— Один из чеков на ее имя пришел в понедельник. Видите ли, у нее есть свои деньги. Отец оставил состояние ей. Меня он не любил, и я его не выносил, вот он и отписал все Энн. Они платят ей каждые три месяца.

Берден вздохнул. Другой на месте Марголиса заговорил бы о частном доходе, ежеквартальных выплатах.

— Вы не знаете, на какую сумму был чек?

— Знаю, конечно, — ответ Марголиса был неожиданным для Вердена. — Я не слабоумный. Сумма всегда одна и та же — пятьсот фунтов.

— И она взяла чек с собой? — Наконец зацепка, в которую можно вцепиться зубами. Забрезжил признак мотива преступления.

— Она сразу получила по чеку наличные, — сказал Марголис, — и положила деньги в сумочку.

— Все пять сотен! — выдохнул Берден. — Вы хотите сказать, она отправилась на вечеринку с пятьюстами фунтами в сумочке?

— Это в ее привычках. Она всегда таскает все деньги с собой, — небрежно сказал Марголис, словно говорил о самом обычном в жизни. — Понимаете, уезжает, видит что-нибудь и хочет это купить, значит, деньги должны быть при ней. Разве не так? Энн не любит расплачиваться чеками, потому что у нее получается перерасход, а в некоторых делах она весьма буржуазна. Тревожится, когда тратит больше положенного.

Пятьсот фунтов даже пятерками — это толстая пачка для дамской сумочки. Соблюдала ли она осторожность, открывая сумочку, и перед кем обнаружила ее содержимое? Энн Марголис к тому же глубоко аморальна. У приличных женщин чистые, ухоженные дома. Они либо замужем и ведут домашнее хозяйство, либо работают; случается, делают и то, и другое. Хранят свои деньги в банке. Вердену подумалось, что он может, как въяве, представить случившееся с Анитой Марголис. По пути на вечеринку заглянула в магазин или гараж, открыла сумочку, и содержимое ее увидел этот негодяй Смит. Возможно, с приятной, внушающей доверие внешностью — молодой, темноволосый, в черном автомобиле. Они вышли вместе, и он убил ее из-за денег. Автор письма что-то пронюхал, может быть, пытался шантажировать убийцу, но шантаж не сработал.

Однако найти случайного знакомого почти невозможно. Хотя им мог быть постоянный друг, попавший, например, в полосу невезения.

— Вы не вспомнили имя того, кто сменил Фэрфакса? — спросил Берден у Марголиса.

— Какой-то Алан, безденежный и очень провинциальный парень. Не знаю, что Энн находит в нем, но она любительница пошататься по трущобам, если вы понимаете, о чем я. Фитц… Фитцуильям, что ли? Нет, не совсем так, но похоже. Я разговаривал с ним всего раз — мне этого хватило.

— Кажется, нет человека, который вам по-настоящему нравится, — ядовито заметил Берден.

— Мне нравится Энн, — грустно обронил Марголис. — Я вам скажу, кто может знать точно фамилию этого Фитца — миссис Пенистен, последняя наша домработница. Я хочу сходить к ней и спросить. А если она вдруг изнывает от желания вернуться и разгрести здесь мусор, не отпугивайте ее, хорошо?

Они вышли из коттеджа под холодный моросящий дождь. Марголис проводил Бердена до садовой калитки.

— Значит, вы не нашли пока новую работницу?

В голосе художника за спиной Бердена звучала детская гордость:

— Я поместил объявление в витрине Гровера. Написал текст на маленькой карточке. Всего полкроны в неделю. Не могу понять, зачем люди тратят бешеные деньжищи, давая объявления в «Таймс», когда у Гровера намного дешевле и проще.

— Это точно, — сказал Берден, подавляя сильнейшее желание захохотать и затопать ногами. — У этой миссис Пенистен случайно не рыжие волосы?

Марголис стоял у изгороди, рвал молодые побеги боярышника, отправлял их в рот и жевал с видимым удовольствием.

— Она всегда носила шляпку, — сказал он. — Не знаю, какого цвета у нее волосы, но могу сказать, где она живет. — Он сделал паузу, ожидая похвал, — проявил прямо-таки чудеса памяти. Выражение лица Бердена как будто удовлетворило его, поскольку он продолжил: — Я помню адрес, однажды в дождь я подвез ее до дому на машине. Глиб-роуд, левая сторона, за пятым деревом и прямо перед стоячим почтовым ящиком. Красные занавески на окнах первого этажа и…

Раздраженно фыркнув, Берден прервал его. Если Марголис гений, то с него достаточно гениев.

— Я разыщу ее, — сказал Берден. Он мог сам заглянуть в регистр избирателей. Фамилия Пенистен встречается так же редко, как Смит — на каждом шагу.

Марк Дрейтон снимал комнату у станции Кингсмаркхем. Его хозяйка, по-матерински заботливая, старалась, чтобы жильцы чувствовали себя как дома. Развешивала по стенам картинки, застилала постели покрывалами в цветочках и, словно сеятель, облагораживала свою ниву мелкими украшениями. Сразу после вселения Дрейтон засунул все вазы и пепельницы в самый низ шкафа. С покрывалом ничего нельзя было поделать. Дрейтон хотел, чтобы его комната выглядела, как камера. Однажды ему сказали — это была девушка, — что у него холодная натура и с тех пор он сознательно охолаживал свою личность. Ему нравилось представлять себя лишенным эмоций аскетом.

Дрейтон был крайне честолюбив. Начав работать в Кингсмаркхеме, он поставил себе целью понравиться Вексфорду и преуспел в этом. Добросовестно выполнял все указания старшего инспектора и с вежливо склоненной головой терпеливо сносил его проповеди, лекции, беседы на отвлеченные темы и шуточки. Всю округу он теперь знал так же хорошо, как свой родной городок, в библиотеке брал труды по психологии и судебной медицине. Иногда прочитывал роман, но не ниже уровня Манна или Даррела. В один прекрасный день надеялся стать комиссаром полиции. Он хотел правильно жениться, найти себе женщину, похожую на миссис Вексфорд, с приятной внешностью, спокойную и добрую. Говорили, что у Вексфорда есть дочь, хорошенькая и умная девушка. Но до женитьбы было еще далеко. Он не собирался связывать себя браком, пока не достигнет приличного положения.

Своим отношением к женщинам Дрейтон неприкрыто гордился. Он так сильно любил себя, что на любовь к другим его не хватало, а свой идеализм он целиком припас для карьеры. В любовных делах был практичен и холоден. Слово «любовь» в его словаре находилось под запретом как самое непристойное слово из шести букв. Он никогда не употреблял его для соединения местоимений «я» и «тебя». Чувство более сильное, чем физическая потребность, называл желанием с осложнениями.

Именно это, думалось Дрейтону, переживал он по отношению к девушке из лавки Гровера. Именно поэтому он собирался сейчас пойти туда и купить вечернюю газету. Девушки там может не оказаться. А может быть, когда он увидит ее вблизи, не через стекло, не в чьих-то объятиях, все пройдет само собой. Будь что будет, решил он, и отправился в путь.

Высокая стена из коричневого кирпича, казалось, придавила лавку, которая как будто затаилась, что-то скрывая от посторонних взглядов. Возле двери торчал уличный фонарь, но лампа в черной железной сетке еще не горела. Дрейтон открыл дверь, и тут же безучастно звякнул маленький колокольчик. Внутри было сумрачно и неприятно пахло. За стендом с дешевыми книгами в мягкой обложке и ржавым холодильником, обклеенным кривобокими этикетками с мороженого, он разглядел полки, на них стояли книги, выдававшиеся напрокат. Такие можно было купить на любой распродаже — трехтомные романы девятнадцатого века, воспоминания путешественников, школьные истории.

Под голой электрической лампочкой за прилавком стояла высохшая женщина. Возможно, ее мать. Она отпускала покупателю табак.

— Как хозяин? — спросил покупатель.

— Мучается спиной, — весело ответила миссис Гровер. — С пятницы не встает с кровати. Вы сказали «Вестас»?

Дрейтон с отвращением заметил женские журналы, стенд с бумажными выкройками (две выкройки покачивались на стойке, словно приглашая скроить и сшить за вечер пару мини-платьев), девятипенсовые триллеры, «Таинственные миры», «Создания космоса». На полке среди пепельниц под веджвудский фарфор стоял керамический спаниель, на спине которого почему-то была корзина с искусственными цветами. Цветы, как серый грибковый нарост, покрывала пыль.