— Пойду посмотрю, что мне удастся для вас сделать! — заявила Маринетта, беря Жоржа-Альбера за лапку.

Обе обезьянки вернулись в гостиницу. Раздался пронзительный вопль.

— Ах! Папа Лардо… смотри, их уже двое!

— Клянусь Святой Девой из Комо, где только Маринетта откопала эту образину? А ну, вон отсюда!

— Постой, папа, у бедного зверька такой измученный вид!

— Ну и что, мамочка, уж не собираешься ли ты оставлять у нас и эту мартышку?

Услышав нанесенное ему оскорбление, Жорж-Альбер горделиво выпрямился.

— Всего на одну ночь, папа Лардо!

— О, святой Юстиниан, еще один рот! Ладно, согласен, но только на одну ночь.

Прошла неделя, а Жорж-Альбер все еще жил в гостинице. Папа Лардо и мама Лардо обнаружили, что Жорж-Альбер вместе с Маринеттой привлекали всех клиентов в «этот проклятый трактир, который возымел наглость строиться на самом краю города» как раз накануне эпидемии.

Жорж-Альбер всей душой привязался к своим новым хозяевам, но особенно к Маринетте, в которую влюбился без памяти. В большом зале он выделывал перед посетителями сотни трюков, отчего вскоре стал совершенно незаменимым; каждого он ухитрялся очаровать своей веселостью, но к вечеру начинал страшно нервничать, ибо Маринетта все еще заставляла его томиться ожиданием.

В течение дня эта кокетка распаляла его, а потом убегала спать в ногах папы Лардо и мамы Лардо. Жорж-Альбер ночевал в конюшне на охапке соломы. По ночам он почти не смыкал глаз, строя достойные Макиавелли планы, как заманить Маринетту в свой укромный уголок, где рядом с ним с Громким хрюканьем ворочалась свинья. Так обстояли дела в тот день, когда Батон Руж внезапно наводнили солдаты. Папа и мама Лардо потирали руки. Дела шли на лад.

Жорж-Альбер отправился добывать новости. На церковной площади толпился народ: был базарный день. Жители поселка были веселы. Эпидемия была в прошлом. Последние трое больных в Батон Руже выздоровели. Солдаты принесли с собой хорошие новости. Губернатор расположился на ночлег в доме бургомистра. Он собирался вернуться в Новый Орлеан не раньше, чем город будет очищен от зловонной заразы и последних очагов болезни.

На Жоржа-Альбера, пробиравшегося между ногами зевак, никто не обращал внимания. Жители Батон Ружа были слишком заняты собственными разговорами. Они постоянно переспрашивали друг друга, обсуждали происшедшие события. При разговоре мужчины для большей убедительности принимались отчаянно размахивать руками, вращая кто шпагой, кто палкой, кто меховой шапкой. Только у знати и солдат в оборванных мундирах треуголки словно приросли к головам. Из низеньких домиков выходили женщины в шелковых платьях. По их виду можно было сразу сказать, что это очень знатные дамы. Крестьянки Батон Ружа, в чепцах и черных юбках, смотрели на них с восхищением. Они окружали лакеев в ливреях с золотыми галунами, и те снисходительно сообщали им последние новости. Внезапно площадь пришла в волнение. На балкон дома бургомистра вышел маркиз Риго Кавеньоль де Водрей. Раздались восторженные крики:

— Да здравствует губернатор!

— Да здравствует маркиз!

— Да здравствует господин де Водрей!

— Да здравствует Луизиана!

— Да здравствует Батон Руж и его жители! — прокричал в ответ губернатор.

Слова его были встречены восторженным ревом. В воздух полетели бобровые шапки и треуголки.

«Однако, у этих людей явно не в порядке нервы!» — подумал Жорж-Альбер, отыскав укромное местечко на прилавке среда кочанов красной капусты и огромных тыкв. Спиной к прилавку, загораживая Жоржу-Альберу обзор, встали двое крестьян в черных кафтанах со своими женами в рогатых белых чепцах. Раздраженный зверек вскарабкался на бочонок с соленьями.

Стоя на балконе, господин де Водрей мановением руки призвал народ к порядку. Толпа почтительно умолкла, приготовившись слушать губернатора. Жорж-Альбер последовал всеобщему примеру.

— Славные жители Батон Ружа, мужество, проявленное вами перед лицом бедствия, вызывает восхищение всей колонии. Вы умело боролись с великой эпидемией и победили ее. В вашем городе умерло меньше всего больных… Я лично поздравляю вас с этим славным достижением!

Губернатор выдержал паузу, дав народу возможность разразиться бурными аплодисментами.

— Ура! Ура! Да здравствует губернатор!

— Благодарю… благодарю вас, друзья мои! Ваша верность глубоко тронула мое сердце… вы первыми узнаете новость… Его величество назначил нового губернатора колонии — господина д’Аббади… В эту минуту он на корабле поднимается вверх по Миссисипи; он привезет нам известия из Франции. Должен признаться вам, друзья мои, что необходимость покинуть в такую минуту Луизиану надрывает мне душу… Однако я намерен исполнять свои обязанности до конца… наши храбрые солдаты схватили и привели сюда грабителей, дезертиров, трусливо бежавших от дикарей, и подстрекателей мятежа против колонистов. Этих людей, забывших, что значат стыд и совесть, мы будем судить чрезвычайным трибуналом — прямо здесь, на ваших глазах. Жители Батон Ружа, со всей ответственностью заявляю вам: порядок должен быть, порядок уже наведен, порядок будет поддерживаться до истечения срока моего пребывания на посту губернатора!

С этими словами господин де Водрей приосанился и, приветственно помахав рукой, вернулся в дом губернатора, сопровождаемый восторженными криками толпы:

— Да здравствует господин де Водрей! Да здравствует губернатор!

Это был явный успех… В ожидании зрелища жители Батон Ружа выискивали места поудобнее. На сооруженный за ночь деревянный помост поднялись шестеро судей. Из полотняного фургона французские гвардейцы одного за другим вывели арестантов. Головы несчастных были обриты, лодыжки и запястья были скованы цепями. Мрачно и уныло взирали они на собравшихся, догадываясь, какая их ждет участь. Только один узник гордо и спокойно взирал на толпу. Это был чернокожий, в котором Жорж-Альбер тотчас же узнал Жанно, верного товарища Батистины. Если бы маленький зверек не был бы полностью поглощен развернувшимся перед его взором зрелищем, он бы заметил, что одна из стоявших перед его прилавком крестьянок внезапно вцепилась в руку своего спутника. Пытаясь ее успокоить, последний покровительственно обнял ее за плечи.

Судьи приказали привести узников. Первым к ним подвели швейцарца в драном мундире.

— Сержант Блесс, когда началась эпидемия, вы служили в гарнизоне Черепашьего острова, что расположен на середине Миссисипи, не так ли?

— Так, каспадин сутья!

Услышав акцент швейцарца, зрители расхохотались.

— Вместе с несколькими негодяями вы воспользовались несчастьем и подняли мятеж. Вы убили вашего начальника, господина Дюру… и ограбили склад с мукой! Что вы можете сказать в свое оправдание?..

— Но каспадин сутья… что касается муки, то мы фсяли совсем немного, потому что хотели есть!

— Ах, вот как! Тогда скажите нам, почему вы трусливо убили бедного капитана Дюру? — И судья гневно ткнул в сторону обвиняемого пальцем.

Швейцарец отшатнулся.

— Каспадин сутья, я пыл не отин, а каспадин Тюру пыл с нами груп (зрителей откровенно забавлял акцент швейцарца), он пыл нешестный шелофек, плохо опращался с солтатами, мы потафали протест губернатору и…

Удар гонга прервал речь швейцарца.

— Достаточно, ваши слова лишний раз подтверждают выдвинутые против вас обвинения; вы будете наказаны в соответствии с законами военного времени… Вас положат в дубовый гроб, и двое сержантов распилят вас живьем!

— Нет… нет!.. На помощь! — вопил швейцарец, пока двое здоровенных гвардейцев тащили его к соседнему лесу, чтобы привести приговор в исполнение.

Женщины отводили взоры, когда несчастного волокли мимо них, но в целом люди считали приговор справедливым. Внезапно тишину нарушил резкий мужской голос:

— РАЗВЕ МЫ ДИКАРИ, А НЕ ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ЛЮДИ?

Все в изумлении переглянулись.

Кто дерзнул выступить против решения судей?