом заговорщицки подмигнуть одним глазом. Но уже на словах «запиши на счет» все выходит боком. Спидо начинает подмаргивать слишком рано, делает это замедленно и некрасиво обоими глазами сразу, и это требует такой концентрации внимания, что он забывает о синтаксисе, да что там, он вообще забывает, чего хотел. Но и Пиккинес тоже не вчера родился и предлагает пол-литра пива за счет ЕБУНТ. Спидо смотрит на него, и веки делят зрачок и радужную оболочку глаз горизонтально пополам. Глаза у него блестят, вокруг глазниц проступил пот, хотя на улице холод собачий. Волосы розеточкой прилипли ко лбу. Подбородок у него тоже мокрый. Шея вся в красных пятнах.

— Иды садысь, Спыдо, я ко тибэ сам пыва принэсу, говорит Пиккинес.

С тыльной стороны к барной стойке все еще приклеен желтый листочек бумаги с номером телефона. Рядом с номером написано: При конфликте между распорядителями алкогольной продукции (Спидо): выставить за дверь и/или утратить лицензию на продажу спиртных напитков: звонить по телефону: 22 10 18 59. Этим номером ни разу не воспользовались. Спидо усаживается справа возле БЗЗЗЗСопли, рядом с Хольгером, старым алкашом, который не собирается менять своих привычек. И вот именно рядом с Хольгером, хотя места с другой стороны столика не заняты. В Сан-Паулу обстановка типично пьянчужная: видавшие виды столы расставлены перпендикулярно стенам, по обе стороны от стола — скамья с высокой спинкой, прилегающей к высокой спинке другой скамьи перед следующим столом и т. д. Закутки. И места с одной или с другой стороны стола. Спидо и Хольгер сидят с одной стороны стола. С другой никто не сидит. Пиккинес приносит то, что Хольгер обычно именует золотым слитком, и ставит напиток перед покрывшимся потом Спидо, который судорожно заглатывает сразу побольше. Хольгер вяло пытается завязать подобие беседы, но мысли Спидо заняты следующим ходом: телефон. Ему приходится снова взгромоздиться на ноги и шатающейся походкой по пивной тропе возвратиться к барной стойке (от каждого закутка к стойке по паркету проширканы дорожки).

— ЧИИ… ФОО…

— Что?

— ЧИИ… ЛЬ… ФОО… ОН …Н, Спидо пытается объясниться знаками, прижимая кулак левой руки к уху, а указательным пальцем рисуя круги в воздухе. Пиккинес сразу догадывается и ставит перед ним телефонный аппарат.