Шкуру выбросили.
- Скажешь, что я ее съел. Подтвержу.
- Да пошел ты...
Жарко же, как он там целыми днями сидит...
- Эй, солдат, тебя как зовут?
...
- Эй, солдат...
- Заткнись. Нам не положено.
- Но воды же дал? Ехать долго. Эй...
- Рафаэль.
- А кто я, знаешь?
- Слышал...
- Так и мне скажи.
- Ты разбойник Хосе.
- Б...ь!!!
- Что?
- Ничего. Это на другом языке, не по-французски. Ругаюсь.
- Не понимаю, как можно забыть родной язык и помнить другие? Андалузец, не говорящий по-испански. Ты не Хосе.
- Бывает, если сильно ударят по голове. Я не Хосе, ты прав.
- Жаль. Надеялся рассказать родне, что видел Хосе Мария...
- Кто это?
- Не знаешь? Знаменитый разбойник. Хосе Мария эль Темпрамильо, его никто не может поймать. Сказали, что это ты. Может быть. Я не поверил.
- Правильно сделал. В нашем возрасте нельзя стать знаменитым. Вот ты - знаменитый?
- Ага.
- А чем?
- А хрен его знает. Еще не придумал.
- Ха-ха-ха!
- Ахха-ха-хах!
Рафаэль Риего-и-Нуньес оказался отличным парнем. Влюбленного в мула солдата звали Рамон Кабрера, а возницу - Бальдомеро. Хрен его знает, как по фамилии. Бальдомеро - и Бальдомеро, нам не мешает! Ха-ха-ха!
Кому со стороны показать - глазам не поверит. На крыше колыхающего тюремного фургона заливается смехом солдат, а из-за решетки доносится хриплый хохот узника. Психи молодые. Весна, однако.
Организм словно ждал дополнительной встряски, чтобы включить резерв на полную катушку. Не будь ареста и казни, валялся бы в постели до сих пор, боролся с заражением, помирал. А тут - и без заражения настала хана. Сразу все мелкое исчезло, даже не вспоминаю. Так и сравнить - рубцы от кнута и ожог от пули? Ха! В остальном - спина еще побаливает, но все меньше и меньше. Видок - краше в гроб кладут: на груди пять вздутых толстых рубцов, через ребра на спину уходят.
Кости целы, мяса - толком и не было, а кожа зарастет. Поживем еще.
Тащимся так медленно, что все колдобины наши: успеваешь прочувствовать каждую неровность на дороге, пока фургон через нее переваливается. Километра три-четыре в час, видел сквозь решетку, как неторопливо шагающий, завернутый в традиционно обвисший плащ, путник легко обогнал наш еле ползущий тарантас. Да еще и остановки постоянные. Может - упряжь поправляют, может, еще что. Я не спрашиваю.
- Тебе повезло, что приняли за Хосе.
- Это почему это?
- Иначе повесили бы сразу. С разбойниками не церемонятся.
- Чего-то я не видел виселиц.
- Сдали бы vascongado, отвезли бы в Сан-Себастьян, там бы увидел.
- Кто такой васконгадо?
- Ну, ты даешь! Французы называют их басками.
- Причем здесь баски?
- Ирун находится в баскской провинции Гипускоа, все ее управление из местных басков, а во главе стоит депутат. Даже король не может вмешаться, у них свои законы. От короля там коррехидор. Тебя бы повесили баски по баскским законам.
- Отчего ж не повесили?
- Пограничный город, алькальд и альгвасил не баски. Приедем в Бургос - повесят. Именем короля.
- Да пошел ты.
- Ладно, я пошутил.
- Сам дурак!
Оказывается, здесь, на севере Испании, целый баскский край, три провинции: Гипускоа с центром в Сан-Себастьяне, Бискайя со столицей в Бильбоа и Алава, в главный город которой, Витторию, мы почти добрались, проехав приморские Гипускоа, Бискайю и - только потом свернув вглубь полуострова. А могли сразу из Ируна двинуться вглубь: через Памплону, столицу Гаскони (той самой, которая "пока на белом свете есть"), где власть короля не подвергается сомнению. Но почему-то не пошли.
Рафаэль родом из Астурии - это дальше по побережью, сразу за Бискайей. Почти местный: пока на год завербовался - семье надо помочь, дальше посмотрит.
Баски избирают себе депутата, который правит Алавой и Гипускоа, в Бискайе - депутатский триумвират. Две первых уже триста лет платят Испании одну и ту же разовую ежегодную дань за покровительство, но никаких налогов, никакого вассальства, зависимости, а Бискайя отделывается нерегулярными подарками. У короля в каждой провинции по коррехидору - что-то вроде администратора для согласования.
Не понимаю идеи альгвасила провести меня по всем провинциям, выдав за великого Хосе Марию, ведь меня же могли отбить? Алаву и Бискайю провалялся в бессознанке, это почти неделя. Да еще в Ируне дня три. Да едем сколько? Пора бы уж Пепе появиться.
Вывезли бы сразу в Гасконь - и все дела.
Несмотря на всю мою браваду, внутри трепещет надежда. Друзья, где вы?!!
Спросить, что ли, в лоб - сколько еще до этого Бургоса?
Природа вдоль дороги уныла и живописна, даже через решетку. Может, именно поэтому живописна - за решеткой свобода. А уныла? Поля, поля, иногда разделенные цепочкой невысоких кустов. Пару раз встречались плантации, засаженные рядами низеньких пышных деревьев, маленький рай на земле, и вновь - поля, поля. Желтая жесткая трава, при взгляде на которую пыль скрипит на зубах. Деревенек мало, да и те - совсем без зелени. Ни деревца! Дома, выкрашенные темно-желтой краской, смотрятся грязновато. Часа по четыре-пять ползем, как по пустыне - ни дома, ни человека. Воздух весенний, чистый, прозрачный, видимость великолепная. Изредка по близким горам заметны полуразрушенные брошенные дома - километров за десять различимы слепые провалы окон.
- Рафаэль, почему нигде нет деревьев?
- А зачем? Деревья привлекают птиц, они там гнезда вьют, прячутся. Птицы уничтожают урожай. Рожь склюют.
- Так ведь мало засеяно? Поля пустые, зарастают.
- Крестьянам виднее.
- А те ряды деревьев, что мы проезжали? Это что?
- Монастырь. Там их земли. Апельсины, лимоны.
- И что крестьяне?
- Не любят. От них птицы. Монахи заставляют.
- А почему в деревне, которую сейчас проезжали, на каждом доме герб? Ну, те, что на огромных деревянных плашках?
- Дурак ты, это щиты. Эти васконгадо почти все считают себя дворянами.
- Сам дурак. А ты дворянин?
- Да. Ты что хочешь сказать?!
- Ничего. Просто спросил. Слушай, Рафаэль, почему басков не видно? Ни одного берета.
- Не знаю. Наверно, ты опять навонял.
- Да пошел ты. Выпускай по вечерам, я согласен потерпеть.
- Сам пошел. Не положено, ты - страшный разбойник Хосе!
- А ты - страшный солдат Рафаэль! Помнишь, мы проезжали деревню, там вдоль дороги неподвижно стояли люди? Рядами, на нас даже не оглянулись. Почему?
- Кастильцы. Они это называют - "принимать солнце".
Закутанными в драные плащи? Рядами? Неподвижно? Странный способ загорать.
- Долго они так?
- По-моему, долго. Я бы не выдержал.
- Я бы тоже.
Мы дружно захохотали. Шутки у нас... Незамысловатые.
Дорога. Скорее бы Виттория. Может быть, там...
В Виттории переночевали. Пара площадей, народу побольше, беретов навалом, а в остальном - та же деревня, только большая. Судя по всему, взгляд из-за решетки кареты не способствует развитию туризма. Да и морду я не слишком светил: показалось, что увяжутся уличные мальчишки, забросают каким-нибудь дерьмом. Или камнями. Но всем было наплевать.
И опять потянулись поля. Дни сливались. Как-то раз, посетовав на жару, узнал, что уже апрель. Вот и встретил я свое пятнадцатилетие в тюремном фургоне... Даже не заметив. Наверно, был обычный день, не помню. Слиплись.
Мы уже покинули территорию басков и, вскоре после Миранда де Эбро, довольно большого городка, о котором мне нечего вспомнить (разве что - в нем Рафаэль опять натаскал мне воды из колодца), дорога углубилась в ущелье меж гор. В Панкорбо к нашей тюремной процессии присоединилась еще пара солдат, а Рафаэль завершил свои дозволенные речи. Во избежание. Теперь на крыше вместе с ним сидел напарник, развлекая разговором, а я слушал. К концу первого дня, кажется, оба мечтали, чтобы этот старпер заткнулся. Трус, жадина и зануда, вслух пытающийся убедить в правильности выбранной жизненной позиции. Себя в первую очередь.
