— Здрассьте… эээ… что-то не так? спрашивает Моника.
— …
— Простите, вы ко мне?
— Оэ… здрассьте… да-да, все хорошо, дайте мне только секундочку, чтобы… впитать атмосферу… хе-хе…
— А… ну конечно, входите, пожалуйста, посмотрите, что тут есть. Прошу вас.
Симпель ступает в комнату, сложив руки за спиной и так тяжело дыша, что в носу свистит. Он становится посредине студии и притворяется, что изучает образцы текстиля, на самом деле изо всех сил удерживаясь от того, чтобы не сдрейфить. Моника же — в студию которой за то время, что она занимается дизайном текстиля, захаживало не слишком много посетителей — возбуждена и разгорячена как раз в такой степени, в какой это возможно для культурного работника в менопаузе.
— Ах да, мне, должно быть, следует представиться… Вольфганг Парссон… Очень, очень приятно… говорит Симпель.
— Очень приятно… Моника.
— Очень приятно (пауза). Так, значит, вот где вы работаете… и сколько же художников арендуют студии в этом здании, не скажете?
— О, я даже и не знаю. Человек двадцать-тридцать, я думаю…
— Ах, так? Гм… Как ни странно, я здесь раньше не бывал, правда, я в последнее время много времени провожу за границей, но о таком месте мне следовало бы знать… где можно… (Симпель сглатывает и закрывает глаза)… найти такие сильные… работы…
Моника Б. Лексов опускает взгляд и предлагает Симпелю один из венских стульев. Он благодарит, садится, сумку прислоняет к стулу. Чисто внешне Симпель смотрится так, как куратор и должен выглядеть в студии: не на месте, в том смысле, что слишком хорошо одетым — без сомнения, совсем иного достатка — но излучающим уважение и заинтересованность. В какой-то степени Симпель всегда интересовался тем, что он называет лицедейством искусства и культуры. Если выбирать между человеком искусства и буржуазией, то его выбор выпадет на человека искусства как в большей степени раздражающего и отталкивающего, поскольку, как Симпель сформулировал это как-то для папы Ханса: «…эти гребаные художники надувают на хер щеки и и становятся еще более, бля, буржуазными, чем сама буржуазия, и вкладывают в это гораздо больше рвения и жара, чем тот, на который когда-либо готова была буржуазия; и все ради того, чтобы добиться этой вульгарнейшей, до содрогания скучной и ни на хрен не годной творческой достоверности… сссраные ппоганые загребущие сучьи снобы на хер, а не художники…»
Моника Б. Лексов — это два в одном. Для Симпеля это очевидно. Сразу и буржуйка, и творец, иными словами, своим проектом Симпель убьет двух зайцев. Или трех, если считать и Берлица. Он исподволь поглядывает на нее, и видит ее насквозь, через все ее облачение дизайнера-любителя, до самой ее буржуазной душонки, от которой ей никогда не отделаться, как бы она сама себя ни забалтывала и ни обманывала. «Обмотайся хоть в миллион шалей, а все равно я твою благородную жопу учую», думает он. Моника, воспламененная похвалами Симпеля, уже вовсю разливается, давая пояснения — на самый лирический манер, какой ей только удается выжать из себя — относительно замыслов и процесса создания своих монструозных творений, одного за другим. На уши Симпеля накручиваются ужасающие словесные уродцы: интересно, напряжение, восхитительно, захватывает, ищущий, точный, чувствующий, духовный, новаторский, обогащают, вдохновение, выражение, поэтика, проблематичность, требовательность, вибрирующее, живой, увлеченность, самокритичный, живительный, провоцирующий, отягченный, дерзкий, наивный, и т. д. и т. п. Чтобы справиться с временным параличом, охватившим его, Симпелю приходится, оценив ситуацию, прервать ее всепоглощающий словесный поток и решительно приступить прямо к делу.
— Эээ… послушайте, Моника…
— Да..?
— А где вы собираетесь выставляться в ближайшее время?
— Ээ… нну… Обычно я говорю, что у меня еще не завершился процесс созревания… говорит Моника…. вот прямо сейчас у меня таких планов нет… не хочется же мне показывать то, что мне не хочется показывать… если можно так сказать…
— Да, конечно… да… верно …верно…
— Так что вот… пока никаких таких планов… пока что.
— А что, если бы я тебя спросил, не хочешь ли ты выставить 5–10 ковриков… произведений текстильного дизайна у меня… в моей галерее, этим летом? Я тут организую летнюю выставку с…
— …Правда? Этим летом?.. А вы не хотите разве сначала побольше узнать обо мне… о них… ну, о произведениях?
— Но я же вижу, что я вижу, говорит Симпель убедительным тоном. — И вещи, которые я вижу, не изменятся, сколькими словесами это ни осыпай.
— …Серьезно?.. Но это же… невероятно!.. И, и, да, многие из тех… тех… из моих недругов!.. хе хе… ах, я так с ними спорила… как… я-то считаю законченными… на самом-то деле…
— Ну, тогда нечего больше и обсуждать. Ты, наверное, знакома с обычным порядком работы с галереями? Да, можно сказать, со мной не слишком дорого сотрудничать, моя галерея берет 30 % от суммы продаж, а многие ведь берут по 50–60 %. Да, мы в нашем деле чисто налоговая инспекция, хе хе…
— Хе хе хе.
— …И я довольно многое продаю прямо из галереи, у меня заключены договора с другими выставочными центрами, и у нас, и за границей… (Симпель постоянно держит в мыслях плату, которую он снимет за то, что вынужден так скурвиться душою; отольются кошке мышкины слезки!)… да, но это, конечно, решать тебе… я-то принял решение, еще когда стоял вон там в дверях… для меня все уже решено.
— О… Ну что мне сказать… разумеется! Было бы глупо ответить иначе… Вольфганг… Разумеется, я хочу выставить свои работы в твоей галерее!
— Отлично… отлично… Ты об этом не пожалеешь.
— Нет… о! Это все так быстро получилось, я даже не в силах осознать… Спасибо тебе огромное! Это всегда так быстро делается?
— Мне спасибо огромное? (слыша свои слова, Симпель закусывает губу и пытается проглотить кислую отрыжку): — Это не меня надо благодарить… Это… тебе… спасибо…
Моника снова опускает глаза, и Симпель спешит воспользоваться преимуществом.
— А знаешь что, Моника? Мне кажется, нам надо сходить посидеть в БАЛЬЕРИНОС, ты же знаешь, где это? Перекусить, распить бутылочку хорошего винца, отметить нашу удачу. Заодно обсудим детали, я могу дать тебе кое-какие адреса, номера телефонов и всякое такое… договоримся о точных датах… давай?
— БАЛЬЕРИНОС?.. А, БАЛЬЕНТИНОС! Я обожаю это место, но я там так редко бываю, к сожалению!
«Да уж как трудно было догадаться, пиздорванка ты моя предсказуемая!» думает Симпель, улыбаясь и произнося:
— Ну, тогда, значит, мы договорились, куда пойдем, да? Как-то мы с тобой по большей части сходимся во мнениях.
— Я вот только… мне нужно позвонить мужу и сказать, что я попозже приду домой, чтобы он не волновался. Он из-за меня нервничает по пустякам, понимаете?
— Ну конечно, валяй, звони… я не тороплюсь… хе хе хе…
— Хе хе хе… смеется Моника, идя к студийному телефону. С расстояния в три метра Симпелю видно, что она набирает номер, который вторым номером занесен в его список десяти самых ненавистных номеров телефонов, составленный за последние несколько лет. Если сложить все то время, что он просидел перед телефоном с зажатым в руке клочком бумаги, на котором записан этот номер, собираясь его набрать, получатся часы. Но так и не набрал. По той простой причине, что план еще не был готов. Лишь совсем недавно он понял, как нужно подступиться к этому делу. Это Мома-Айша натолкнула его на эту мысль, когда она в той или иной связи говорила о «нипрямом аспекте, которий нужна инагда использует… иии ни фсегда фсегда лезти на пролом… виии должен что-нибудь учиться у нааас, женчин… ви мужииики… а не делать что с бухти барахти неуклюжи и шито белими нитки». И вот тут-то решение задачи предстало перед Симпелем ясно, словно обелиск. Непрямая акция! Он ругал себя за то, что не додумался до этого раньше.
— Привет, это я, говорит Моника в телефон.
— Да… из студии… нет… я сегодня немножко задержусь… ко мне тут пришли… я же объясняю, ко мне пришли…
