— И ты присоединился к нему здесь?

— Так точно, ваше высочество. И я присоединился к нему здесь, хотя, говоря правду, я опасался, что могу никогда не увидеть вновь моего хозяина.

— Князь был очень болен в Остенде, Ганс.

— Такой вывод я и сделал, — ответил Ганс, медленно потирая руки. — Его высочество до сих пор еще не полностью поправились?

— Еще нет. Одно время мы опасались за его жизнь, Ганс, но благодаря превосходному врожденному здоровью он благополучно прошел через все тяжелые испытания.

— Мы должны заботиться о нем, ваше высочество.

— Да, действительно, — сказал Эриберт торжественно, — его жизнь очень необходима Позену.

В этот миг в комнату для аудиенций вошел Эуген, правящий князь Позенский. Он был бледен и вял, и его одеяние, казалось, было ему в тягость. Волосы у него были слегка растрепаны, а во взгляде прекрасных темных глаз сквозило тяжелое, почти тревожное беспокойство. Он был похож на человека, который боится оглянуться, потому что может увидеть позади себя что-то, чего там быть не должно. И в то же время в нем чувствовалось достоинство монарха.

Вряд ли возможно представить что-либо более поразительное, чем контраст между Эугеном, больным, в обшарпанном доме в Остенде, и князем Эугеном в королевских апартаментах отеля «Гранд Вавилон», окруженным всем блеском и роскошью, какие только может предложить современная цивилизация тем, кто рожден на вершинах власти. Теперь все остендские злоключения закончились, и следы тщательно заметены. Подразумевается, что ничего не случилось. Происшедшее существует только в виде тайной тени в сердцах тех, кто был его свидетелем.

Князь Эуген пришел в себя, стал выздоравливать и был перевезен в Лондон, где вновь начал вести прерванную было роскошную жизнь. Леди в красной шляпе, неподкупная и жестокая мисс Спенсер, неразборчивый в средствах и блистательный Жюль, темный сырой подвал, ужасная маленькая спальня — все позади. Благодаря князю Эриберту и Рэксоулам он благополучно избавился от этого. Он получил возможность возобновить свою общественную и официальную карьеру. Император извещен о его благополучном прибытии в Лондон после вынужденной задержки в Остенде, его имя вновь фигурирует в придворной хронике в газетах. Короче говоря, все отлично уладилось. Вот только… Только Жюль, Рокко и мисс Спенсер все еще на свободе, а тело Реджинальда Диммока лежит погребенное в фамильном склепе в Позене, и князь Эуген все еще ожидает встречи с мистером Самсоном Леви.

Все эти различные обстоятельства камнем лежали на душе князя Эугена. Он, казалось, полностью ушел в себя. Несмотря на необычные испытания, через которые ему недавно довелось пройти, несмотря на события, которые требовали объяснений и откровенности между племянником и дядей, он ни слова не сказал князю Эриберту. Он избегал с большим или меньшим остроумием ответа на любые упоминания, даже прямые, о днях, проведенных в Остенде, и князь Эриберт до сих пор не подошел к полному объяснению таинственного заговора Жюля ни на шаг ближе, чем в ту ночь, когда они с Рэксоулом посетили игорный дом в Остенде. Эуген прекрасно знал о том, что его похитили при посредстве женщины в красной шляпе, и, будучи, несомненно, пристыжен тем, как ей удалось обмануть его, не собирался каким-либо образом прояснить события.

— Вы собираетесь принять его здесь, Эуген? — спросил Эриберт вошедшего в комнату для аудиенций князя Эугена.

— Да, — последовал раздраженный ответ. — Почему бы и нет? То, что у меня здесь нет положенной свиты, еще отнюдь не причина, почему я не могу проводить аудиенцию в соответствующей манере… Ганс, ты можешь идти!

Старый камердинер спешно удалился.

— Эриберт, — продолжал его высочество, когда они остались одни в комнате, — вы думаете, что я безумен.

— Мой дорогой Эуген, — сказал князь Эриберт, смутившись помимо собственного желания, — это абсурд.

— А я говорю, что вы считаете меня сумасшедшим. Вы думаете, что приступ мозговой лихорадки оставил во мне неизгладимый след. Хорошо, возможно, я безумен. Кто знает! Видит Бог, я в последнее время испытал достаточно, чтобы сойти с ума.

Эриберт ничего не ответил. Он и на самом деле подозревал, что мозг Эугена еще не вполне готов к нормальной деятельности. Но, во всяком случае, после этой речи племянника у дяди возникло убеждение, что племянник полностью пришел в нормальное психическое состояние. Эриберт почувствовал уверенность, что если бы ему удалось снова приобрести доверие племянника, братское доверие, которое существовало между ними с тех лет, когда они мальчиками играли вместе, то все еще могло бы наладиться. Но по-прежнему не появлялось ни единого признака откровенности со стороны Эугена. Молодой князь вернулся из смертельной долины теней, но какие-то из этих теней уцепились за него, и он, казалось, был не в состоянии отогнать их.

— Кстати, — внезапно сказал Эуген, — я полагаю, что должен как-то вознаградить этих Рэксоулов. Я и в самом деле благодарен им. Что если я подарю девушке браслет, а ее отцу тысячу гиней — как они это примут?

— Мой дорогой Эуген, — воскликнул ошеломленный Эриберт, — тысячу гиней?! Да знаете ли вы, что этот самый Теодор Рэксоул может купить весь Позен от начала и до конца и при этом не обеднеть? Тысячу гиней! Вы можете с таким же успехом предложить шесть пенсов.

— Тогда что же я должен им предложить?

— Ничего, кроме вашей благодарности. Что-либо другое будет оскорбительным. Это не обычные люди из отеля.

— И я не могу подарить браслет этой малышке? — Князь Эуген как-то двусмысленно засмеялся.

Эриберт твердо посмотрел на него.

— Нет, — сказал он.

— Почему вы поцеловали ее… той ночью? — небрежно спросил князь Эуген.

— Кого поцеловал? — сказал Эриберт, сердясь и краснея, несмотря на все свои усилия сохранить спокойствие и безразличие.

— Дочь Рэксоула.

— Когда это, по-вашему, было?

— Это было, по-моему, в ту ночь в Остенде, когда я был болен, — сказал князь Эуген. — Вы думали, что я брежу. Возможно, я и бредил. Но кое-что я запомнил с необычайной отчетливостью. Я помню, что на короткое мгновение поднял голову с подушки, и как раз в это самое короткое мгновение вы целовали ее. Ох, дядюшка Эриберт!

— Послушайте, Эуген, Бога ради. Я люблю Неллу Рэксоул. Я собираюсь на ней жениться.

— Вы?! — Наступила долгая пауза, а затем Эуген рассмеялся. — Ах! Все вначале так говорят. Я сам нередко так говорю, дорогой дядя, и это звучит очень мило, но ничего не значит.

— В данном случае это значит все, Эуген, — спокойно сказал Эриберт.

Некий оттенок решительности в тоне последнего заставил Эугена стать гораздо более серьезным.

— Вы не можете на ней жениться, — сказал он. — Император не разрешит морганатический брак.

— Император не будет иметь к этому никакого отношения. Я отрекусь от всех своих прав. Я стану обычным гражданином.

— В этом случае у вас не будет никакого состояния, о котором стоило бы говорить.

— Но у моей жены есть состояние. И зная, чем я жертвую ради женитьбы на ней, она без колебаний предоставит это состояние для нашей совместной жизни, — натянуто сказал Эриберт.

— Вы будете решительно богаты, — заметил Эуген. — Но не подумали ли вы о том, — спросил он, и его темные глаза опять сверкнули каким-то безумием, — не подумали ли вы о том, что я не женат и могу умереть в любую минуту? И тогда трон перейдет к вам… к вам, Эриберт!

— Трон никогда не перейдет ко мне, Эуген, — мягко сказал Эриберт, — потому что вы будете жить. Вы, несомненно, выздоровели. Вам нечего бояться.

— Следующие семь дней — вот чего я боюсь, — сказал Эуген.

— Следующих семи дней? Но почему?

— Не знаю. Но я боюсь их. Если я смогу их пережить, тогда…

— Мистер Самсон Леви, — громко объявил Ганс.

Князь Эуген вздрогнул.

— Я приму его, — сказал он и кивнул Гансу, давая понять, что мистер Самсон Леви может тотчас же войти.