Анна Александра Мария, по-домашнему просто Нюша — дочь, которую родила Бродскому любимая жена Мария. Близкие друзья Бродского утверждают, что несколько лет с ней были для него счастливее, нежели предыдущие пятьдесят. Уверен, так и было. Познакомившись с Марией в Милане, я и сам подпал под очарование одновременно и аристократической, и глубинно русской, и доброжелательной, и потрясающе красивой женщины.

Мария, как и Марина, неразговорчива, не дает интервью и не пиарит себя как вдову нобелевского лауреата. В отличие от болтливых друзей, рассказавших уже всё, что они знали и не знали, и Марина, и Мария хранят молчание, но до каких пор? Их книги разлетались бы по всему миру, но мир не видит ни этих книг, ни их самих. Разве что неугомонная польская газета, а вернее, польская приятельница поэта Ирэна Грудзиньска-Гросс сумела взять небольшое интервью у вдовы поэта, опубликованное 9 мая 2000 года в «Газете Выборчей». Выделю в нем два момента. Первый: Иосиф Бродский и Италия.

«И.Г.-Г.: Как возникла любовь Бродского к Италии?

Мария Соццани-Бродская: Русские делятся на две категории: на тех, кто обожествляет Францию, и на тех, кто без ума от Италии. В Италии писали Гоголь и Вячеслав Иванов, сочинял музыку Чайковский, рисовал Александр Иванов. Иосиф был открыт на многие страны, но с Италией был связан особенно. Уже в юности он читал итальянскую литературу. Мы много раз говорили даже о малоизвестных авторах, которых за пределами Италии почти никто и не вспоминает… Иосиф всегда помнил и то, что уже в восемнадцатом и девятнадцатом веках контакты между художниками Италии и России были очень интенсивными.

И. Г.-Г.: Отсюда и выбор Рима как места для его Академии…

М.С.-Б.: Бродский трижды бывал в римской American Academy, она его вдохновляла. Он провел в ней много времени, результатом явились „Римские элегии“. Рим — это был логичный выбор, хотя Иосиф думал и о Венеции… В конце жизни он активно включился в разные проекты помощи людям. Начал этим особенно интенсивно заниматься после 1992 года, когда он стал „поэтом-лауреатом“ Соединенных Штатов. Он тогда хотел сделать так, чтобы поэзию можно было найти в отелях или супермаркетах, — этот проект реализован. Три или четыре года его жизни были посвящены как раз таким делам, и Русская академия в Риме была последним из них».

Второй момент: как относился поэт к России в последние годы? Почему так и не приехал?

«И. Г.-Г.: Некоторые утверждали, что Бродский был безразличен по отношению к России. Ни разу не поехал, несмотря на многочисленные приглашения. Многие считали, что он должен был вернуться, ведь он был самым выдающимся русским поэтом…

М.С.-Б.: Он не хотел возвращаться, поскольку его друзья и так к нему приезжали, чтобы встретиться. Родителей уже не было в живых, страна была другой, вот он и не хотел появляться как некая дива, когда у людей было много больших забот. Его жизнь шла в одном направлении, а возвращения всегда трудны. Если бы пришлось переезжать, мы поехали бы в Италию. Мы даже об этом говорили — он получил бы работу в Перудже, в Университете для иностранцев, а там было бы видно. Но это были только мечты. Иосиф даже не хотел, чтобы его похоронили в России. Идею о похоронах в Венеции высказал один из его друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия — моя страна, поэтому было лучше, чтобы мой муж там и был похоронен. Похоронить его в Венеции было проще, чем в других городах, например, в моем родном городе Компиньяно около Лукки. Венеция ближе к России и является более доступным городом.

Но все это вовсе не означает, что он был безразличен или враждебен по отношению к России. Он вообще очень редко был безразличен в отношении чего бы то ни было (смеется). Он очень внимательно следил за событиями в России — прежде всего в области литературы. Получал множество писем, люди присылали ему свои стихи. Был в восторге от того, как много там поэтов, — впрочем, у многих в стихах чувствовалось его влияние, что, с одной стороны, приносило ему большое удовлетворение, но и удивляло. Очень переживал в связи с войной в Чечне, как и с войной в Югославии».

В разговоре со мной Мария сказала, что мечтает привезти дочь на родину отца. Мария подарила нам с женой на память подготовленный ею в миланском издательстве «Adelphi», где она работает, сборник Бродского «Рождественские стихи». В России они пока не были, но хотят побывать — и в Москве, где у нее много родственников, и в Петербурге. Правда, не знают, как организовать поездку без всякой рекламной кампании, без шума в газетах, без светского шоу. Она мечтает даже побывать в Коноше и Норенской, на месте ссылки мужа.

Свадьба Бродского оказалась неожиданной для многих. Я уж не говорю о несостоявшихся невестах — обиделись даже не знающие его женщины. Такой завидный холостяк, и вдруг женится, да еще и на красавице, умнице, русской аристократке! Окончательно обиделись и многие евреи — мол, не мог найти себе соплеменницу… К тому же все помнили, что на недавнем своем пятидесятилетии поэт пообещал: «Бог решил иначе: мне суждено умереть холостым. Писатель — одинокий путешественник». Все смирились, успокоились — и вдруг такой сюрприз!

Впрочем, Бродский всегда был предельно независимым человеком. Он выпадал из любых обойм, либеральных, державных, национальных, религиозных, даже поэтических… И жену, и дочурку обожал, боготворил. Казалось, они были для него как две дочки: старшая и младшая. Появились и стихи, посвященные дочери.

Сначала, в 1995 году, поэт пишет о дочке в стихотворном послании другу Дмитрию Голышеву:

Позже он написал уже на английском языке стихотворение «Дочери». Есть хороший его перевод, сделанный Григорием Кружковым:

В Америке Мария Соццани не прижилась и сразу же после смерти Бродского вернулась в Италию, поближе к своим корням. Сейчас они с дочкой живут в Милане. Она обещала Бродскому, что никогда не будет давать интервью и писать мемуаров. Поэтому сейчас пишет книгу под условным названием «Диалоги», где нет личной жизни, но есть их разговоры о литературе и культуре, его высказывания о поэзии и политике. Она и себя считает русской, хотя очень любит своего отца-итальянца. Не забывает русский язык, иногда переводит с него.

Дочь поэта изначально росла очень сообразительным малышом, ее даже называли вундеркиндом. Несмотря на то что Анечке было всего три года, когда папа умер, она очень хорошо его помнит. В таком же трехлетнем возрасте очень хорошо запомнил свою матушку и Мишель Лермонтов.