Каким-то британским тоном зазвонил «Бош», и Симпель глазами в красных прожилках посмотрел на телефон, на свой только что приобретенный DUAL-COM 738, чуть раздраженный тем, что новые прибамбасы, когда, наконец, соберешься их прикупить, всего через несколько дней начинают казаться громоздкими и тракторообразными. Аура сплошной технологичной утонченности сохранялась у «Боша» ровно два дня после того, как Симпель гордо извлек его с полиуретановой подушки вместе с упакованными в пластик мелкими деталями (клипса на пояс и проч.). Теперь же только руководство по эксплуатации производило впечатление новизны и нетронутости, и Симпель больше не мог усмотреть никакой связи между этим руководством и своим телефоном. Он едва узнавал картинку на обложке. На первых 11 страницах давались разъяснения относительно того, как вставлять и заряжать аккумулятор, и как нажимать на кнопку ВЫЗОВ, когда телефон звонит. Читать дальше Симпель был не в состоянии и не желал, и так этого и не сделал никогда, поскольку ему представлялось совершенно невозможным читать руководство для девайса, которым он и так уже давно пользуется. Так что хотя BOSCH DUAL–COM 738 функционировал бесперебойно, Симпеля мучило, что такое, по его мнению, громоздкое устройство носит такое вычурное название. Что, к черту, может значить этот гребаный номер, задавался он вопросом. Он понимал, что время этой телефонной системы осталось в далеком прошлом, так что название DUAL–COM 738 скорее слабоумно и старообразно, чем свежо — продавец магазина электроники едва не отказал Симпелю в покупке этого телефона, такая это была древняя и устаревшая модель, но цена (0,0) показалась Сипмелю столь привлекательной, что он настоял на своем. Старый ли, новый — мобильник Симпеля больше уже не был столь утренне свеж теперь, когда его то и время ТО И ДЕЛО выхватывали из карманов куртки весь день напролет. Утром DUAL–COM 738 валялся среди кофейных лужиц и хлебных крошек, вечером — на замурзанных ковровых покрытиях и провонявших табаком тумбочках под телевизором. Сущность мобильного телефона представлялась Симпелю схожей с парой только что купленных носков: на самом деле и тот, и другие — одноразовые. Он взял телефон в руку:

— Симпель.

— Каско.

— Ну достал уже, Каско, мать твою.

— Ну, извини. Я не понял, а где КЕНДАЛЛ идёт?

— Во ДВОРЦЕ КИНО, Каско, во ДВОРЦЕ КИНО, знаешь, надеюсь, где это, совсем рядом с пассажем… где галереи всякие… думай, Каско, ДУМАЙ! Там еще магазин музаппаратуры на углу, и… хрен, Каско… ну там еще куча пакистанских лавчонок, у них еще на вывеске написано СИСИСЬКИ вместо СОСИСКИ… Каскоооооо… КУДА ПРОПАЛ, КАСКООООО!

— Дадада, понял, понял…

— Полвосьмого (щелк).

Симпель посмотрел на Каско. В правой руке у него было приглашение, которое он попросил Каско прочитать. Тот прочитал.

Дорогие ученики 2А класса и их родители!

Как все вы прекрасно знаете, в прошлом году последний праздник года — рождественский — был организован в школьном кинозале. В этом году мы хотим придать мероприятию несколько иной характер; вместо того, чтобы веселиться в школе, мы соберемся на праздник дома у Ивонны, в двух шагах от школы, а именно в доме номер 16 по улице президента Харбитца, в среду 16-го декабря, в 17 часов. Естественно, там может оказаться и тесновато, если придут все-все-все приглашенные, но мы надеемся, что придут, ведь в тесноте — не в обиде, и места для игр, бесед и рождественских песен хватит в любом случае — а может, хватит еще и на сюрприз для детишек… Итак, праздник начинается в 17.00; будут сервированы простые закуски и горячее, лимонад, кофе и сладкое.

Добро пожаловать!

С уважением

Пори Фосс,

представитель родительского комитета

Чтобы знать точно, сколько еды и подарков нужно заготовить, мы просим вас сообщить о своем участии не позднее среды 9-го декабря. Кроме того, при входе с участников соберут по 20 крон с человека.

— Каско, пожалуйста, пойдем с нами, сказал Симпель. — Мома-Айше вожжа под хвост попала, она стоит на том, что ни за какие коврижки не будет участвовать ни в чем подобном после случившегося в кинозале в прошлом году. С Лонилем оказалось сложнее, чем нормально, и я не сумею, не сумею, мать твою, ну ни как не сумею справиться с ним в одиночку еще раз. Извини, что я вынужден тащить тебя с собой на такую бодягу, но что тебе стоит пойти, а? Я уж не знаю сколько раз пытался уговорить Мома-Айшу, но она заартачилась во всю свою первобытную африканскую мощь.

— Да подумаешь, что за проблема, Симпель, я все равно 16-го не занят, сказал Каско.

— Ты иногда такой до усёру классный мужик, Каско, что я хоть усрись, даже не знаю, что тебе сказать.

(Симпель нагнулся, разложил листок на ляжке и попытался бодро накалякать 2 вместо единицы в графе Количество сопровождающих взрослых. Бумажка прорвалась, шариковая ручка впилась в ногу, Симпель крикнул ОЙ! и БЛИН!)

Первые подозрения зародились у Насрина, Лонилева детсадовского воспитателя, года три назад. Сначала Лониль перестал играть с другими детьми. Потом он совсем перестал играть. Потом он перестал сидеть в уголке, он стал в уголке лежать. Потом он перестал смотреть на людей; как только кто-нибудь приближался, он тут же отводил взгляд в сторону. Потом он перестал плакать, когда Насрин поднимал его с полу и сажал за обеденный стол, а потом он и есть перестал. Он не ел ни хлеба, ни масла, ни сыра, ни колбасы. Ни яиц, ни фруктов, ни овощей, ни рыбы, ни говядины и ни курятины, будь она вареной или жареной. Лониль не ел ни шоколада, ни чипсов, ни карамелек, ни мороженого, ни леденцов, ни марципанов, ни печенья. А после того, как Насрин попытался всеми возможными способами заставить его что-нибудь есть, хоть что-нибудь, он перестал еще и пить. Он не пил ничего. Ни воды, ни сока, ни молока, ни лимонада, ни компота, он не желал сосать трубочку и не желал грызть кубики льда. Он отказывался пить из чашки-неваляшки с грузиком на дне и из бутылочки тоже. Насрин пытался приспособить его сосать грудь матери Султана, которая была на сносях, но Лониль не стал ни за что. Насрин призвал других воспитателей и воспитательниц младшей группы, чтобы они держали Лониля, пока он насильно поит мальчика. Лониль плевался до тех пор, пока его не стошнило. Тут уж Насрин сдался. Он побаивался, что Лониль наябедничает матери или отцу, а они оба (Симпель и Мома-Айша) были людьми до ужаса вспыльчивыми. Прошло совсем немного времени, и Лониль впал в коллапс. Его отправили в больницу на интравенозное питание. Там ему пришлось пролежать довольно долго, потому что он отказывался пообещать, что снова начнет есть и пить. Доктора, медсестры, педагоги, терапевты, психологи, специалисты по детской патологии, дети из его садика, бабушки, дяди и тети, соседи, родители и Насрин могли заискивать, умолять и угрожать сколько душе угодно; максимум, на что шел Лониль, это получать пищу по каплям в кровь. Так он и лежал, пока неожиданно и черт знает почему не решил снова начать есть. На один из ста тысяч уговоров он согласился. Никто уж и не вспомнит, ни что именно было сказано, ни кем. Кто-то спросил Лониля, угрюмо лежавшего на больничной койке, не хочет ли он поесть, и Лониль сказал «ага». Вот так было дело. Но недолго музыка играла, потому что не успел он выписаться, вернуться домой и в садик, как прекратил разговаривать. Больничное «ага» оставалось единственным актом коммуникации, до которого он снизошел на долгие три года. Лонилю было три года, когда он перестал говорить, и до шести лет он не говорил. Еще он не рисовал, не строил, не проявлял интереса ни к животным, ни к машинкам, ни к комиксам. Он принимал пищу, он позволял себя перетаскивать. Это было все. Если его не переносили или не перевозили с одного места на другое, сам он не двигался, и, где бы его ни плюхнули, оставался сидеть, уставясь перед собой. Симпель заподозрил было, что все это делается исподволь с хитрым расчетом на публику, но ошибся. Он понемножку испытывал Лониля. Например, он уходил из дому и возвращался сначала через десять минут, потом через полчаса, через час, через два. Лониль так и лежал неподвижно. Симпель попробовал уходить и возвращаться через абсолютно непредсказуемые интервалы времени, чтобы Лониль не смог уловить ритма этих действий, но мальчонка сидел или лежал как куль. (Возможности шпионить за Лонилем через окна не было, потому что они жили в многоквартирном доме замысловатой планировки.) Со временем Симпель и Мома-Айша стали уходить из дому на весь вечер, а то и на всю ночь, не приглашая няньки. Лониль сам за собой следил. Если они собирались уйти больше чем на пять часов сряду, они просто-напросто ставили перед ним тарелку карпаччо и стакан воды, карпаччо — говяжья вырезка, пармезан, лимонный сок, соль/перец и руккола сверху — жратва латинов-гомиков, по мнению Симпеля — было единственным блюдом, которое Лониль ел. Это выяснилось в СЛОБОДКИНЕ, куда Симпель, Мома-Айша, папа Ханс и Типтоп зашли как следует покушать в день выписки Лониля, на следующий день после завершения проекта ТРАМ БАМ (последнего у Симпеля). За соседним столиком оказались красивая женщина с декольте и мужчина, который явно готов был отдать правую ногу, лишь бы за ним признали хороший вкус. Он прочел ей лекцию обо всем, что имелось в меню, и с его подачи она заказала карпаччо; тут Лониль, относительно бледный и томный, сполз со стула и проковылял к даме. К ее восторгу, отвращению мужчины и изумлению Симпеля, Лониль запустил всю пятерню в ее тарелку с карпаччо и так и застыл столбом. Симпель и Мома-Айша уставились друг на друга, дама захлопала в ладоши и закудахтала так, что груди заходили ходуном — папа Ханс этого не мог не заметить — а господин Вкус громко выругался, указал пальцем на Лониля и посмотрел на Симпеля. Симпель и Ко заказали нахалёнку порцию карпаччо, и с тех пор ничего другого он не ел. Единственное, что он пил, была вода. В любом случае, можно было сэкономить на няньках, а потом и на оплате детского сада, ведь в принципе было абсолютно все равно, сидел ли Лониль, уставясь в стену, в детском саду или дома; и Симпель, и Мома-Айша так построили свой день, чтобы можно было еще больше углубиться в свои профессиональные занятия; в особенности у Симпеля в апатический период Лониля (если тут можно по праву ставить диагноз «апатия») число осуществленных проектов пошло резко вверх. Дополнительной причиной, почему Симпель и Мома-Айша забрали Лониля из садика, явился Насрин. Он был отъявленным вегетарианцем; зрелище рассаживавшихся за обеденным столом детишек, разворачивавших принесенные из дому пакеты с салями, котлетами, печеночным паштетом и сервелатом он едва выносил, норовя поскорее выскочить из комнаты. Но уж гарнировать на тарелке сырую говяжью вырезку для Лонильчика день изо дня — это выходило далеко за рамки его принципов. Конечно, он истово извинялся перед Симпелем, улыбаясь безукоризненными зубами и заглаживая вперед коротко остриженные и напомаженные черные волосы (было похоже на вляпавшегося в нефтяное пятно баклана). «Принципы — это одно дело, отвечал Симпель, я уважаю разумные принципы, а не то, что теперешние идиоты втемяшивают себе в башку, но именно разумные принципы, и скажите вот мне одну вещь, Насрин, не согласитесь ли Вы, что один черт, где Лониль будет сидеть и киснуть, здесь ли, дома ли в квартире?» Он так пронзительно посмотрел Насрину в глаза, что Насрин согласно кивнул бы в любом случае, о чем бы его ни спросили. С того дня Лониль больше не видел своего садика. Симпель пытался понемножку разговаривать с Лонилем каждый день; говорил, что если ему чего захочется, пусть сразу скажет. Но Лонилю ничего не хотелось. И он не вымолвил ни словечка, пока ему не исполнилось шесть лет и он не пошел в школу.