— ХАХАХА!.. ты бы себя видела сейчас! ХАХАХА! Ах Моника, ты неподражаема! ХАХАХА! Ой ой ой. Ну что ж, извини, пожалуйста… это я виноват. Понимаешь ли, пить это традиционное раннее вино — это как… хе хе хе… это немножко похоже на то, как есть оливки прямо с дерева… не знаю, пробовала ли ты когда-нибудь… нет? Нет, ну я и не советую. Прости, Моника, тогда это будет на моей ответственности — показать, как старые каталанцы пьют это… это вино очень традиционного, и совершенно особенного сорта. Хе хе хе. (Симпель с притворной смешливостью трясет головой и идет за своим стаканом. Обхватив его рукой, чтобы скрыть цвет, он возвращается.) А вот теперь посмотри-ка, как они поступают в Фиесте… Менхор… Менхорите в Кохофенито… ну-ка, вот… они берут стакан обеими руками, вот так, а потом главное — попадать в такт (Симпель начинает раскачивать бедрами), когда поешь: КО-ХО-ФЕ-НИ-ТО!.. КОХО — КОХО — ФЕ — ФЕ — НИ — И - ТО! ФЕНИТО — ФЕНИТО — ФЕНИТО — ФЕ — НИ — ТО!!! (и выдувает все одним духом.) Вот так! Видела? Так они делают. Ты себе представить не можешь, что творится, когда Феста Менорама разъезжает по тамошним деревням. Ты бы только видела.
Моника что-то бледненькая. Она затихла и не проявляет восторгов, которые должна была в ней разжечь симпелева этно-история. Выглядит она как-то неуверенно, неловко, и Симпель — уже почти в панике от того, что все может пойти насмарку — подходит к ней, стаскивает ее с дивана, кладет руку ей на бедро и, глядя ей в глаза, начинает напевать, раскачивая ее в такт пению: «КОХО — КОХО — ФЕНИ — ФЕНИ — ТОТОТО!!!» Моника смотрит на Симпеля и с неохотой подносит стакан ко рту. Симпель помогает, указательным пальцем придерживая стакан за донышко, он осторожненько подпихивает его так, как считается позволительным заставлять кого-то делать что-либо неприятное, когда речь идет об экзотике, странных обычаях и этнической кухне. И он не успокаивается, пока в крупном дизайнерском рту Моники Б. Лексов не исчезает последняя капля. Она срыгивает и икает.
— Ну что, чувствуешь, что теперь уже совсем не так невкусно?
— Ммм… говорит Моника. Симпель не помнит, сколько времени должно пройти, чтобы подействовало снотворное. Сам он снотворные уже несколько лет не принимал, ксанакс служит ему единственным и верным другом вот уже десятилетие. Кстати, о ксанаксе: Симпель дружески улыбается Монике и говорит, что ему нужно «в одно место». Там он проглатывает 1 мг и писает, он так доволен, что даже насвистывает, что определенно являет собой редчайшее явление. На стене перед ним висит большой плакат, посвященный дизайну текстиля, с текстом ГОЛОСА ИЗ ВАТЫ, но даже и это не в состоянии испортить ему настроение. Все идет так, как задумал Симпель.
Когда он открывает дверь в студию, Моника идет ему навстречу. Она пошатывается и бледна как покойник. Симпель истолковывает эти симптомы с глубоким удовлетворением.
— Мне… кажется… плохо. Я себя… чувствую… нехорошо …, говорит она.
— Ну надо же, Моника. Как обидно. Может, ты перепила, как ты думаешь? Идем, я помогу тебе лечь.
— Я… меня, кажется, вырвет…
— Знаешь, Моника, думаю, тебе стоит перетерпеть. Как правило, состояние только ухудшается, если человека вырвет на той стадии тошноты, которую ты сейчас ощущаешь. Давай-ка на диванчик!
Моника пытается слабо протестовать, но Симпель решительно ведет ее назад к дивану. Подпихнув ее, чтобы легла, он накрывает ее пледиком. Моника пустым взглядом смотрит прямо перед собой. Глаза у нее еще увеличились и стали более водянистыми, чем всегда. Она похожа на выброшенного на берег кита. Битва проиграна. Ей остается только отдаться на милость Симпеля. Он спрашивает было, не поставить ли воды для чая, но тут она приподнимает голову, взглядывает на него и откидывается без сил на диван. Челюсть у нее отвисает, и она тут же начинает храпеть как паровоз. «Ну, берегись», шепчет Симпель ей в ухо.
Дома на Петерсгате Берлицу нет покоя. Добившись перед видеоэкраном трех мощных семяизвержений, он вернулся мыслями к отсутствию Моники. Не то чтобы его сильно волновало, в смысле длительности, дома она или нет. Дело, скорее, в том, что Берлиц и его жена достигли той стадии в супружеской жизни, когда, что бы ни задумал сделать или сказать один, до безумия раздражает второго. То, что Моника отсутствует, проводя время с другим мужчиной — галеристом — (Берлиц, говоря по телефону, чутко уловил энтузиазм в ее голосе), он использует как повод для того, чтобы, когда она вернется домой, обвинять ее и ссориться и вопить. Он заготавливает фразы, которые хорошо звучат в форме выкриков, например: «СТОИТ ТОЛЬКО МИРУ КУЛЬТУРЫ ВИЛЬНУТЬ ХВОСТОМ, И ТЫ УЖЕ ШИРЕ ВАРЕЖКИ И НА ВСЕ ГОТОВА, ТАК?», и «ЧТО Я, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, ДОЛЖЕН ДУМАТЬ, КОГДА ТЫ ПЬЯНАЯ ШЛЯЕШЬСЯ С ПОХОТЛИВЫМИ ГАЛЕРИСТАМИ!?!», и «АХ ТАК, ВОТ И КАТИСЬ К СВОЕМУ ПОХАБНОМУ ГАЛЕРИСТУ И СОСИ У НЕГО ХЕР, ЕСЛИ ОН ТАК ДЛЯ ТЕБЯ МНОГО ЗНАЧИТ!», и т. п. Берлиц смотрит на часы. Скоро одиннадцать. Он раздумывает, не запустить ли В РАЗГАРЕ ЛЕТА еще разок; есть в этом видеофильме одна сцена, которая его здорово зацепила — он уверен, что в сцене у бассейна, с двойными дильдо, девчонки по всамделишному доходят до исступления — но опасается, что Моника в любой момент может вернуться. На его памяти Моника не возвращалась домой позже двенадцати. Придется на этот раз оставить В РАЗГАРЕ ЛЕТА на полке. Потом ему приходит в голову мысль достать рабочие материалы, чтобы когда Моника придет, он казался порядком углубившимся в них и заброшенным. За долгие годы он наработал уйму уловок, направленных на пробуждение мук совести, и не упускает случая использовать их на практике, так что Моника, приходя домой, не может не осознать полной своей никчемности (и наплевательского отношения к мужу). Теперешняя ситуация предоставляет типичный повод для выяснения отношений: одна где-то с незнакомым человеком. Поздно вечером. В будний день. Ему пришлось ужинать в одиночестве. Культурная работа в сопоставлении с пользой. Очевидно, не обошлось без алкоголя. Когда она заявится домой, то наверняка будет веселой и оживленной. И так далее. Берлиц достает несколько папок с бумагами, пару тетрадей, и кладет их раскрытыми на стол в гостиной, организуя рабочий беспорядок. Потом он идет к дивану и усаживается перед телевизором. Он уже раньше это опробовал: когда во входной двери поворачивается ключ, у него имеется по меньшей мере десять секунд на то, чтобы выключить телевизор, обогнуть стол и сесть, ссутулившись и вперив взор в папки и книги и листки с материалами по детской психологии. И из своей ссутуленно-вперенной позитуры он может оторвать глаза от книг и поверх очков посмотреть на нее тщательно отрепетированным удрученным и раздраженным взглядом. И Моника остановится в дверях, чувствуя, как веселость и оживление покидают ее. И намерение Берлица осуществится. Не надо даже будет ничего говорить. Его мерзопакостная харя скажет больше, чем могут сказать тысячи гадких слов.
Но сегодня вечером этому не суждено сбыться.
Айзенманн поддался на уговоры купить прибор ОРЁЛ I. Герреро выкатил перечень аргументов, слушая которые ему оставалось только кивать и соглашаться. (Смотри, ты получаешь: > Гарантия на год > Облегченный вариант из алюминия или нержавейки, изготовленный резкой на станке CNC > Миниатюрный прецезионный офсетный индукционный моторчик > Постоянное подключение к источнику питания > Низкая рама, позволяющая использовать любые существующие типы насадок и все самые распространенные типы игл длиной от 5¾ дюймов или менее > Автоматически смазывающиеся молоточки из металлического сплава > Прямая передача в управлении молоточками (включение-выключение напрямую, игла не застревает > Облегченный силовой провод, без провисания > Настройка кулачков и скорости работы под насадки любой длины — простота в использовании! На ОРЛЕ I и порешили, плюс к нему дополнительное устройство СВОБОДА II — Компактный прецезионный источник энергии. Татуировочной машинки проще и легче не найти, так Айзенманн понял из слов Герреро. Симпель в технике не особо силен. Но это у него должно получиться сравнительно безболезненно. На то, чтобы смонтировать машинку, у него уходит не больше двадцати минут. Руководство по эксплуатации простое и понятное. Единственная настоящая закавыка во время сборки случается, когда один из картриджей с краской лопается из-за того, что Симпель пытался засунуть его не тем концом. В результате этой незадачи вдоль грудины, до самого подбородка, тянется кроваво-красная полоска. Две минуты отъявленной ругани, и все забыто. К счастью, к машинке прилагается несколько картриджей с красной краской.
