Наше положение было неплохое. Кормили прилично. Каждую субботу платили, как и обещали, недельный заработок по кроне в день. Мы могли на эти деньги покупать в магазине рабочего кооператива белье, обувь и кое-какие ненормированные продукты. На руках у нас образовались сухие мозоли со въевшейся в них угольной пылью.
Я купил хромовые ботинки, рубаху апаш и металлическую папиросницу, хотя сам еще не курил. Мне она понравилась тем, что на ней стояло такое же клеймо, как на столовых приборах и металлической посуде в «Европейской» гостинице в Петербурге, где я работал до отъезда в Австрию.
Мы обмануты
Прошло месяца два нашей работы на копях. И вот в одно утро человек десять из наших товарищей повели не на копи, а на завод. Вечером они вернулись взволнованные. Они рассказали, что на заводе, куда прямехонько подаются по канатной дороге вагонетки с углем, производятся боеприпасы и что они сами видели, как идут в переплавку бронзовые статуи разных католических святых. Оказывается, мы добываем уголь для военного завода, делающего снаряды, которые полетят убивать русских. Мы этого не хотели и поэтому, посовещавшись, решили требовать вернуть нас в лагерь, о чем на другой день заявили начальнику копей. Он уговаривал нас остаться, обещал запросить разрешение нам здесь работать у испанского посла, поскольку Россия уполномочила нейтральную Испанию защищать интересы своих подданных во вражеской стране. Мы стояли на своем, говоря, что патриотическое чувство не позволяет нам помогать противнику. Начальник согласился с нами, но дело с отправкой нас обратно в концлагерь затягивал. Мы начали саботировать: умышленно сталкивали с рельс вагонетки с углем, ломали черенки лопат и кирок, переставали работать, как только видели, что за нами не наблюдают. За особо откровенный вид вредительства трое-четверо из нас отсидели по шесть часов в штольнях. Производительность нашей работы резко упала. Начальство не выдержало и отправило нас обратно в Штейнклямм. Согласились остаться работать человек десять, но и те вскоре вернулись. Я был в числе активных саботажников и уехал из Берндорфа с первой группой.
В концлагере прибавилось народу. Пригнали румынских и итальянских военнопленных, так как союзные с Австрией и Германией Италия и Румыния выступили против своих союзников.
В лагере рассказывали, что какой-то итальянский солдат вырвал у своего конвоира-австрийца винтовку и ударом о камень раздробил у нее приклад. Что было герою-итальянцу и разине-австрийцу, никто не знал.
После сносной жизни в Берндорфе в концлагере нам показалось особенно голодно и томительно скучно. Нас поддерживало сознание, что мы открыли обман австрийцев и освободились от работы на копях. Но мы не прочь были работать при лучших условиях, только не на войну. И вскоре нас опять обманули.
В Вене
Недели через две в лагере стали набирать группу на погрузочные работы в Вену. Обещали хороший менаж, и жилье, и плату за работу по одной кроне в день. Многие из моих товарищей-друзей, и я с ними, записались в эту группу Очень уж нам хотелось пожить в этом знаменитом городе и посмотреть на него.
И вот поздней сентябрьской ночью мы вышли из поезда на каком-то венском вокзале. Старший конвоир в чине капрала сказал, что здесь будем ждать до утра. По залу болтались какие-то сонные австрийские солдаты. Один молодой украинец рассказал, что он только что был в плену у русских, но его с товарищами не успели отправить подальше в тыл, и австрийцы снова отбили их у русских, о чем он очень сожалеет.
Утром мы сложили свои пожитки на подводы, а сами построились в колонну по четыре и под конвоем пошли по улицам Вены. Я шел рядом со своим ближайшим земляком из деревни Дымцево возле Красного Холма Васей Шмутиным. Будучи лет на семь старше меня и много грамотнее, он старался быть моим руководителем.
Нас привели на какой-то пустырь на окраине Вены, на котором одиноко стоял какой-то каменный сарай без окон. По стенам и посередине сарая были двойные деревянные нары. Мы только присвистнули. Обед, который нас ожидал, был не лучше лагерного.
На другой день после завтрака пришли грузовики и повезли нас на работу. Я отметил про себя, что еду на «моторе» четвертый раз в жизни.
Приехали на какую-то товарную станцию и стали на эти «моторы» грузить строительные материалы, железные балки, кирпич и пр.
Прошла неделя-другая. Менаж не лучше, спим в духоте и никакой платы за работу. Явно отсюда надо скорей бежать.
Мы, русские, в том числе двое татар, потребовали отправить нас обратно в концлагерь. Начальство отказало. На другой день отказались от завтрака и забираться в грузовики. Поехали на работу всего десятка два пленных итальянцев.
В наказание за стачку нас лишили обеда. Мы отказались и от ужина.
На следующий день никто из забастовщиков при побудке не встал с нар. Пришли солдаты, штыками и прикладами подняли и выгнали нас на улицу. Прибежал фельдфебель и стал уговаривать нас позавтракать и идти на работу. На первое мы согласились, на второе — нет. Тогда по его приказу солдаты окружили нас и, взяв винтовки наизготовку, стали наскакивать, грозя нам штыками, повторяя: «Жизнь или смерть!» Фельдфебель побежал докладывать о нас офицеру. Когда он ушел, солдаты засмеялись, опустили винтовки и, подмигивая нам, заговорили:
— Молодцы, русские, к черту войну, не бойтесь, мы вас не тронем, стойте на своем!
Пришел офицер с фельдфебелем. Солдаты снова приняли угрожающую позу и, подмигивая нам, направили на нас винтовки, а фельдфебель, показывая на нас офицеру, говорил:
— Вот это и есть самые такие, которые не хотят работать!
Офицер выслушал наше требование об отправке в лагерь и быстро ушел. Через несколько дней нас отправили на вокзал и повезли на поезде, но, к нашему удивлению, привезли не в Штейнклямм, а в Дрозендорф.
Снова в Дрозендорфе
На холме кроме каменного шюттенкастена в некотором расстоянии от него мы увидели расположенные четырехугольником четыре больших дощатых барака, немного в стороне еще один, окруженный проволочной сеткой. В центре между бараками стоял небольшой павильон-умывальня и другой — туалет. Все это было выбелено внутри и снаружи известью и имело веселый вид. К каменному зданию шюттенкастена было пристроено дощатое помещение кухни. От кухни к баракам был проложен ровный решетчатый настил. Такой же настил, но с крышей над ним, был и от барака к бараку, а от них к умывальнику и туалету. Вся территория лагеря была обнесена высокой проволочной сеткой на аккуратно выструганных столбах. Во всю ширину ворот в лагерь высилась вывеска со словами «KuK Konzentrationslager Drosendorf» («Императорско-королевский концентрационный лагерь Дрозендорф»). Во всех бараках и других помещениях был электрический свет. Освещена была и территория лагеря. У его ворот и вокруг проволочной ограды расхаживали часовые. Каждый барак был разделен на четыре больших помещения со входами через коридор посредине. В помещениях над койками вокруг стен были антресоли с перилами, на которых было столько же коек, сколько и внизу, всего коек сто в помещении. Посредине стоял длинный стол с такими же скамейками.
Вместе с лагерным начальством встретил нас и переводчик, все тот же любезнейший господин Фильгур.
— Ну, приехали и вы, ну, — говорил он нам, узнав большинство из нас, — а из Штейнклямма тоже все наши вернулись, идемте, я сведу вас в один барак с ними.
Мы со Шмутиным заняли две койки рядом внизу. В этот же вечер господин Фильгур с нашего согласия назначил меня и Васю рабочими на кухню. Мы носили из сарая уголь на растопку, разжигали котлы, мыли их после раздачи менажа, мыли столы и пол в кухне.
Недели через три Васе предложили работу в крестьянском хозяйстве, и он выбыл из лагеря. На его место назначили высокого курносого хохла Ивана Ермоленко, лет на десять старше меня. Вскоре мы стали с ним хорошими друзьями. Глядя на нашу крепкую дружбу, рабочий по кухне, пожилой сербский турок, которого все звали не по имени, а по-сербски — Турчин, умилялся на нашу дружбу и однажды высказался в восторге:
