Он спустился по ступенькам и сел в машину, не глядя на нее. Она стояла в дверях, наблюдая, как мы разворачивались. В это темно-серое утро она олицетворяла собой спасительную гавань, прибежище синих небес и мартовского солнца, такая ослепительная в своем ярком платье и красивой прическе. Он не смотрел на нее, пока мы не свернули к большим, запорошенным снегом рододендронам. Тут он, вдруг испугавшись, привстал и замахал ей рукой. Почти в тот же момент между ними оказались кусты. Он упал на сиденье.

— До свидания! — услышали мы ее добрый и нежный крик, как у черного дрозда.

— До свидания! — ответил я.

— До свидания, дорогая, до свидания! — прокричал он голосом, в котором слышались прощение и нежность.

Машина покатила по заснеженной дороге, обсаженной деревьями. В Норвуде я очень тосковал по дому. Неделями я смотрел на улицы пригорода, пытаясь уловить хоть какое-то сходство с Неттермером, хоть какой-то его дух, отголоски его провинциальной жизни. Идя по тихим дорогам, где одиноко горели желтые фонари среди голых деревьев в ночи, я вспоминал темную влажную тропу в лесу, на лугу и вдоль ручьев. Дух фермы, дух мельницы жил во мне. И в пригородах Лондона я бродил, лелея в себе ощущение намокшей долины Неттермера. Внутри меня пробуждался странный голос, который звал меня снова пройти по тропе и взобраться на холм, я чувствовал, что лес ждет меня, зовет, призывает. И я кричал ему, хотя нас разделяли многие мили. С тех пор, как я покинул родную долину, я не боялся никаких иных потерь. Холмы Неттермера были моими стенами. А небо Неттермера — крышей над головой. Казалось, что я по-прежнему дома, что стоит поднять руку к потолку, и я потрогаю мое любимое небо, чьи родные, знакомые облака приходили снова и снова, чтобы навестить меня. Чьи звезды были верны мне, потому что родились, когда родился я. И чье солнце всегда было отчее для меня. Но сейчас над моей головой чужое небо. Орион меня больше не замечал. Он, который ночь за ночью стоял над лесами и проводил со мной прекрасные часы. В столице же, пожалуй, ночей вообще нет.

Тут даже не на что было смотреть, за исключением хрустального дворца, среди желто-серых облаков выставившего свои две желтые круглые башни, как столбы. Я разглядывал почки на коричневых деревьях, слушал пение черных дроздов. На улицах я видел фиалки, и мужчины шли навстречу мне, держа в руках подснежники. Но это для меня не имело никакого значения, не представляло никакого интереса. Больше всего я ждал писем. Эмили писала мне довольно часто: «Никогда не думала, насколько это замечательное чувство, почти пьянящее — быть свободной! Я считаю, что это великолепно. Дома ты не можешь жить своей собственной жизнью. Ты должен бороться, отстаивать хоть какую-то частичку жизни для себя. Как трудно отстаивать свою независимость перед нашими матерями, потому что если ты им попытаешься раскрыть свою душу, они только ранят тебя и оскорбляют. Какое облегчение не принадлежать ничему, никому, а жить в свое удовольствие. Я думаю, что и мама, и я страдали очень сильно оттого, что старались поддерживать именно раз и навсегда заведенные отношения. Кроме того, она бы не позволила мне уехать. Когда я вернулась домой вечером и подумала, что мне не нужно говорить что-либо в определенное время или делать что-нибудь для кого-нибудь и я могу посвятить вечер себе самой, я была вне себя от радости. И даже начала писать рассказ».

Опять, в другом маленьком письме, она писала:

«Когда я шла в школу мимо деревни Олд-Брейфурт утром, то слышала, как чудесно поют птицы. Очень похоже, что скоро наступит весна.

Когда ты приедешь и мы увидимся? Не могу себе представить весну без тебя. Единственная примечательная вещь здесь — это железные дороги. Одна из них проходит в нескольких ярдах от школы. Целый день я смотрю на поезда, идущие из Мидленда на юг. Они такие счастливые, что могут спешить на юг, к солнышку.

Вороны очень интересные. Они все время летают, когда нас нет во дворе. Железные дороги и вороны делают жизнь в Брейфорде очаровательной. Однажды я наблюдала за воронами — они летали только парами весь день. Помнишь, как мы говорили дома? «Одна — к печали». Очень часто одна одинокая ворона сидит на телеграфных проводах. Я почти ненавижу ее, когда смотрю на нее. И думаю — это знак моей жизни, одна ворона». И опять маленькое письмо: «Я провела дома уикэнд. Как приятно чувствовать себя важной, уважаемой, хотя бы на короткое время. Для меня это новые впечатления.

В траве в нашем садике полно подснежников. И я воображаю себе, как ты приходишь в солнечном сиянии воскресного полудня, чтобы увидеть их. Мне кажется невозможным, что ты не можешь приехать. Вдоль изгороди растут зимние акониты. Я встала на колени и целовала их. Господи, а ведь так рада была уехать, чтобы вдохнуть воздух свободной жизни. Но я почувствовала, что я не могу оторваться от аконитов. Я послала тебе несколько штучек. Они не сильно завяли?

Теперь я в своей комнате. Как-то необычно себя чувствуешь, когда знаешь, что скоро должен уехать, что осталось быть здесь не больше года».

В начале марта я получил письмо от ее отца. «Ты больше не найдешь нас на старом месте. В течение двух недель мы уедем. Большая часть вещей уже перевезена. Джордж забрал Боба и Цветка. Я продал трех коров: Стафорд, Джулию и Ханну. Все как-то опустело. Не люблю проходить мимо коровника. По вечерам мне не хватает ржания лошадей. Но мне не жаль уезжать. Я уже начинаю себя чувствовать так, как будто мы здесь голодали. Начинаю чувствовать, будто здесь я поглупел. Когда мы уедем, мы начнем новую жизнь.

Но я не знаю, как мы будем жить там. Миссис Сакстон очень нервничает. Но все равно лучше уехать. Мы должны уехать, иначе будет плохо. Хотелось, чтобы Джордж поехал со мной. Никогда не думал, что он станет трактирщиком. Однако похоже, это ему нравится. В воскресенье они с Мег приезжали к нам. Миссис Сакстон считает, что он приобрел манеры трактирщика. Определенно, он стал живее и болтливей, чем раньше. Рад заметить, что они с Мег выглядят очень счастливой парой. У него хорошо идет торговля молоком. У меня нет сомнений, что дальше пойдет еще лучше. Он очень аккуратен и не любит потерь.

Сэм и Дэвид — большие друзья. Я рад, что взял этого мальчика. Мы часто говорим о тебе. Миссис Сакстон надеется, что ты будешь дружить с Джорджем. Она беспокоится о нем. Думает, что он способен натворить ошибок. Я же так не думаю. Но я был бы рад, если бы вы продолжали дружить. Миссис Сакстон говорит, что напишет тебе об этом».

Джордж очень не любил писать. Однако я и от него получил письмо, которое пришло вместе с письмом от его отца.

«Мой дорогой Сирил! Прости за то, что не писал, но понимаешь, я не могу в любое время сесть и написать тебе. Когда у меня настроение написать, я не могу этого сделать вообще, потому что настроение это приходит, когда я работаю в поле, а там писать нельзя. Прошлым вечером я уселся на кухне с целью написать тебе, но не смог. Сегодня я весь день был в Греймиде и думал о тебе, хотел написать, но под рукой не оказалось ни бумаги, ни ручки.

Прости за то, что в предыдущем письме я не поблагодарил тебя за книги. Я их пока не читал. Но я почти закончил Ивлин Иннес, устал к концу. Теперь вообще много не читаю. Мне редко выпадает такая возможность. То кто-нибудь вызывает меня в пивную, то другое какое дело возникает, а то Мег не позволяет мне. Она не любит, когда я читаю по вечерам, говорит, что я должен разговаривать с ней. И я разговариваю.

Сейчас полвосьмого. Я сижу одетым, чтобы пойти и поговорить с Гарри Джексоном о молодом жеребце, которого он хочет продать мне. Он хороший парень, и, судя по всему, у него хороший жеребец. Впрочем, мне не важно, куплю я у него или нет. У меня возникло настроение написать тебе. Где-то в глубине я чувствую себя несчастным и виноватым. Я делаю хорошие деньги и могу получить все, что хочу. Но когда я пашу и сею овес на полях на склоне холма позади церкви в Гремиде, чувствую, что мне все равно, получу я что-нибудь или нет. Это очень забавно. На прошлой неделе я заработал пять фунтов чистыми. А сейчас мне все равно, я ни о чем не беспокоюсь. Иногда я думаю, куда я иду. Вчера я наблюдал за разорванными белыми облаками, гонимыми по небу сильным ветром. Похоже, они куда-то плыли. Я хотел бы знать, куда ветер несет их. А вот я ни на чем не могу сосредоточиться. Мог бы ты сказать, что таится в глубинах моего сердца? Хотелось бы, чтобы ты был здесь, тогда бы я не чувствовал себя так, как сейчас. Хотя обычно я другой. Обычно я весел и занят.