При въезде в селение, он как бы пришел в себя, тряхнул головой, и при виде трактира, где он оставил Арамиса, пришпорил лошадь.

В этот раз, при входе, встретил его не хозяин, а хозяйка; окинув взором физиономию этой толстой, веселой женщины, он сразу понял, что бояться ее нечего, и обратился к ней прямо с вопросом:

– Не можете ли вы мне сказать, моя милая, что сталось с одним из друзей моих, которого мы оставили здесь дней 12 тому назад?

– Красивый молодой человек, лет 23 или 24, кроткий, любезный?

– Да, и кроме того раненый в плечо.

– Он еще здесь.

– Ах, любезная хозяйка, сказал д’Артаньян, соскочив с лошади и бросив поводья в руки Планше: – вы возвращаете мне жизнь, так мой друг жив? где же он, я хочу видеть и обнять его.

– Извините, сударь, кажется, что теперь он не может вас принять.

– Отчего это? разве у него какая-нибудь женщина?

– О, что вы это говорите! Нет, у него не женщина.

– А кто же?

– Священник из Мондидье и настоятель амиенских иезуитов.

– Разве ему сделалось хуже? спросил с беспокойством д’Артаньян.

– Напротив того; но в следствие полученной им раны, он обратился к благочестивой жизни и решился постричься в монахи.

– Ах да! сказал д’Артаньян, я и забыл, что он был мушкетером на время.

– Вы все-таки хотите его видеть?

– Непременно.

– Так взойдите по этой лестнице во второй этаж, направо, № 5.

Д’Артаньян пошел по указанному направлению и поднялся по лестнице, пристроенной снаружи дома, что еще нередко можно встретить и теперь в сельских трактирах старинной постройки. Но попасть к будущему аббату было не так легко: вход к Арамису охранялся не хуже Армидиных садов; Базен стоял в коридоре и заслонял дорогу, тем с большею решимостью, что после стольких лет испытания, он был так близок к достижению цели, к которой давно стремился.

В самом деле бедный Базен сильно желал получить место при какой-нибудь духовной особе и он ожидал с нетерпением той минуты, когда Арамис, согласно обещанию своему, сбросит военный мундир и наденет рясу. Это обещание, повторяемое часто его господином, удерживало его на службе мушкетеру, хотя служба эта, по мнению его, была не совместна с спасением души.

Теперь Базен был в восторге, потому что казалось вероятным, что на этот раз его господин сдержит свое обещание. Действительно, Арамис, страдавший наружно и внутренне от раны в плечо и от известия о неожиданной потере своей любовницы, видел в этих постигших его несчастиях как бы указание самого неба и решился, наконец, исполнить свое обещание вступить в духовное звание.

Понятно, как неприятно было Базену неожиданное появление д’Артаньяна, который снова мог увлечь его господина в вихрь светской жизни, так долго его увлекавшей. Он решился твердо защищать дверь; не имея возможности сказать, что Арамиса нет дома, потому что д’Артаньяну это было хорошо известно, он старался убедить его, что было бы очень не прилично помешать благочестивой беседе его господина с почтенными духовными особами, которая, по мнению Базена, не могла кончиться раньше вечера.

Д’Артаньян, не обращая внимания на красноречивые убеждения Базена, оттолкнул его и вошел в комнату Арамиса.

За длинным столом, заваленным бумагами и огромными фолиантами, сидел Арамис в черном сюртуке, с круглою плоскою шапочкой на голове; с правой стороны от него настоятель иезуитов, с левой священник из Мондидье. Занавески были опущены, что придавало комнате какую-то торжественность, располагавшую к благочестивым размышлениям. Все светские предметы, на которых обыкновенно останавливается взор при входе в комнату молодого человека, в особенности же если он еще военный, исчезли как по мановению волшебного жезла; Базен, опасаясь, чтобы вид их не изменил намерения его господина, постарался тщательно припрятать шпагу, пистолеты, шляпу с плюмажем, шитье и кружева всякого рода.

Вместо их д’Артаньян заметил в темном углу комнаты что-то вроде плетки, повешенной на гвозде.

При входе д’Артаньяна, Арамис поднял голову и узнал своего друга. Но к величайшему изумлению молодого человека появление его, казалось, не произвело никакого впечатления на мушкетера; до такой степени дух его был отрешен от всего земного.

– Здравствуйте, любезный д’Артаньян, сказал Арамис, – очень рад вас видеть.

– И я также, сказал д’Артаньян, – хоть я и не вполне уверен, точно ли это я говорю с Арамисом.

– С ним самим, мой друг, с ним самим; что могло заставить вас усомниться?

– Я испугался, не ошибся ли я в нумере комнаты и не вошел ли я в комнату, занимаемую кем-нибудь из духовных; потом, увидя вас в обществе этих господ, мне пришла мысль, не сделалось ли вам хуже?

Монахи, поняв намерение д’Артаньяна, бросили на него угрожающий взгляд; но, нисколько не обескураженный тем, д’Артаньян, продолжал:

– Не помешал ли я вам, любезный Арамис? кажется, я застал вас за исповедью.

Арамис слегка покраснел.

– Вы помешали? о, напротив, любезный друг, я очень рад вас видеть и мне очень приятно, что вы здоровы и невредимы.

– А, кажется, он опомнился, подумал д’Артаньян, это добрый знак.

– Да; приятель мой избежал недавно большой опасности, продолжал Арамис с благоговейным чувством, указывая духовным на д’Артаньяна.

– Благодарите Бога, отвечали оба духовные, кланяясь.

– Я это и сделал, преподобные отцы, отвечал молодой человек, отдав им поклон.

– Вы пришли очень кстати, любезный д’Артаньян, сказал Арамис; – приняв участие в вашем рассуждении, вы прольете на него новый свет. Господин настоятель, священник и я рассуждаем о некоторых богословских вопросах, давно уже нас занимающих, и мне интересно было бы узнать ваше мнение об них.

– Мнение военного человека ничего не значит в этом случае, отвечал д’Артаньян, испугавшись оборота, какой принимал разговор, – вы можете совершенно положиться на звание этих двух господ.

Монахи поклонились.

– Напротив, возразил Арамис, – мнение ваше для нас будет драгоценно. Вот в чем дело: господин настоятель полагает, что моя диссертация должна быть преимущественно догматическая и поучительная.

– Ваша диссертация? вы пишете диссертацию?

– Без сомнения, отвечал настоятель, – диссертация необходима для экзамена перед пострижением.

– Пострижение! вскричал д’Артаньян, все еще не веривший тому, что ему говорила хозяйка и Базен, – пострижение! повторил он, обводя изумленными взором сидевших перед ним трех особ.

Затем между Арамисом и иезуитом начался продолжительный спор о выборе темы для диссертации. Д’Артаньян, мало понимавший из их разговора, от нетерпения грыз ногти.

Наконец оба монаха встали и, поклонившись Арамису и д’Артаньяну, ушли; Базен, слушавший весь разговор их с благочестивым вниманием, почтительно пошел проводить их до дверей.

Арамис проводил их с лестницы и тотчас воротился к д’Артаньяну. Оставшись одни, два друга сначала затруднялись, как начать разговор; но как наконец надо было прервать молчание и как д’Артаньян, казалось, решился предоставить эту честь своему другу, то Арамис сказал:

– Видите, я возвращаюсь к прежнему намерению.

– Да; красноречие этих господ убедило вас.

– О, я давно предположил удалиться от света и уже говорил вам об этом прежде, – не правда ли?

– Да, но, признаюсь, я думал, что вы шутите.

– Разве этим можно шутить? О, д’Артаньян!

– Шутят, даже говоря о смерти.

– И худо делают, д’Артаньян, потому что смерть – это дверь, ведущая к погибели или к спасению.

– Согласен, но, пожалуйста, не будем говорить о богословии, Арамис, вы уже довольно наговорились на сегодняшний день, а я почти совсем забыл латынь, которой никогда не знал притом, признаюсь, я с 10 часов утра ничего не ел и чертовски голоден.

– Мы сейчас будем обедать, мой друг, только не забудьте, что сегодня пятница, а я в этот день не могу ни видеть, ни есть мяса Обед мой состоит из вареных эстрагонов и плодов, – будете ли вы довольны этим?