Имперскость его проявлялась и в увлечении историей российского флота. Правда, тут еще вмешивалась и семейная традиция, отец его был офицером флота. С детства он обожал морскую форму, все морские знаки отличия. «Не из-за эффектных его побед, коих было не так уж много, но ввиду благородства духа, оживлявшего сие мероприятие. Вы скажете — причуда, а то и вычура; однако порождение ума единственного мечтателя среди русских императоров, Петра Великого, воистину представляется мне гибридом вышеупомянутой литературы с архитектурой… Проникнутый духом открытий, а не завоеваний, склонный к героическому жесту и самопожертвованию, чем к выживанию любой ценой, этот флот действительно был мечтой о безупречном, почти отвлеченном порядке, державшемся на водах мировых морей, поскольку не мог быть достигнут нигде на российской почве». Если не видеть подпись автора — Иосиф Бродский, можно подумать, что такой текст написал Карем Раш. «По сей день полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп и молот, а флаг русского флота — наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне».

Имперскость Иосифа Бродского — тема глубокая и обширная, ожидающая новых исследований. Самая что ни на есть великодержавная имперскость в том же стихотворении об Украине не менее вызывающа, чем стихи Пушкина о Польше. Не случайно его опубликовали только в «Дне литературы» и в «Лимонке»…

Эту тему также замалчивают все западные бродсковеды, не говоря уже о наших либералах. В стихах на имперские темы поэт, как и в молодости, напорист и энергичен, с ним интересно даже не соглашаться и спорить, как, например, с «Пятой годовщиной» или со «Стихами о зимней кампании 1980 года». Империя — любимая тема Бродского. Очень верно пишет его друг Чеслав Милош: «„Империя“ — это одна из словесных дерзостей Бродского. Римские завоевания не именовались „освободительными“ или „антиколониальными“. Они были не чем иным, как торжеством силы… То, что их страна является империей, может быть для русских источником гордости, а для американцев, с их странной склонностью к самобичеванию, источником стыда, но это неоспоримая реальность. „Империя“ для Бродского означает также сами размеры континента, монументальность как таковую, к чему он питает слабость».

Кстати, на мой взгляд, из всех западных друзей Бродского лишь славянин Чеслав Милош наиболее глубоко и точно понимал его поэзию, его характер, его пронизанную духом славянства душу. Он доступно объяснил западному читателю смысл творчества Бродского: «Меня особенно увлекает чтение его стихов как лишь части более обширного, затеянного им дела — ни больше ни меньше, как попытки укрепить человека в противостоянии страшному миру. Вопреки господствующим ныне представлениям он верит в то, что поэт, прежде чем обратиться к последним вопросам, должен усвоить некий код поведения. Он должен быть богобоязненным, любить свою страну и родной язык, полагаться на собственную совесть, избегать союза со злом и не отрываться от традиции». Прекрасное кредо!

Как Иосиф Бродский соединяет свою тягу к империи с тягой к свободе — это уже исключительная прерогатива поэта. Скажем, таким образом: «Если выпало в империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря». Империя хороша «…окраинами. А окраина замечательна тем, что она, может быть, конец империи, но — начало мира. Остального мира… В случае с Россией может что-то сходное произойти, исключать этого не следует…».

То есть на окраине разрушенной ныне Российской империи могут родиться новые гении… Дай-то бог. По сути, на довольно глухой по послевоенному времени питерской окраине у моря родился и сам Бродский:

Кстати, не забудем, что на окраине у южного моря, в Краснодарском крае родился Юрий Кузнецов. В Архангельской области, недалеко от Белого моря родились Николай Рубцов и Владимир Личутин. И даже Александр Проханов с южной грузинской окраины империи, земляк Владимира Маяковского. Вот вам и «поэты имперских окраин». На имперскую тему в творчестве поэта хочется поразмышлять отдельно. Оставим сейчас зарубку. Для Бродского даже любовь — «имперское чувство». Особенно такая, какая поглотила его целиком.

Хочется отметить крайне плодотворную для поэта тему — тему христианства в нем и христианской культуры, которую он сам в многочисленных американских интервью, особенно после вручения Нобелевской премии, неоднократно пытался отрицать или как-то снивелировать… Да, увы, есть у него и иронические антихристианские выпады, Бог ему судья. Увы, подобных выпадов не миновали ни Сергей Есенин, ни Владимир Маяковский, ни Александр Блок. Не примем эти выпады и осудим. Пойдем дальше.

А дальше увидим, что поэт, чуть ли не отнекивающийся в поздних американских интервью от христианства, вероятно, по политическим и национальным мотивам, в творчестве своем создал несколько поэтических шедевров христианской, а то и прямо православной направленности, от «Большой элегии Джону Донну» до цикла рождественских стихов и знаменитого «Сретенья», посвященного Анне Ахматовой. Да сочини он только «Сретенье», это стихотворение обессмертило бы его как христианского, православного поэта. Не случайно именно его читали на отпевании самого Бродского в православном храме.

А сколько христианских понятий, определений, образов живет в его стихах! Тысячи, не меньше. Берусь утверждать, что христианские образы пронизывают всю его поэзию. «Я христианин, потому что я не варвар. Некоторые вещи в христианстве мне нравятся. Да, в сущности, многое…»

Думаю, о христианстве самого Иосифа Бродского нам еще предстоит многое выяснить; есть немало фотографий, где он изображен с христианским крестом на шее. Его ироничные и дипломатичные уходы от ответов на тему собственного крещения вполне объяснимы, но отрицательного ответа никогда не было. Да и жена, верная католичка, хоронила его с крестиком в руках. В любом случае он человек христианской культуры и никакой иной. И газетные ироничные, экуменистические поддакивания — всего лишь дань всесильной мировой закулисе: что поделаешь, не хотел он жертвовать своим относительно спокойным и благополучным житьем отшельника.

«Художественное произведение мешает вам удержаться в доктрине, в той или иной религиозной системе, потому что творчество обладает колоссальной центробежной энергией и выносит вас за пределы, скажем, того или иного религиозного радиуса. Простой пример: „Божественная комедия“, которая куда интереснее, чем то же самое у отцов церкви. То есть Данте сознательно удерживает себя в узде доктрины, но в принципе, когда вы пишете стихотворение, вы очень часто чувствуете, что можете выйти за пределы религиозной доктрины». Бродскому тоже случалось выходить в стихах за пределы, но и узы христианской доктрины он с себя не снимал. «Кроме страха перед дьяволом и Богом, / существует что-то выше человека…»